Алан Брэдли - О, я от призраков больна
– Инспектор Хьюитт, – начала я, – пока вы не ушли, я хочу…
– Не стоит, – сказал он, отмахиваясь. – Не стоит.
Черт подери! Меня что, лишают возможности извиниться? Но не успела я сказать еще хоть слово, как он продолжил:
– О, кстати, Антигона просила меня передать тебе ее комплименты по поводу довольно эффектного зрелища фейерверков. Несмотря на то что ты нарушила почти каждое положение актов о взрывчатых веществах 1875 и 1923 годов, обсуждение чего мы отложим до того, как смягчится главный констебль, она говорит, что твое представление было видно и слышно в Хинли. Несмотря на снег.
– Несмотря на снег, – говорил отец, и в его голосе звучало – невероятно! – что-то похожее на гордость. – Друг миссис Мюллет сообщил, что видел отчетливое красноватое сияние в Ист-Финчинге, и кто-то сказал Максу Броку, что звуки взрывов были слышны даже в Мальден-Фенвике. К тому времени снегопад начал стихать, конечно, но тем не менее, если поразмыслить… это замечательно. Вспышка молнии во время снегопада – не то чтобы совсем неслыханная вещь, конечно. Я позвонил своему старому другу Таффи Кодлингу, который работает метеорологом на воздушной базе в Литкоте. Таффи говорит, что хотя этот феномен чрезвычайно редок, хотя он был зафиксирован рано утром в Рождество, прямо перед… э-э-э… Флавия… э-э-э… несчастным случаем…
Я не слышала, чтобы отец произносил так много слов зараз с тех пор, как он исповедовался мне, когда произошло убийство Горация Бонепенни. И тот факт, что он воспользовался телефоном, чтобы узнать о молнии! Мир слетает с катушек?
Я вымылась и расположилась на диване в гостиной, как будто я викторианская героиня из тех, которые вечно умирают от чахотки в романах Даффи.
Все собрались вокруг меня, словно в игре «счастливая семья», которую мы однажды достали из буфета, когда три недели лил дождь и бесконечно играли в столовой за обеденным столом с мрачной и решительной веселостью.
– Они думают, что молния ударила в твою пиротехнику, – говорила Даффи. – Так что вряд ли тебя можно привлечь к ответственности, не так ли? Правда, она оставила здоровую дыру в крыше. Доггеру пришлось организовать импровизированную бригаду из жителей деревни. Какое потрясное шоу! Жаль, ты его пропустила!
– Дафна, – сказал отец, выстрелив в нее взглядом, который он приберегает для нелитературного языка.
– Ну, это правда, – продолжила Даффи. – Ты бы видела, как мы стояли кругом по задницы в снегу и глазели, будто шайка аденоидных исполнителей рождественских гимнов!
– Дафна…
Викарий сжал челюсти, пытаясь подавить ангельски глупую усмешку. Но до того, как Даффи сморозила что-то еще, в дверь легко постучали, и внутрь просунулся неуверенный нос.
– Можно войти?
– Ниалла! – сказала я.
– Мы просто зашли попрощаться, – театральным шепотом произнесла она, входя в комнату со спеленатым свертком на руках. – Съемочная группа уехала, и мы с Десмондом – последние, кто остался. Он собирался отвезти меня на своем «бентли», но, похоже, машина замерзла. Оказалось, доктор Дарби собирается в Лондон на встречу однокашников, и он предложил подвезти меня и ребенка до самого дома.
– Но разве не слишком рано? – спросила Фели, заговорив впервые. – Разве вы не можете остаться ненадолго? Я даже не успела посмотреть на ребенка со всеми этими делами.
Говоря это, она нахмурила брови в мой адрес.
– Вы слишком добры, – ответила Ниалла, переводя взгляд с лица на лицо. – Было так мило снова вас всех увидеть, и Дитера тоже, но Бан свела меня кое с кем, кто работает над новой кино-адаптацией «Рождественской песни». О, пожалуйста, не делай такое лицо, Дафна, эта работа позволит нам прокормиться, пока не подвернется что-нибудь настоящее.
Отец пошаркал ногами и осторожно взглянул из-под бровей.
– Я сказал мисс Гилфойл, что мы будем рады принимать ее в гостях, сколько и когда она захочет, но…
– …но ей надо ехать, – жизнерадостно договорила Ниалла, улыбаясь ребенку, которого держала на руках, и стряхивая что-то невидимое с его подбородка.
– Он похож на Рекса Харрисона, – заметила я. – Особенно лбом.
Ниалла мило покраснела, бросив взгляд на викария, будто в поисках поддержки.
– Надеюсь, он унаследовал мозги отца, – сказала она, – а не мои.
Повисло долгое неудобное молчание из тех, во время которых ты честно молишься, чтобы никто не зашумел.
– А, полковник де Люс, вот вы где, – раздался всемирно известный голос, и явился Десмонд Дункан походкой столь отточенной и рассчитанной на внимание, какую он когда-либо демонстрировал перед камерой или на подмостках Вест-Энда. – Доггер сказал мне, что я найду вас здесь. Я ждал удобного случая сообщить вам выдающуюся новость.
В руке он держал экземпляр «Ромео и Джульетты», ранее взятый в библиотеке.
– «Прекрасны ноги тех, кто приносит добрые новости» – как-то так говорил апостол Павел, цитируя Исаию, но, вероятно, имея в виду себя, в письме римлянам, – сказал викарий, ни к кому не обращаясь.
Все посмотрели на туфли Десмонда Дункана, купленные на Бонд-стрит, но, осознав свою ошибку, внимательно уставились на потолок.
– Этот довольно непритязательный томик, найденный в вашей библиотеке, если я не ошибаюсь, – первое кварто Шекспира. Его ценность неоспорима, и я был бы повинен в жестоком прегрешении, если бы сделал вид, что это не так.
Он внимательно рассмотрел обложку, снял очки, бросил взгляд на отца, снова нацепил очки и открыл книгу на титульной странице.
– Джон Дантер, – медленно и благоговейно прошептал он, протягивая книгу так, чтобы все видели.
– Прошу прощения, сэр? – переспросил отец.
Десмонд Дункан сделал глубокий вдох.
– Готов поклясться, полковник де Люс, что вы владеете первым кварто «Ромео и Джульетты». Напечатанным в 1597 году Джоном Дантером. К сожалению, на ней имеется современная подпись. Но, возможно, ее смогут удалить профессионалы.
– Сколько? – резко спросила тетушка Фелисити. – Должно быть, она должна стоить немало.
– Сколько? – Десмонд Дункан улыбнулся. – Целое состояние, вероятно. Могу сказать вам, что если сейчас выставить ее на аукцион… миллион, пожалуй. Это то, что известно как «плохое кварто», – продолжил он, едва сдерживая возбуждение. – Текст в некоторых местах несколько отличается от того, который мы привыкли слышать в постановках. Считается, что он воспроизведен по памяти со слов актеров Шекспира. Отсюда неточности.
Как будто в трансе, Даффи медленно кралась вперед, протягивая руку к книге.
– Вы говорите, – спросила она, – что сам Шекспир мог держать эту самую книгу в руках?
– Вполне вероятно, – ответил Десмонд Дункан. – Это должен определить эксперт. Взгляните: здесь везде есть следы, нацарапанные чернилами, судя по виду, очень старыми. Кто-то явно делал пометки.
Пальцы Даффи, находившиеся не более чем в дюйме от книги, внезапно отдернулись, как будто она обожглась огнем.
– Я не могу! – заявила она. – Просто не могу.
Отец, стоявший неподвижно, теперь механически потянулся к книге с лицом, застывшим, как церковная кочерга.
Но Десмонд Дункан не договорил.
– Являясь частью открытия или, по крайней мере, идентификации столь великого сокровища, я хотел бы думать, что имею некоторое преимущество, когда и если вы решите…
В гостиной воцарилась тишина, когда отец забрал книгу из рук актера и медленно начал переворачивать страницы. Он пролистал весь кварто, как обычно люди делают с книгой, с конца к началу. Добрался до титульной страницы, и теперь она лежала перед ним открытая.
– Как я сказал, эта современная порча может быть легко устранена экспертом, – продолжил Десмонд Дункан. – Полагаю, в Британской библиотеке работают специалисты по реставрации, которые смогут стереть эти несчастные помарки без следа. Я вполне уверен, что, когда все свершится, вы будете довольны результатом.
С ничего не выдающим лицом отец разглядывал монограмму – инициалы свои и Харриет.
Его палец медленно скользнул по поверхности бумаги, наконец замер на красных и черных инициалах и осторожно обвел их – Харриет, потом свои, переплетенные крестом.
Словно по радио, я читала мысли, пролетающие у него в голове. Он вспоминал день – тот самый момент, когда были начертаны эти инициалы, красными чернилами – Харриет, черными – его.
Возможно, они были написаны, когда они вдвоем сидели летом у залитого солнцем окна? Или укрывшись в оранжерее, пока внезапный летний дождь лил снаружи по стеклу, отбрасывая слабые водянистые тени на юные задумчивые лица?
Двадцать лет тенью промелькнули по лицу отца, невидимые никому, кроме меня.
А теперь он подумал о Букшоу. Шекспировское кварто, проданное на аукционе, принесет достаточно, чтобы расплатиться с долгами и с толикой благоразумного инвестирования позволит нам жить скромно, но в комфорте так долго, сколько потребуется, и – с Божьей помощью – останется даже несколько лишних фунтов время от времени побаловать себя листом марок Пенни Блэк.
