Элизабет Хейнс - Ласковый голос смерти
Сэм сел напротив и подвинул мне чашку с бежевого цвета пеной, положил рядом горсть пакетиков с сахаром и шоколадный батончик.
— Я пью без сахара, — сказала я.
— Вы вообще ели? Когда вы последний раз что-нибудь пили? Думаю, ложка сахара вам не помешает.
— Вы что, теперь мой личный диетолог?
— Да, — ответил он. — Кладите сахар, и я, возможно, оставлю вас в покое.
Я невольно улыбнулась, но подчинилась. Откусив от батончика, я поняла, что проголодалась. Желудок урчал и требовал пищи. Я прихлебнула кофе, опасаясь обжечься, но жидкость оказалась чуть теплой.
— Похоже, у них автомат сломался, — сказала я.
Кофе отдавал порошковым молоком.
— Угу.
— Не хотите спросить, как идет расследование?
— Было бы весьма интересно узнать, но я здесь не за этим.
— Вот как? А зачем же?
Он слегка наклонился вперед:
— Я снова звонил в ваш офис. Потом связался с детективом Фростом. Он сказал, что вас неожиданно постигла страшная утрата и вас какое-то время не будет.
— Значит, вы приехали сюда…
— Чтобы найти вас.
— Зачем?
— Узнать, все ли с вами в порядке. У вас кто-нибудь есть? Братья-сестры? Другие родственники?
— Вряд ли это вас хоть как-то касается, но — нет. Впрочем, как я уже говорила, со мной все хорошо, и вам незачем обо мне беспокоиться. Я могу сама обо всем позаботиться, как всегда и поступала. У меня огромный список дел…
Я отхлебнула кофе, думая, что чем скорее его допью, тем скорее смогу отсюда убраться и поехать домой. У меня вдруг закружилась голова, к горлу подступила легкая тошнота: я поняла, что не хочу больше здесь находиться. Мне захотелось выйти на свежий воздух, а затем вернуться домой, запереть дверь и больше ее не открывать.
— Послушайте, — сказал он, — у меня у самого в прошлом году умерла мама, так что я знаю, каково это. Мне просто подумалось, что я мог бы как-то вас поддержать.
— Отчего?
— Что?
— Отчего она умерла? Болела?
— Рак.
Я кивнула, хотя моя ситуация была совсем иной. У моей матери случился инсульт. Да, она не выходила из дому в силу почтенного возраста и хрупкого здоровья, но, если не считать воспаления легких, ничем серьезно не болела. Еще вчера она ворчала на премьер-министра, пока я готовила ей ужин и раскладывала покупки.
Я попыталась вспомнить ее последние обращенные ко мне слова. Сказала ли она «до свидания»? Когда в последний раз я говорила ей что-то приятное? Спрашивала, как она себя чувствует, счастлива ли? Когда в последний раз я говорила, что люблю ее?
— Мне сейчас хочется плакать, но отчего-то никак не получается, — сказала я.
— Незачем, — ответил он. — К тому же вам потребуется немало времени, чтобы все это переработать.
— В смысле? — огрызнулась я. — Я не завод и не фабрика, я живой человек. Я ничего не собираюсь «перерабатывать». И я не собираюсь ни с чем мириться, приходить в себя или тому подобное. Я просто намерена жить дальше, поскольку у меня нет иного выбора, впрочем, как всегда.
Он вздохнул и уже собирался что-то сказать, но промолчал, допивая кофе.
— Простите, — пробормотала я несколько минут спустя.
— Никаких проблем, — пожал он плечами. — Я просто пытаюсь помочь.
— Значит, в вашей газете после вчерашнего звонка слегка встали на уши?
— Можно и так сказать.
— То есть кампании «Возлюби ближнего своего» пришел конец?
— Вряд ли от нее был хоть какой-то толк, — рассмеялся он. — Она стала больше походить на кампанию «Шпионь за ближним» или «Оплакивай ближнего».
— Что ж, надо полагать, это более чем по-британски.
Последовала короткая пауза.
— Их компьютеры собираются проверять?
Я посмотрела на Сэма — он явно перешел черту.
— Да бросьте, — сказал он. — Всего лишь ничего не значащий вопрос. Я просто подумал — вдруг они посещают социальные сети для самоубийц или что-нибудь вроде того? Может, между ними есть какая-то связь?
— Сомневаюсь, что у всех были компьютеры. Не забывайте, некоторые весьма пожилые люди.
— Их вы тоже учитываете?
— Я — да. А обращать ли на мои слова внимание, решает старший следователь.
Он уставился в пустую чашку. Моя была еще наполовину полна, но допивать напоминавший грязную воду кофе мне совершенно не хотелось.
— Сомневаюсь, что они покончили с собой, — сказала я. — По крайней мере, не так, как это обычно делают самоубийцы. Больше похоже, что они… просто сдались.
— Неужели такое возможно?
— Видимо, да.
— Но ведь тело станет сопротивляться подобному решению? Разве голод и жажда не одержат верх? Нужно обладать железной волей, чтобы просто сидеть и умирать голодной смертью.
— Не знаю, — сказала я. — После того телефонного звонка есть все основания полагать, что за этим кто-то или что-то стоит, — мне кажется, со всеми этими людьми что-то сделали, каким-то образом подавили их человеческие инстинкты.
— А вот это уже очень интересно, — подался он вперед.
— В самом деле?
— Как этого добиться? Что способно подавить основные инстинкты человека?
— Понятия не имею.
— И все-таки страшно, — заметил он.
Я кивнула, не вполне понимая, к чему он клонит.
— Страшно, что кто-то на такое способен, — закончил он мысль. — И его жертвами можем стать все мы.
— Вряд ли, — покачала головой я.
— Почему?
— Ну… Хоть между ними и нет очевидной связи, это вовсе не значит, что у них нет ничего общего. Прежде всего — все они жили одни. И никто не работал по тем или иным причинам.
— Все равно это достаточно существенный срез общества, — заметил Сэм.
— Хотите пойти и предупредить всех безработных одиночек?
— Почему бы и нет?
— Потому что у них начнется паника.
Мы оба представили охваченную истерикой толпу одиноких людей и невольно улыбнулись.
— Остальные данные не менее интересны, — сказал он, умело возвращаясь к прежней теме.
— Потому что столь разнообразны?
— Именно. А вдруг кто-то получает от всего этого некое удовольствие? Не знаю, просто очень уж странно. Какая, собственно, может быть в том выгода? Они оставили завещания или что-то в этом роде?
— К подобным сведениям у меня доступа нет, — сказала я. — Возможно, расследование достаточно скоро доберется и до этого.
— Не могу представить, что все окажется так просто.
— Нет. Думаю… — Я замолчала.
— Что?
С минуту я смотрела в сторону, потом уставилась на стол.
— Пожалуй, мне нужно идти. У меня еще слишком много дел.
— Вы не это хотели сказать, — заметил он.
Щеки мои покраснели, и я встала, пытаясь скрыть неловкость:
— Спасибо за кофе.
— Полная дрянь. В следующий раз угощу вас чем-нибудь поприличнее.
Я не собиралась соглашаться еще на одну встречу, какой бы повод он ни придумал.
— Пройдусь с вами до парковки, — безапелляционно заявил он.
Я почти бежала, надеясь оставить его позади. Но мой быстрый шаг мало отличался от нормального шага любого другого человека, и Сэм легко меня нагнал.
— Моя машина там, — наконец, запыхавшись, сказала я. — Увидимся как-нибудь.
— Аннабель, — окликнул он, — знайте, что я хочу вам помочь. Я помню, каково мне было, когда умерла мама. Слишком многое нужно сделать, и порой забываешь, что к чему. Если смогу хоть чем-то помочь — пожалуйста, только скажите.
— Вы очень любезны.
— У вас есть мой номер?
— Да, — ответила я, но долю секунды помедлила, и он выхватил из кармана визитку и протянул мне:
— Позвоните, ладно?
Сэм зашагал назад через парковку, что было не слишком умно с его стороны, — кто-то посигналил, и он в последнюю секунду отскочил с пути внедорожника, охотившегося за свободным местом.
Несмотря на постигшее меня в последние несколько часов горе, при виде его немыслимого маневра я слегка развеселилась, но, едва он ушел, почувствовала себя еще более одинокой, чем прежде. Вокруг меня сновали люди, проезжали автомобили, но я была совершенно одна, окончательно и бесповоротно. Мне вдруг стало страшно, а потом нахлынула безудержная тоска.
«У меня никого больше нет, — подумала я. — Больше нет цели, никого, о ком я могла бы заботиться и кого могла бы защитить. Ничего не осталось».
Колин
После вчерашнего оргазма мне плохо спалось.
Проснувшись на рассвете и чувствуя неодолимое возбуждение, я налил горячую ванну. Я думал, стал ли причиной моего увлечения темой смерти и трансформации сэр Томас Стернз Элиот[3], или мой интерес уходил корнями во времена смерти отца. А может, и еще глубже.
Сидя в ванне с закрытыми глазами и пытаясь расслабиться, я процитировал первые две строфы «Запашка бессмертия», растягивая слова и пробуя их на вкус. И сейчас, несколько часов спустя, я все еще думаю о них.
Секс и смерть неразрывно связаны. Безжизненные тела, объятия и проникновение. Секс, желание, разложение. И столь эротичные слова, столь гладкие на языке: «вожделея к мертвецам»… «безгубый хохот челюстей»… «сумятица совокупления»… Столь совершенные, столь очевидные, столь прекрасные. Я думаю о Дженис, которая также вдохновила меня ступить на этот путь… Думаю о ней, похороненной (хотя ее кремировали, я воображаю, будто ее погребли в земле), еще более прекрасной в процессе распада, чем когда она жила и дышала.
