Элизабет Хейнс - Ласковый голос смерти
Секс и смерть неразрывно связаны. Безжизненные тела, объятия и проникновение. Секс, желание, разложение. И столь эротичные слова, столь гладкие на языке: «вожделея к мертвецам»… «безгубый хохот челюстей»… «сумятица совокупления»… Столь совершенные, столь очевидные, столь прекрасные. Я думаю о Дженис, которая также вдохновила меня ступить на этот путь… Думаю о ней, похороненной (хотя ее кремировали, я воображаю, будто ее погребли в земле), еще более прекрасной в процессе распада, чем когда она жила и дышала.
Аннабель
По пути домой я заехала в мамин дом, по привычке едва не завернув в супермаркет. Какое-то время я сидела в машине, не решаясь выйти. Дом уже выглядел опустевшим. Интересно, подумала я, кто выключил свет, когда уехала «скорая»?
Что ж, сидеть на месте не было никакого толку, предстояло столько дел! Сад казался запущенным — когда только успел зарасти? Сквозь щели в цементной дорожке пробились сорняки, трава на лужайке перед входом торчала уродливыми пучками. Нужно будет до зимы взять газонокосилку и подстричь траву, особенно если я собираюсь продавать дом.
Я мысленно добавила новый пункт к быстро растущему списку.
В доме было тепло, чего я не ожидала, — конечно же, отопление включилось в положенное время, как обычно. Нужно будет его выключить — хотя, если вдруг похолодает, могут замерзнуть трубы. Я тут же вспомнила про холодильник — надо его освободить и разморозить. Собственно, хорошо бы вообще отключить все электроприборы, чтоб впустую не тратить деньги. Может, просто выключить общий рубильник? И газ тоже — но тогда не будет работать отопление и могут замерзнуть трубы.
Почувствовав, что мысли мои пошли по кругу, я усилием воли отбросила их, включила свет, положила сумку в коридоре и повесила пальто на вешалку, как делала каждый раз на пороге этого дома.
Мама переехала сюда пятнадцать лет назад, когда ее сестра, моя тетя, перебралась в Шотландию. Они жили вместе с тех пор, как я пошла учиться в университет, но после отъезда тети Бет маме захотелось жить поближе ко мне. Тогда она еще была вполне деятельной женщиной, играла в бинго с подругами и трижды в неделю ходила в супермаркет, а по выходным отправлялась в автобусную поездку с местным клубом. Вряд ли я по-настоящему сознавала, что она стареет, но теперь понимаю, что первые признаки появились уже давно. Она поругалась с кем-то в клубе и перестала его посещать. Пять лет назад умерла тетя Бет, и после кончины единственной сестры мамина жизнь покатилась под уклон. Она начала волноваться из-за денег, хотя получала хорошую пенсию и никогда прежде по этому поводу не тревожилась. Вскоре она прекратила играть в бинго, и у нее осталась только я — не считая соседей, которые время от время заглядывали, но она постоянно на них жаловалась.
— Они меня все время беспокоят, — шептала мама, словно ее могли подслушать сквозь стену. — Все ходят и ходят. Будто не понимают, что это как-то неудобно.
— Почему? — спрашивала я. — Чем они тебе мешают?
Я вовсе не собиралась говорить шепотом — соседских разговоров мы никогда не слышали, так что вряд ли они могли слышать наши.
Как выяснилось, Лен едва не спас маме жизнь — по крайней мере, дал мне шанс с ней попрощаться, даже если она меня и не слышала. Я собиралась зайти к ней следующим вечером, но к тому времени ее уже не было бы в живых. Будь она к нему чуть доброжелательнее, он мог даже обнаружить ее раньше, и, возможно, она бы выжила.
Я вошла в гостиную и включила свет, почти ожидая увидеть маму. Пустое кресло настолько меня поразило, что я невольно попятилась. Каждый раз, когда я к ней приходила — три или четыре раза в неделю, — она сидела там. При мне она вставала лишь иногда, чтобы сходить в туалет или сделать что-нибудь в кухне, непременно опираясь на костыли и на мою руку. Бо́льшую же часть времени она просто сидела и ждала, когда я ей что-нибудь принесу.
Теперь кресло опустело. За долгие годы в сиденье образовалась вмятина, покрытие выцвело и залоснилось. Подлокотники посерели от постоянного прикосновения ее рук. Но мамы больше не было.
У меня вдруг участилось дыхание, нахлынула беспричинная паника. С чего бы? В доме царила полнейшая тишина. Бывала ли я вообще когда-нибудь в этой комнате при молчащем телевизоре? Даже воздух без мамы казался другим.
Глубоко вздохнув, я взяла себя в руки. Нужно было заняться делом.
Повернувшись к креслу спиной, я прошла в кухню. Там было темно — окно выходило в пустой двор и на неосвещенные окна соседнего дома. Я включила лампу.
В кухне царил подозрительный порядок. Мама не любила мыть посуду, и, когда я привозила ей ужин, я обычно начинала с мытья накопившейся за предыдущие дни посуды. Но раковина была пуста, серое полотенце висело на смесителе, из которого размеренно капала вода. Я открыла холодильник. Он был почти пуст — пара банок варенья, бутылка салатного соуса, коробка яиц, масло на блюдце, нераспечатанная пачка сыра, непочатая бутылка белого вина. Я даже не помнила, покупала ли все это. Где овощи, которые я туда положила… Когда? В воскресенье? Она не могла все их съесть. А молоко? Я купила вчера двухпинтовую бутылку.
— Аннабель, это вы?
Я едва не подпрыгнула, услышав за спиной голос. Рядом стоял Лен. Я понятия не имела, как он ухитрился войти так, что я его не услышала, учитывая тишину в доме.
— Здравствуйте, Лен, — сказала я. — Вы меня напугали.
— Простите, дорогая. Как вы?
— Мама сегодня умерла, — ответила я, подумав, что совершенно не умею сообщать людям дурные известия.
— Да, я знаю, — сказал он. — Мои соболезнования. Бедняжка.
— Откуда вы знаете?
— Я звонил сегодня в боленницу, хотел узнать, как у нее дела.
Я едва подавила неуместный смешок. Он действительно сказал «боленница».
— Как вы? — снова спросил он. — Мы с женой очень за вас тревожились, когда услышали, что она умерла.
— Со мной все хорошо. Просто нужно очень многое сделать.
— Знаю, последний долг и все такое. Если мы можем чем-то помочь…
— Спасибо.
Я неловко держалась одной рукой за холодильник и думала, что, собственно, нужно Лену. Зачем он сюда пришел, если уже ясно, что мама не вернется?
— Это вы забрали продукты из холодильника?
Похоже, слова мои прозвучали чуть резче, чем следовало, поскольку он слегка покраснел и неуверенно переступил с ноги на ногу:
— Ну… Да, мы боялись, что еда испортится. Я не думал, что вы так быстро придете: горе и все такое…
— Что ж, — сказала я, — весьма любезно с вашей стороны. Но я вполне могу справиться сама.
— Тяжелые времена, — проговорил он, успокаиваясь. — Очень тяжелые. Знаете, мы с женой старались за ней присматривать, но она так постарела… Да и вообще, это лишь вопрос времени. Со всеми нами рано или поздно это случится.
— Ну… — пробормотала я.
— Конечно, когда рядом родные люди, как было с вашей мамой, все совсем по-другому. Оба наших мальчика давно выросли, у них свои семьи. У них мало времени, к тому же они знают, что у нас все хорошо и мы сами можем о себе позаботиться, так что мы не так уж часто их видим — в основном на Рождество, и еще они приезжали на семидесятилетие моей жены в прошлом году, но, собственно, и все. Порой начинаешь задумываться насчет всей той писанины в газетах про людей, о которых никто не заботился и которых нашли мертвыми, — не случится ли то же самое со мной?
— Я знаю, — сказала я.
— Ладно, не могу я тут весь день болтать, а то жена начнет беспокоиться. Пойду, пожалуй. Продукты вам отдать?
Последние слова он бросил уже через плечо, словно невинный вопрос на прощание, но тут же повернулся и уставился на меня глазами-бусинками. Значит, он ничего не выбросил? По сути, он явился сюда и похитил всю мамину свежую еду из холодильника. Удивительно, что яйца и масло остались на месте.
— Нет, конечно, — ответила я.
— Ну и хорошо, тогда я пошел. Если что-то понадобится, просто позвоните. Если нужно, буду проверять ее почту и прочее. Ну ладно, всего доброго.
Хлопнула дверь. Когда он входил, хлопка не было. Вероятно, он тихо закрыл ее за собой и прокрался по коридору, осторожно ступая по дощатым половицам. Мне не хотелось, чтобы он проверял ее почту. Мне не хотелось, чтобы у него вообще был ключ. Нужно попросить, чтобы он его отдал.
Я вновь взглянула на погруженную в тишину кухню, где вещи стояли на своих местах, ожидая, когда я ими воспользуюсь. Повинуясь внезапно возникшей мысли, я открыла буфет, где хранились сухие продукты — чай в пакетиках, хлопья… На самом верху стояла коллекционная жестяная коробка из-под чая с фотографией свадьбы его королевского высочества принца Чарльза и леди Дианы Спенсер в 1981 году. В нее мама откладывала из пенсии деньги на хозяйство и прочие мелкие расходы. По моему заявлению с ее банковского счета регулярно перечислялись деньги на оплату всех счетов, и раз в несколько месяцев я проверяла, все ли надлежащим образом оплачено. Покупая для нее еду, я брала деньги из жестянки и клала на их место чек из магазина, округляя сумму в ту или иную сторону и не заботясь о мелочи, поскольку рано или поздно все и так сходилось. В прошлое воскресенье там лежало восемьдесят фунтов бумажками по двадцать. Тогда я взяла двадцатку и положила на ее место десятку из своего кошелька, поскольку покупки обошлись мне в двенадцать фунтов девяносто восемь пенсов. Однако вчера я настолько устала, просидев допоздна на работе, что забыла положить в коробку чек, до сих пор лежавший на дне моей сумочки.
