Смерть дня (День смерти) - Райх Кэти

Отец Менар проводил меня к машине. Уже стемнело, шел легкий снег. Снежинки почти обжигали щеки.

Священник опять спросил, не хочу ли я переночевать в монастыре. Позади него, попадая на освещенное крыльцо, сверкал снег. И снова я отказалась. Последние наставления, и я в пути.

Через двадцать минут я начала жалеть о своем решении. Снежинки, лениво парившие в свете фар, теперь обрушивались непробиваемой косой стеной. Дорога и деревья по обе стороны покрылись белым панцирем, который рос с каждой секундой.

Я вцепилась в руль обеими руками, ладони в перчатках вспотели. Скинула скорость до шестидесяти пяти. До пятидесяти. Каждые несколько минут проверяла тормоза. Хоть я и живу в Квебеке уже несколько лет время от времени, все равно так и не привыкла к зимнему вождению. Я считаю себя твердой женщиной, но посади меня за руль в снегопад, и я превращаюсь в принцессу Трусишку. Я все еще опасаюсь зимних снегопадов, как и все южане. О! Снег! Тогда мы, конечно, никуда не поедем. Жители Квебека смотрят на меня и смеются.

У страха есть подкупающая черта. Он прогоняет усталость. Несмотря на утомление, я сохраняла бдительность. Зубы сжаты, шея изогнута, мускулы напряжены. Восточная городская автострада лучше объездов, но ненамного. Дорога из Мемфремагога в Монреаль обычно занимает часа два. Я ехала почти четыре.

В одиннадцатом часу я уже стояла в своей темной квартире, измученная, но довольная, что вернулась домой. Домой в Квебек.

Я жила в Северной Каролине уже почти два месяца. Bienvenue [10]. Я уже начала думать по-французски.

Я включила обогреватель и проверила холодильник. Негусто. Подогрела в микроволновке замороженные буррито и запила безалкогольным пивом комнатной температуры. Не самая изысканная кухня, но насыщает.

Багаж, который я привезла во вторник, так и лежал нераспакованный в спальне. Подождет до завтра. Я упала в кровать, собираясь проспать как минимум часов девять. Телефон разбудил меня меньше чем через четыре.

– Oui [11], да, – пробормотала я; лингвистические переходы в бессознательном состоянии даются мне с трудом.

– Темперанс, это Пьер Ламанш. Прости, что звоню так поздно.

Я подождала. За все семь лет, что я на него работаю, директор лаборатории ни разу не звонил мне в три часа утра.

– Надеюсь, в Мемфремагоге все прошло нормально. – Он прочистил горло. – Мне только что позвонили из полицейского управления. Пожар в Сен-Жовите. Пожарные все еще пытаются справиться с огнем. Специалисты по поджогам приедут рано утром. Следователь хочет, чтобы мы тоже там присутствовали. – Снова прокашлялся. – Соседи говорят, хозяева должны быть дома. Их машины в гараже.

– Зачем вам я? – спросила я на английском.

– Пожар явно очень сильный. Если будут тела, то сильно обожженные. Может, всего лишь кальцинированные кости и зубы. Тяжелое расследование.

Черт! Только не завтра.

– Во сколько?

– Я заеду за тобой в шесть утра?

– Ладно.

– Темперанс, зрелище будет не из приятных. Там жили дети. Я завела будильник на пять тридцать.

Bienvenue.

2

Я жила на юге всю свою сознательную жизнь. Мне никогда не бывает слишком жарко. Я люблю августовский пляж, платье на бретельках, потолочные вентиляторы, запах влажных детских волос, жужжание бьющихся об оконное стекло жуков. Однако лето и школьные каникулы я проводила в Квебеке. Во время академического года я почти каждый месяц улетаю из Шарлотта, что в Северной Каролине, где работаю на кафедре антропологии в университете, в Монреаль, трудиться в лаборатории судебной медицины. Это примерно две тысячи километров. На север.

Глубокой зимой я часто подготавливаю себя перед выходом из самолета. "Будет холодно, – напоминаю я себе. – Но ты оденешься потеплее и будешь готова ко всему". Да. Буду готова. Но происходит все наоборот. Первый пугающий глоток воздуха при выходе из аэропорта всегда выводит меня из равновесия.

В шесть утра десятого марта термометр показывал два градуса по Фаренгейту. Минус семнадцать по Цельсию. Я надела все, что могла. Теплое белье, джинсы, два свитера, походные ботинки и шерстяные носки. В последние положила блестящие изолированные утеплители, разработанные специально для улучшения самочувствия астронавтов на Плутоне. То же дерзкое сражение с погодой, что и вчера. Наверное, мне будет так же тепло.

Когда просигналил Ламанш, я застегнула куртку, надела перчатки и лыжную шапочку и вышла из коридора. Хоть я и не испытывала восторга по поводу предстоящей работы, заставлять его ждать тоже не хотелось. К тому же мне стало ужасно жарко.

Я ожидала увидеть темный седан, но Ламанш помахал мне из так называемого практичного спортивного автомобиля. Четырехколесный, ярко-красный, с гоночными полосками.

– Красивая машинка, – похвалила я, залезая внутрь.

– Merci.

Он кивнул на подставку посредине. Там стояли две пластиковые чашки и пакет "Данкин донатс". Вот черт. Я бы лучше съела яблоко.

По пути к Сен-Жовиту Ламанш описал ситуацию. Я узнала немногим больше, чем уже слышала в три часа ночи. Сосед через дорогу увидел, как хозяева заходят домой в девять вечера. Через пару минут соседи ушли к друзьям в гости и задержались там допоздна. Когда возвращались примерно в два, заметили внизу по дороге отсвет, а затем пылающий дом. Другая соседка вроде бы слышала взрыв ближе к полуночи, но не стала проверять, в чем дело, и легла спать. Район отдаленный и малонаселенный. Пожарная команда приехала в полтретьего и вызвала помощь сразу, как только увидела, с чем придется иметь дело. Две команды сумели погасить пламя только через три часа. Ламанш говорил со следователем в пять сорок пять. Тот подтвердил только две смерти, но будет больше. В некоторых помещениях еще слишком жарко или слишком опасно для поисков. Подозревается поджог.

Мы ехали в предрассветной тьме на север, к подножию Лаврентийских гор. Ламанш мало говорил, что меня вполне устраивало. Я не жаворонок. Зато этот аудионаркоман вставлял в магнитолу кассету за кассетой. Классика, поп, даже вестерн-кантри, все переработано под легкую музыку. Возможно, она должна успокаивать, вроде мелодий, играющих в лифтах и комнатах ожидания. У меня же подобные звуки вызывают только нервную дрожь.

– Далеко до Сен-Жовита?

Я взяла двойной шоколад с медовой глазурью.

– Около двух часов. Он в двадцати пяти километрах со стороны Мон-Тремблана. Ты когда-нибудь каталась на лыжах?

Он надел длинную, до колен, куртку защитного цвета с отороченным мехом капюшоном. Сбоку я видела только кончик его носа.

– Ага. Очень понравилось.

Я чуть не заработала обморожение на Мон-Тремблане. Я тогда в первый раз каталась на лыжах в Квебеке и оделась как для гор Блю-Ридж. Ветер на вершине мог при желании превратить жидкость в водород.

– Как все прошло в Мемфремагоге?

– Могила оказалась не там, где мы предполагали, но разве это новость? Монахиню просто эксгумировали и перезахоронили в 1911 году. Странно, но никаких записей не осталось.

Очень странно, подумала я, потягивая тепловатый кофе. Альбом Спрингстина. "Рожденный в США". Я попыталась отвлечься.

– Но мы ее все же нашли. Сегодня в лабораторию привезут останки.

– Нехорошо получилось с пожаром. Знаю, ты рассчитывала на свободную неделю, чтобы заняться анализом.

В Квебеке зимы для судебных антропологов длятся вечность. Температура редко поднимается выше нуля. Реки и озера застывают, земля превращается в камень, везде лежит снег. Жуки исчезают, многие пожиратели падали уходят под землю. И как итог – тела не гниют на открытом воздухе. Утопленников не вытаскивают из реки Святого Лаврентия. Люди зарываются в норы. Охотники, туристы, любители пикников больше не бродят по лесам и полям, а мертвецы предыдущего сезона останутся ненайденными, пока весна не растопит снег. Моих случаев, неопознанных трупов, становится все меньше и меньше с ноября по апрель.