Сновидения - Робертс Нора

Ева выпрямилась.

– И это вам внушалось в Обители и в БВСМРЦ? Что упокоиться с миром лучше, чем вести такую трудную жизнь?

– Вы не понимаете.

Он сложил ладони вместе, направив кончики пальцев в ее сторону, и заговорил торжественным голосом:

– Обрести жизнь, открыть в ней свет, мир и богатство – неважно, какой ценой, – это то, что отличает нас от животных. Протянуть руку нуждающемуся, сказать доброе слово, дать кров, возможность распространить этот свет и направить нас на путь истинный… Когда же этот путь окончен, света становится еще больше, покой – еще безграничнее. Вот чего я желаю этим несчастным девочкам. И для их убийцы я буду желать того же. Чтобы он осознал содеянное, раскаялся и искупил вину.

– Мне от него нужно признание, а искупление вины пусть оставит себе.

Он выпрямился со вздохом сожаления.

– Ваша работа заводит вас во мрак. Грета, дай лейтенанту Даллас книгу с диском.

– Спасибо, не надо. – Ева поднялась. Она скорее согласилась бы получить удар раскаленным копьем в ухо, чем эту книгу. – Нам не разрешается принимать подарки. Спасибо, что уделили время. Если у меня появятся новые вопросы, я знаю, как вас найти.

От столь резкого отказа Фрестер опешил.

– Надеюсь, я вам хоть чем-то помог. – Он тоже встал. – Желаю вам проницательности на вашем пути.

Он выплыл из зала так же степенно, как вошел, но Еве подумалось, что часть лоска она с него сбила. Конечно, радоваться этому довольно мелочно, ну и пусть.

11

Ева стояла на тротуаре, изучая место преступления, пытаясь представить себе, как это здание выглядело пятнадцать лет назад. Во всяком случае, не настолько обшарпанным, подумала она. И окна не были заколочены. Насколько она сумела разобраться в Джонсах, они посылали бы сотрудников и ребят оттирать любые пятна и надписи, да и сами тоже в этом участвовали бы. И возможно, в это время года на дверях вместо полицейской пломбы красовался бы рождественский венок.

Соседние здания наверняка в чем-то тоже изменились. Менялись владельцы, арендаторы то въезжали, то съезжали.

Она посмотрела на салон татуировок и магазин дешевой электроники, на котором выделялась вывеска о финальной распродаже – должно быть, висевшая там со дня открытия. Потом ее взгляд скользнул к небольшой, жалкой с виду лавчонке через дорогу.

Опрос местных жителей показал, что салон тату появился тут всего семь лет назад, а вот продовольственный магазинчик, судя по всему, тужится из последних сил уже лет двадцать с гаком.

Она посылала туда оперов, но от хозяина (она проверила в блокноте его имя – Дэ Пак) те мало чего добились.

Она перешла на ту сторону и вошла внутрь. Здесь пахло землей – наверное, так пахнет на ферме. За прилавком парень лет двадцати с черными как смоль волосами с помощью специального аппарата лепил ценники на упаковки с товаром. На его левом запястье красовалась татуировка в виде дракона, сделанная, скорее всего, по соседству. По его угрюмому выражению лица было понятно, что работу свою он не очень любит.

Не задерживаясь, Ева прошла к старику с коричневым и сморщенным, как грецкий орех, лицом. Тот методично выкладывал на полку пакеты с лапшой быстрого приготовления.

– Мне нужен мистер Пак. – Ева показала жетон.

– Я уже говорить с копами. – С таким же угрюмым выражением, как и у парня, старик ткнул в нее корявым пальцем. – Вы почему не приходить, когда шпана воровать? Почему, а? А? Почему тогда вы не здесь?

– Мистер Пак, я из убойного отдела. Я расследую убийства.

Он выставил руки и обвел лавку широким жестом.

– Здесь мертвых нет.

– Я рада это слышать, но в соседнем здании были убиты двенадцать девочек.

– Я слышать это все. Ничего не знать. Пришла сюда – купи что-нибудь.

Ева призвала себя к терпению. Старик выглядел так, будто ему миллион лет, парень за прилавком над ним откровенно потешался. Она подошла к холодильнику, взяла банку пепси, наугад схватила сладкий батончик и шлепнула их на прилавок перед насмешником.

Тот просканировал покупки и под ее недобрым взглядом скалиться перестал. Ева расплатилась, батончик сунула в карман, а банку с пепси открыла.

– Я купила, – повернулась она к Паку.

– Купила, заплатила – шагай.

– Удивляюсь, как при таком воодушевляющем и индивидуальном подходе к клиентам у вас тут не толкутся покупатели. Двенадцать девочек! Из тех, кого мы сумели идентифицировать, имея лишь то, что от них осталось, старшей было четырнадцать, младшей – двенадцать. Вы тут уже много лет торгуете. Кто-то из них наверняка к вам захаживал. Вы видели, как они проходят мимо, слышали их голоса. Тот, кто их убил, оставил их гнить до костей, не выказав ни малейшего почтения, а родные в это время сбивались с ног в поисках.

Старик лишь нахмурился и продолжил выгружать пачки на полку.

– Каждый день, когда вы открывали магазин, когда закрывались, когда заполняли полки товаром, подметали пол, они лежали там, в темноте. Одни.

Его похожее на орех лицо приняло жесткое выражение.

– Меня не касается.

– А я сейчас сделаю так, что будет касаться. – Она оглядела лавку. – Если я захочу, как вы, упереться рогом, я тут мигом всяких нарушений накопаю. В противном случае могу подать заявку на усиленное патрулирование этого района, и у вас тут станет спокойнее. Вы что выбираете?

– О мертвых девчонках ничего не знать!

Ева жестом подозвала его к прилавку, достала фотографии и выложила перед кассой, рядом с коробками жвачки и ментоловых пастилок.

– Никого не узнаете?

– Вы все одно лицо. – Он впервые изобразил подобие улыбки. – Они все время ходить, девочки, мальчики… Таскать товар, шуметь, беспорядок учинять. Плохие девочки, плохие мальчики. Я думать, когда они съехать, это прекращаться. Но всегда есть новые. Я работать, моя семья работать, а они воровать.

– Сочувствую, но эти девочки уже точно у вас ничего не украдут. Они умерли. Посмотрите на них, мистер Пак. Никого не вспоминаете?

Старик выдохнул, встал поудобнее и нагнулся так низко, разве что носом не уткнулся в фотографии.

– Уже год как у окулиста не был, – сказал парень.

– Зато уши у меня в порядке. Иди заканчивай там. Вот эта. Непутевая!

Он ткнул корявым пальцем в лицо Шелби.

– Она воровать. Я говорить: больше не приходить! Но она прокрасться. Я ходить, говорить с леди, и она такая учтивая. Она мне давать пятьдесят долларов и говорить, как ей жаль, она поговорить эта девчонка и другие. Она любезная, и какое-то время лучше. Вот эта девчонка. – Теперь он ткнул в фотографию Линь Пенброк.

Ева прищурилась.

– Вы уверены?

– Она одета как плохая девчонка, но у нее хороший семья. Это видно. Я ее помнить, потому что она не красть и она заплатить за то, что брать вот эта, плохая.

– Они были вместе? Эти двое?

– Приходить поздно, когда я закрывать.

– Это было до или после того, как приют из того дома съехал?

– После, но вскоре. Я знать, потому что я думать, больше могу из-за этой не волноваться, но она приходить опять. Я ей сказать убираться, а она показать мне грубый палец. Но другая девочка платить, и еще она извиняться на нашем языке. Это вежливо и учтиво. Я ее помнить. Она умереть?

– Да, обе они убиты.

– У нее хороший семья?

Вежливая девочка, хорошая семья – это имело для него значение, чем Ева и решила воспользоваться.

– Да, хорошая. У нее хорошие родители. И брат с сестрой, которые за ней присматривали. И все эти годы они надеялись ее отыскать. Она допустила ошибку, мистер Пак. Неужели за это она должна была поплатиться жизнью? С ними кто-то еще был?

– Не могу сказать. Я только помнить, они входить, когда я закрывать. Я помнить, потому что вот от этой были одни неприятности, а другая была кореянка и очень почтительная.

– Они между собой разговаривали? Не помните, может, упоминали, что с кем-то еще должны встретиться, куда-то пойти?

– Девчонки щебетать как птички. – Он помахал пальцами возле уха. – Только ноты слышать можно.