Кэрол Дуглас - Черная часовня
Я шагала рядом с Ирен по неровной мостовой. Впереди протянулись знаменитые самодельные лотки книготорговцев, располагающиеся здесь уже много десятилетий, если не веков. Позади нас высилась рукотворная гора серого камня, увенчанная гаргульями и арками, каменная паутина мастеров Средневековья, дворец римского католицизма, со всеми его жуткими историями и суевериями: собор Парижской Богоматери – Нотр-Дам. И между этими двумя точками, словно третий угол треугольника, за дальним краем острова виднелась приземистая крыша парижского морга: юдоли зловония, разложения и недостойных демонстраций.
Эта часть Парижа напомнила мне о моем последнем визите в Прагу, где мы с Годфри исследовали древние улочки Старого города в поисках ожившей легенды – Голема, еще одного монстра, повергшего в ужас все население. Мы нашли его, и он оказался совсем не тем, кого мы ожидали увидеть. Сколько же всего на свете чудовищ?
Из-за обуревавших меня мрачных мыслей мне совсем не хотелось рыться в бесчисленных томах, выставленных на продажу на лотках перед нами. Какие еще ужасы мы повстречаем, охотясь на книгу, само латинское название которой, казалось, дышало злом: «Psychopathia Sexualis»[67]?
Не самые достойные место и занятие для дочери приходского священника из Шропшира.
– Возможно, во время визита в морг тебе будет достаточно компании мистера Стокера? – спросила я, когда Ирен подошла к первому стенду и, склонив набок голову, стала рассматривать книги. – Я там буду лишней.
– Разумеется, ты не будешь там лишней! – повернулась ко мне подруга, уже держа в затянутой в перчатку руке открытый том. – Меня интересует не только реакция Брэма, но и другие возможные посетители, которые проявят чрезмерное внимание к убитой женщине. К тому же я надеюсь, что когда мы распрощаемся с Брэмом, нам позволят наконец взглянуть на тела девушек из борделя.
– Разве в этом есть необходимость? – спросила я. – Ведь их уже опознали.
– Но характер смерти и количество ран были определены только во время вскрытия. – Ирен положила книгу обратно, к большому разочарованию старого, лохматого и не очень хорошо пахнущего торговца.
Я покорно вздохнула.
Взяв меня под локоть, примадонна зашагала вдоль реки.
– Ты помнишь, что именно здесь мы видели тело матроса, вытащенного из воды?
– Помню. Он был в… очень плохом состоянии.
– А если бы мы не увидели его, а позже не посетили морг, мы никогда не узнали бы о старой татуировке, которая оказалась ключом ко всем последующим событиям, одинаково загадочным и кровавым.
– Ты права.
– А ты должна признать, что, распутав ту головоломку, мы сделали очень много хорошего. – Подруга улыбнулась так, словно мы были заговорщиками. – И еще ты должны признать, что знаешь о Джеке-потрошителе намного больше меня, что делает тебя незаменимым экспертом в ужасных событиях, которые произошли в Лондоне прошлой осенью…
Я было собиралась возразить, отрицая свой интерес и осведомленность, но Ирен только сильнее сжала мой локоть и потащила меня дальше.
– Есть в тебе нечто такое, чего я раньше не замечала: тебя привлекают чудовища. Помнишь, много лет назад, когда мы только познакомились, тебе очень хотелось собственными глазами увидеть Лилли Лэнгтри, хоть ты и не одобряла ее порочной жизни; а точнее, твое желание увидеть ее росло прямо пропорционально твоему неодобрению.
– Ну…
– Также признай, что насколько неприличным ни был тот факт, что ты находилась наедине с Квентином Стенхоупом во время всего долгого путешествия из Праги в Париж, эта поездка оказалось самым приятным неприличным событием твоей жизни, о котором ты ничего никогда и никому не расскажешь, даже своей лучшей подруге.
– Не расскажу чего? – Я постаралась вырваться, но Ирен вцепилась в меня так, будто я была беспризорником, пытавшимся обокрасть пасторскую дочку много лет назад. Так Фейгин мог вцепиться в Оливера Твиста, если бы тот задумал припрятать для себя часть дневной выручки, заработанной попрошайничеством. – Я… Мне… – Наконец я освободилась из железной хватки примадонны и остановилась. – Мне нечего рассказать, Ирен. Ничего такого, что могло бы тебя заинтересовать. Это было самое… обычное путешествие. Поезда, станции, бесконечные пейзажи за окном.
– Ничего такого? О чем же вы говорили все эти «обычные» дни?
– Говорили? Я… не помню. Точно не помню. А если бы и помнила, тебя это не касается!
– Ага! Значит, не помнишь? Однако ты помнишь достаточно, чтобы использовать забывчивость как отговорку. Как Годфри говорит в суде, «мне нечего добавить к сказанному»! Нелл, я не преувеличиваю, когда говорю, что даже Шерлок Холмс, при всей его хитрости и поразительных дедуктивных способностях, хуже ориентируется в таких делах, чем мы с тобой. Только нам под силу остановить убийцу, хотя при этом и придется столкнуться с такими ужасами, которые потом много лет будут преследовать нас в ночных кошмарах. Да, у меня есть некоторое преимущество, потому что я всегда ожидаю от жизни подвоха, но я знаю, что и ты способна противостоять любым испытаниям, через которые заставит нас пройти этот злодей. И, – она совсем отпустила мою руку, – я просто не справлюсь одна.
Если бы я не задержала дыхание на все время монолога Ирен, я бы ахнула, услышав последнее признание. Глаза подруги цвета русского янтаря смотрели на меня не отрываясь.
– Мы можем продолжить начатое и сразиться с чудовищем, которое убивает и уродует девушек, или же мы можем оставить все в руках жандармов и Шерлока Холмса и отойти в сторону, как поступали все женщины до нас.
Я сжала затянутые в перчатки руки. Одно дело – корпеть над набросками с места преступления и иллюстрированными газетами. И совсем другое – бросить вызов прямо в мертвенно-бледное лицо смерти. Я вспомнила ночной кошмар Ирен – первый, свидетельницей которого мне довелось стать. Она просила меня принять решение. Еще не поздно отступить. Мы все еще можем встретиться с Брэмом Стокером, прогуляться по жуткой выставке мертвых тел, как делали тысячи людей еженедельно, и вернуться в Нёйи: лакомиться булочками и кормить Казанову виноградом.
Или же мы с головой погрузимся в грязные книги и кровавые убийства.
И возможно, спасем чью-то жизнь.
Мои пальцы, будто в поисках утешения, сами собой нащупали шатлен в кармане юбки, перебирая брелоки, как если бы это были ключи от царства или неизменные четки католика. В первый раз я поняла, что передо мной стоит вопрос веры: во что или в кого мы верим.
С тех пор как восемь лет назад Ирен спасла меня от нищеты на лондонских улицах, я всегда верила в свою подругу и рассчитывала на нее. Теперь мы были в Париже, и настал ее черед верить в меня и рассчитывать на мою поддержку.
И я кивнула. Мрачно.
А еще мне очень хотелось перехитрить самого Шерлока Холмса. Лично.
Глава двадцать четвертая
Морг обреченный
Если столы пусты и не на что поглазеть, они начинают ныть, что смерть взяла нынче выходной, совершенно не думая об их развлечении.
Виктор ФурнельЕсли что-то и могло подтолкнуть меня к пересмотру своего опрометчивого решения, так это единодушное неодобрение, которое у книготорговцев вызывало одно только упоминание о книге «Psychopathia Sexualis».
Впервые в жизни я пожалела о том, что не знаю латыни, хотя и без этого понимала, что определение «sexualis» имеет весьма сомнительный подтекст, что делает слово «psychopathia» еще более зловещим и загадочным.
Наконец один из стариков-торговцев, покопавшись у себя под ногами, поставил перед нами заплесневелую картонную коробку. Оттуда он вытащил скандальный томик с таким видом, с каким, наверное, бургомистр Гамельна извлекал на свет божий дохлую крысу.
Сама книга оказалась в удивительно хорошем состоянии, учитывая ее дряхлого хозяина и грязное хранилище. Ирен раскрыла ее наугад и стала читать первый попавшийся отрывок. Потом нахмурилась и перевернула страницу, а затем еще и еще одну, хмурясь все сильнее.
Похоже, мои опасения подтверждались.
– Тебе сложно понять, что там написано? – спросила я.
– Да, – сказала она, вдруг с резким хлопком закрывая книгу.
Примадонна протянула старику несколько монет и засунула томик под мышку.
– Я думала, ты хорошо читаешь по-немецки.
– Книга напечатана одним из раздражающих немецких шрифтов наподобие того, что можно увидеть в Келлской книге[68]. Позже разберусь, – решила она. – А теперь, Нелл, что там показывают твои часики? Боже мой! Почти одиннадцать. Скорее в морг, лучше всего через мост Архиепархии!
Как будто это самое обычное дело для живых – спешить в морг.
В садах вдоль причалов резвились дети: какое это было радостное зрелище! Французские малыши – очаровательные создания, сохраняющие серьезное выражение лица даже во время игр. Английские няни были здесь в такой же моде, как французские горничные в Лондоне, и я вздохнула с чувством ностальгии, пока мы проходили мимо распускающихся цветов и пышущих здоровьем парижских семей.
