Смерть дня (День смерти) - Райх Кэти

Отец Менар поднялся взять поднос:

– Merci [4], сестра Бернар. Вы очень добры. Очень добры.

Монахиня кивнула и пошаркала обратно, не обращая внимания на очки. Я наблюдала за ней, наливая себе кофе. Ее плечи были не шире моего запястья.

– Сколько лет сестре Бернар? – спросила я, потянувшись за сандвичем.

Лосось, салат и вялый латук.

– Мы сами точно не знаем. Она уже жила в монастыре, когда я только начал сюда ходить ребенком, до войны. Второй мировой. Потом уехала проповедовать за границу. Долгое время жила в Японии, в Камеруне. Ей, наверное, лет девяносто.

Священник отхлебнул кофе. Причмокнул.

– Она родилась в маленькой деревне у реки Сагеней, говорит, что присоединилась к ордену в двенадцать лет. – Хлюп. – Двенадцать. В сельских районах Квебека тогда не вели тщательных записей. Не вели.

Я откусила сандвич и снова обхватила ладонями кружку с кофе. Восхитительное тепло.

– Отец, а есть какие-то другие записи? Старые письма, документы, то, чего мы еще не видели?

Я поджала пальцы ног. Никаких ощущений. Он махнул рукой на заваливавшие стол бумаги, пожал плечами:

– Здесь все, что мне передала сестра Жюльена. Она заведует архивами в монастыре.

– Ясно.

Сестра Жюльена общалась и переписывалась со мной довольно давно. Именно она предложила мне заняться этим проектом. Я заинтересовалась с самого начала. Дело отличалось от моей обычной судебной практики, где фигурируют недавно убитые люди. Епархия архиепископа желала, чтобы я откопала и изучила останки святой. Вообще-то пока не святой. В том-то и дело. Николе собирались причислить к лику святых. Мне предстояло найти могилу и подтвердить, что кости принадлежат Элизабет Николе. Священную часть задачи выполнял Ватикан.

Сестра Жюльена уверила меня, что существуют подлинные записи. Все могилы в старой церкви помечены и систематизированы. Последнее захоронение датируется 1911 годом. Церковь закрыли и запечатали в 1914 году, после пожара. Взамен построили церковь покрупнее и больше не использовали старое здание. Закрытое место. Хорошая документация. Просто чудо.

Ну и где Элизабет Николе?

– Спросить не повредит. Возможно, сестра Жюльена не отдала вам что-то, на ее взгляд, не важное.

Отец Менар собирался что-то сказать, но передумал.

– Я уверен, что она отдала все, но спрошу. Сестра Жюльена потратила много времени на исследования. Много времени.

Он вышел, я доела сандвич, потом еще один. Подобрала под себя ноги и потерла пальцы. Хорошо. Чувствительность возвращается. Потягивая кофе, я взяла со стола письмо.

Я и раньше его читала. Четвертое августа 1885 года. В Монреале бушует оспа. Элизабет Николе пишет епископу Эдуарду Фабре, умоляя его отдать приказ вакцинировать здоровых прихожан и отправлять в общественные больницы зараженных. Аккуратный почерк, изящный устаревший французский.

Монастырь Непорочного зачатия Пресвятой Девы Марии никак не ответил. Я задумалась. Вспомнила о других эксгумациях. Полицейский в Сен-Габриэле. На том кладбище гробы располагались по три в глубину. Мы в конце концов нашли монсеньора Бопре за четыре могилы от его зарегистрированного положения, внизу, а не наверху. И еще тот мужчина из Уинстон-Сейлема, который оказался не в своем гробу. На его месте лежала женщина в длинном узорчатом платье. У кладбища возникла двойная проблема. Где усопший? И чье тело в гробу? Семье не удалось перезахоронить дедушку в Польше. Когда я уезжала, адвокаты уже готовились к войне.

Где-то далеко послышался звон колокола, потом в коридоре – шарканье. Ко мне направлялась древняя монахиня.

– Serviettes! [5] – взвизгнула она.

Я подпрыгнула, опрокинув кофе. Как такое маленькое существо могло издать такой пронзительный звук?

– Merci.

Я потянулась к салфеткам.

Старушка не обратила на мои слова никакого внимания, подошла ближе и принялась тереть мой рукав. Крошечный слуховой аппарат выглядывал из ее правого уха. Я чувствовала ее дыхание и видела белые волоски, завивавшиеся на подбородке. От монахини пахло шерстью и розовой водой.

– Voila [6]. Дома постираете. В холодной воде.

– Да, сестра. Рефлекс.

Старушка заметила письмо в моих руках. К счастью, на него кофе не попал. Монахиня нагнулась посмотреть поближе.

– Элизабет Николе была великая женщина. Божественная женщина. Какая чистота. Какая строгость.

Purete. Austerite. Ее французский звучал так, будто само письмо Элизабет заговорило.

– Да, сестра.

Мне снова девять лет.

– Она будет святой.

– Да, сестра. Вот почему мы и пытаемся найти ее останки. Чтобы позаботиться о них надлежащим образом.

Точно не знаю, в чем выражается надлежащее обращение со святыми, но прозвучало неплохо. Я взяла схему и показала ей:

– Вот старая церковь.

Проследила пальцем ряд вдоль северной стены и указала на прямоугольник:

– А здесь ее могила.

Древняя монахиня очень долго изучала сетку, почти касаясь очками листа.

– Нет ее там, – прогремела она.

– Простите?

– Нет ее там. – Узловатый палец постучал по прямоугольнику. – Это не то место.

Тут вернулся отец Менар. С ним высокая монахиня – тяжелые черные брови сходятся на переносице. Священник представил сестру Жюльену, она подняла сложенные вместе руки и улыбнулась.

Мне не понадобилось передавать слова сестры Бернар. Они явно слышали все, что говорила старушка, еще в коридоре. Как услышали бы и из Оттавы.

– Это не то место. Вы ищете не в том месте, – повторила она.

– То есть как? – спросила сестра Жюльена.

– Вы ищете не в том месте, – повторила сестра Бернар. – Ее там нет.

Мы с отцом Менаром переглянулись.

– И где же она, сестра? – спросила я.

Монахиня снова склонилась над схемой, потом ткнула пальцем в юго-восточный угол церкви:

– Тут. С матерью Аурелией.

– Но сес...

– Их перенесли. Положили в новых гробах под специальный алтарь. Тут.

И опять она указала на юго-восточный угол.

– Когда? – воскликнули мы хором.

Сестра Бернар закрыла глаза. Сморщенные древние губы шевелились в безмолвных подсчетах.

– В тысяча девятьсот одиннадцатом. Я стала послушницей в том же году и помню, потому что несколько лет спустя церковь сгорела, и ее заколотили. Мне приказали ходить туда и класть на алтарь цветы. Мне это не нравилось. Страшно было ходить туда совсем одной. Но я старалась ради Господа.

– Что случилось с алтарем?

– Убрали где-то в тридцатых. Он теперь в часовне Младенца Иисуса, в новой церкви.

Старушка сложила салфетки и принялась собирать чашки на поднос.

– Когда-то могилы отмечали именные дощечки. Теперь туда никто не ходит. Дощечки давно исчезли.

Мы с отцом Менаром посмотрели друг на друга. Он слегка пожал плечами.

– Сестра, – снова начала я, – вы сможете показать нам, где могила Элизабет?

– Bien sur [7].

– Сейчас?

– Почему бы нет?

Фарфор звякнул о фарфор.

– Оставь тарелки, – сказал отец Менар. – Пожалуйста, надень пальто и ботинки, сестра, и пойдем.

Через десять минут мы снова очутились в старой церкви. Погода не улучшилась, даже наоборот, стало еще более холодно и мокро. Так же завывал ветер. Так же скребли по доскам ветви деревьев.

Сестра Бернар выбрала неприметную тропинку вдоль стен церкви, мы с отцом Менаром подхватили старушку под руки. Сквозь слои одежды она казалась хрупкой и невесомой.

Монахини следовали за нами, словно толпа зрителей, сестра Жюльена приготовила блокнот и ручку. Ги держался позади всех.

Сестра Бернар остановилась рядом с нишей у юго-восточного угла. Она надела поверх покрова бледно-зеленую шляпу ручной вязки, закрепленную под подбородком. Старушка вертела головой во все стороны, искала приметы, пытаясь сориентироваться. Глаз отвлекался на единственное пятно света в темной церкви.