Джон Коннолли - Любовники смерти
И Уилл не бросал ее и говорил, что он не такой, хотя сам порой задумывался, не слишком ли увлекся перепуганной молодой женщиной с изощренной фантазией. Но потом вспоминал мужчину с пистолетом и бледную женщину с мертвыми глазами и понимал, что в рассказах Каролины Карр была какая-то правда.
Он начал делать неофициальные запросы насчет клейма на руке у Питера Аккермана, и в конце концов его направили в Бруклин-Хайтс к молодому раввину по фамилии Эпштейн. За бокалом сладкого кошерного вина раввин рассказал ему об ангелах, о темных книгах, которые, насколько понял Уилл, остались вне Библии, потому что были слишком странными по сравнению с текстами, включенными в канон. Пока они беседовали, Уилл начал понимать, что раввин допрашивает его, так же как он сам допрашивает того.
– Значит, это секта, своего рода культ, в который вовлекли Питера Аккермана? – спросил Уилл.
– Возможно, – ответил раввин и спросил: – А почему этот человек так вас интересует?
– Я полицейский. Я был там, когда он погиб.
– Нет, тут что-то еще. – Раввин откинулся на спинку стула и потеребил бородку, не отрывая глаз от лица Уилла. И, похоже, наконец принял решение. – Можно звать вас Уиллом?
Тот согласно кивнул.
– Я хочу рассказать вам кое-что, Уилл. Если я угадал, то буду признателен, если вы подтвердите мою догадку.
Уилл решил, что у него нет другого выхода, кроме как согласиться. Позже он рассказал Джимми, что как-то увлекся этим обменом информацией.
– Этот человек был не один, – сказал Эпштейн. – С ним была женщина. Вероятно, примерно одних с ним лет. Верно?
Уилл подумал было солгать, но через секунду прогнал эту мысль.
– Откуда вы знаете?
Эпштейн вынул изображение символа, который был найден на теле Питера Аккермана:
– Вот почему. Они всегда охотятся парами. В конце концов, они любят друг друга. Мужчина, – он указал на символ Аккермана, а потом передвинул от себя другой листок, – и женщина:
Уилл рассмотрел оба рисунка.
– Значит, эта женщина принадлежит тому же культу?
– Нет, Уилл. Я вообще не верю, что это культ. Тут нечто гораздо хуже…
Джимми прижал ко лбу пальцы и тяжело задумался. Я не мешал ему. Эпштейн – я встречался с этим раввином по множеству поводов и помог ему выследить убийц его сына, и за все это время он ни разу не сказал мне, что знал моего отца.
– Их имена, – сказал Джимми. – Не могу вспомнить их имен.
– Каких имен?
– Имена, которые раввин назвал Уиллу. Мужчина и женщина, у них есть имена. Как я говорил, имя мужчины начинается с «Ан», но никак не могу вспомнить имени женщины. Их как будто вырезали из моей памяти.
Он все больше расстраивался и отвлекался.
– Пока это не важно, – сказал я. – Мы можем вернуться к именам потом.
– У них у всех есть имена, – повторял Джимми. Он казался озадаченным.
– Что?
– Раввин сказал Уиллу кое-что еще. Он сказал, что у них у всех есть имена. – Он посмотрел на меня словно с отчаянием. – Что это может значить?
А я вспомнил своего деда в Мэне, говорившего те же слова, когда Альцгеймер начал гасить его воспоминания, как пламя свечей между пальцами.
– У них у всех есть имена, Чарли, – говорил он, и его лицо горело от страшных усилий вспомнить. – У них у всех есть имена.
Я тогда не знал, что он хотел сказать. Только потом, когда встретился с существами вроде Киттима и Брайтвелла, я начал понимать.
– Это значит, что даже самому худшему можно дать имя, – сказал я Джимми. – И важно знать эти имена.
Потому что со знанием имени приходит понимание предмета.
А с пониманием приходит возможность его уничтожить.
Необходимость защищать Каролину Карр легла тяжелым грузом на обоих в то время, когда в городе были беспорядки и полицейские требовались непрестанно. В январе 1966 года забастовали транспортники, все тридцать четыре тысячи, они парализовали транспортную сеть и нанесли страшный ущерб экономике города. В конечном итоге мэр Линдсей, заменивший Вагнера в январе 1966 года, сдался перед общественным недовольством и насмешками Майкла Килла, профсоюзного лидера, который из-за решетки называл его сосунком и мальчиком в коротеньких штанишках. Однако, уступив работникам транспорта, Линдсей – который на протяжении многих лет был хорошим мэром, и пусть никто не скажет иного, – проложил дорогу для последующих серий забастовок муниципальных служащих, которые будут подрывать авторитет его администрации. Начинало подниматься движение против призыва на военную службу – горшок, который постоянно угрожал закипеть с тех пор, как четыреста активистов начали пикетировать призывной пункт на Уайтхолл-стрит, и двое из них даже сожгли свои повестки. Впрочем, сезон охоты на диссидентов был все еще открыт, так как в стране правил Линдон Бейнс Джонсон, несмотря на то, что численный состав вооруженных сил Соединенных Штатов возрос со 180 тысяч до 385 тысяч, американские потери утроились, а еще пять тысяч солдат погибнут только до конца этого года. Пройдет еще год, пока общественное мнение поистине начнет меняться, но пока активистов больше волновали гражданские права, чем Вьетнам, в то время как некоторые постепенно начинали понимать, что одно питает другое, что призыв на военную службу несправедлив, потому что большинство призываемых по белым повесткам были молодые чернокожие, которые не могли воспользоваться учебой в колледже как поводом для отсрочки прежде всего потому, что не имели шансов поступить в колледж. В Ист-Виллидже обреталась так называемая богема, и все более входили в моду марихуана и ЛСД.
А Уилл Паркер и Джимми Галлахер, сами еще молодые и неглупые ребята, каждый день надевали форму и гадали, когда их попросят разбить головы их ровесникам, с которыми они, или, по крайней мере, Уилл, были во многом согласны. Все менялось. В воздухе пахло переменами.
А Джимми жалел, что встретился с Каролиной Карр. После ее звонка Уиллу домой Джимми пришлось приехать и отвезти ее обратно в Бруклин, где она оставалась в доме его матери на Герритсен-бич, у залива Шелл-Бэнк. У миссис Галлахер было маленькое одноэтажное бунгало с островерхой крышей и без всякого дворика, оно стояло на Мелба-Курт, одной из перенаселенных пронумерованных по алфавиту улочек, когда-то использовавшейся как летний курорт для американцев ирландского происхождения, пока Герритсен не оказался так популярен, что дома утеплили для зимнего сезона, чтобы люди могли жить здесь круглый год. Спрятав Каролину в Герритсене, Джимми, а порой и Уилл, получили повод видеться с ней, так как Джимми приезжал навестить мать не реже раза в неделю. Кроме того, эта часть Герритсена была тесной и плотно набитой. Чужаков сразу замечали, и миссис Галлахер предупредили, что кое-кто разыскивает девушку. Это сделало мать Джимми еще более бдительной, чем всегда, а даже в минуты отдыха она бы посрамила обычного телохранителя из президентской охраны. Когда соседи спрашивали о жившей у нее молодой женщине, миссис Галлахер отвечала, что это подруга одного друга, которого она лишилась. Ужасный позор ожидает бедную девушку. Она дала Каролине тонкое золотое колечко, раньше принадлежавшее ее матери, и велела носить на безымянном пальце. Предполагаемая утрата вызвала еще худшее любопытство и внимание на побережье, и в редких случаях, когда Каролина вечером сопровождала миссис Галлахер в древний Орден ирландцев, к ней там относились с сочувствием и уважением, от чего она испытывала благодарность и чувство вины.
В Герритсене Каролине было хорошо: она жила у моря, рядом с пляжем Кидди-бич, открытом только для местных жителей. Возможно, она даже представляла, как играет на песочке со своим ребенком, в летние дни обедает под навесами на пляже, слушая музыкантов на сцене, а в День поминовения смотрит парад. Но если она и представляла такое будущее для себя и еще не рожденного ребенка, то никогда об этом не говорила. Может быть, она боялась сглазить, произнося желание вслух, а может быть, – и это сказала миссис Галлахер своему сыну по телефону, когда он однажды позвонил справиться о девушке, – она вообще не видела для себя никакого будущего.
– Она милая девушка, – сказала миссис Галлахер, – тихая и почтительная. Не курит и не пьет, и это хорошо. Но когда я пытаюсь заговорить с ней о ее планах, когда родится малыш, она только улыбается и меняет тему. И это не счастливая улыбка, Джимми. Она все время грустит. И более того – она напугана. Я слышу, как она кричит во сне. Ради бога, Джимми, почему эти люди преследуют ее? С виду она мухи не обидит.
Но у Джимми Галлахера не было ответа, как и у Уилла Паркера. Впрочем, у Уилла были свои проблемы.
