Подвал. В плену - Нойбауэр Николь

«Сейчас посмотрим, у кого подбородок крепче», – подумала она.

Элли указала на пакет:

– Вы знаете, что это?

Лонер покачал головой.

– Запись с камеры видеонаблюдения за двадцать первое января из подземной парковки этого здания. Каждый, кто въезжает или выезжает, попадает на пленку данной камеры. Big Brother is watching you [28].

Лонер окинул странным взглядом комнату, потом посмотрел на пакет.

– Вы не имеете права…

– Эту пленку мне добровольно передал один из сотрудников.

«Вопреки всем предписаниям», – видимо, хотел добавить Лонер. Он просто должен был так сказать. Элли взяла старый протокол допроса, который им предоставили франкфуртские коллеги. Ее сердце билось как никогда. Ах, у нее был еще один протокол.

– Сначала я вам зачитаю то, что вы, господин Лонер, говорили на последнем допросе.

– Да я же и так это знаю.

– Вы утверждали: «Около 13:00 мы вышли на ланч в ресторан “Донна Анна”. В 14:00 мы продолжили наш разговор в комнате № 3. Между 17:30 и 18:00 мы расстались с господином Баптистом». Вы хотите придерживаться этих показаний?

– Конечно.

Лонер почесал нос, чешуйки кожи упали на стол. Казалось, он рассыпался на части.

Элли пододвинула пленку к центру стола:

– Может, нам посмотреть эту запись у портье, который сидит внизу, или вы мне поверите на слово, если я расскажу, что мы увидим здесь? Но я предупреждаю вас: старикан в каморке варит отвратительнейший кофе. Не для беременных.

Ханнес перебил ее, фыркнув от смеха. Он стоял, прислонившись к металлической маркерной доске, и прикрывал рукой рот. Все это было сыграно для него. Если Элли справится, на обратном пути она обязательно получит два куска пирога. Нет, даже весь пирог.

– Я скажу вам, что на этой пленке. В тринадцать ноль ноль «Фольксваген Фаэтон» господина Баптиста выезжает из подземной парковки, он сам сидит за рулем, – продолжала она.

– Я об этом совсем забыл! Он хотел уладить еще какие-то дела.

– Да что вы, господин Лонер, избавьте нас от этого. Ни машина, ни ее водитель в тот день больше не появились в этом здании. У вас здесь видеонаблюдение, как в Алькатрасе [29].

Элли понимала, что одной записи с камеры видеонаблюдения им не хватит. Она доказывает лишь то, что Баптист выехал из этого здания не в то время, которое указывал позже. Лонер это тоже знал, он не был идиотом.

– Я не интересовался, где он паркует свою машину. У нас другая сфера деятельности.

– Я как-то не представляю господина Баптиста во франкфуртском метро, – произнесла Элли.

– Это не мое дело. Может, какая-то камера сломалась или… – Он стал говорить медленнее и в конце концов вообще умолк, словно внутри него села батарейка.

– Нам поговорить с персоналом ресторана «Донна Анна»? Это ведь недалеко отсюда. Наверняка они сохранили чек, – сказала Элли.

– Делайте то, что в ваших силах.

Ханнес подошел к нему и оперся руками о стол:

– Я не знаю, что рассказывал вам господин Баптист. Но в Мюнхене при ужасных обстоятельствах убита женщина. Ваш партнер по бизнесу – подозреваемый в этом убийстве.

Элли затаила дыхание. Это был их последний туз в рукаве. Может, Ханнес достал эту карту слишком рано?

– Подозреваемый? – Лонер покачал головой, как заводная кукла. – Об этом и речи никогда не было! Он рассказывал мне, что он вроде бы свидетель, но не хотел никого сердить. Он не хотел, чтобы полиция сверяла балансы.

– На вас не станут злиться, если вы будете сотрудничать с нами, – сказала она. – Разозлятся, если вы так не поступите. Баптист использовал вас. Он в середине дня уехал из Франкфурта и больше не возвращался. Ваши переговоры во второй половине дня так и не состоялись.

– Я… я… я не желал, чтобы меня куда-то втягивали.

– Этого и не случится, если вы будете работать с нами. А не против нас. – Элли схватила диктофон и одним щелчком нажала на «запись». – Господин Лонер, забудьте о том, что вы рассказывали до этого момента. Даже если это пойдет вразрез с вашими обычными привычками, теперь, пожалуйста, говорите правду и ничего, кроме правды.

Оливер налил молоко в свою чашку. Оно падало из пакета большими комками. Прокисшее. Тошнота подкатила к горлу. Он открыл холодильник. Должно же здесь быть что-нибудь съестное, ну хоть что-нибудь. Две бутылки шампанского, фруктовый салат с тонким налетом плесени под пластиковой крышкой, кусок сливочного масла, уже обветрившегося по краям, шоколад в рождественской обертке.

Раньше случались и ужины. Папа сидел вместе с ним за столом, намазывал хлеб маслом, наливал какао. Спрашивал, как дела в школе.

Стоп.

Такого никогда не было.

«Руки со стола! Волосы убери с лица! Нам что-то нужно наконец сделать с твоими волосами. Не говори с набитым ртом! Сиди прямо! Это безнадежно. Почему ты не можешь запомнить? Ты останешься здесь сидеть, пока все не съешь. Пока не съешь!»

Все это мелькало у Оливера перед глазами, как какой-то фильм: ребенок с волнистыми локонами сидит за столом и плачет, давясь едой, мужчина склоняется над ним и выкрикивает указания. Это длилось один час, потом второй. Пока ребенок не выблевал на тарелку все, что с таким трудом запихнул в себя.

– Что ты там делаешь?

Фильм оборвался. Оливер вздрогнул, словно действительно делал возле холодильника что-то запрещенное. Отец стоял в кухне.

На его голубой рубашке проступили пятна пота, от него распространялся запах хищника.

«Я здесь живу, папа», – подумал Оливер.

– Я хотел что-нибудь съесть. Ничего нет. Чем бы мне перекусить?

Отец вытащил портмоне из кармана брюк и достал две купюры. Зеленые купюры. Они неприлично мерцали в неоновом свете.

– Закажи себе пиццу. – Он сунул деньги под нос Оливеру. В его глазах читалась мольба. Купюры пахли бумагой, лосьоном после бритья и им самим.

Оливер отвернулся:

– Я не хочу твоих денег. Я хочу ужин, как в обычной семье.

Отец провел ладонью по лицу, послышался шорох щетины.

– Quelle famille? Какая еще семья?

Оливер схватил деньги, распахнул окно и вышвырнул их в темноту.

– T’es fou toi! Merde! [30] – Отец схватил его за рукав, встряхнул и толкал до тех пор, пока Оливер не уперся спиной в стену. Четыре стены, одна дверь.

Он закрыл глаза и ждал.

«Этого со мной не случится. Этого со мной не случится», – думал он.

«Это случится со мной», – сказал Аспид.

Он ощутил удар захлопнувшейся двери всем телом. Словно взрывная реакция, прошедшая в обратном порядке. Оливер вздохнул и открыл глаза.

Комната опустела.

Отец ушел, оставил его стоять возле стены.

Он в ярости крикнул. Чашка с прокисшим молоком разбилась о кухонную дверь.

Обсуждение положения на фронтах проходило в «Лесной фее».

– Ordre du mufti, – сказал Вехтер, широко улыбнувшись.

Ни Ханнес, ни Элли не стали возражать. Они сидели на маленькой лавочке возле бара, окруженные коконом приватной атмосферы. В стороне от шумно отдыхавших после рабочего дня трудяг. Портрет императрицы Сисси [31] красовался между розовым диско-шаром, серебряными оленьими рогами и психоделическими стеклянными грибами, словно проросшими на подоконниках.

Вехтер проследил за взглядом Ханнеса:

– Ты, наверное, рассматриваешь рождественские декорации?

– А разве это рождественские декорации?

Ханнес поморгал, но все равно видел розовые стены, малиновых оленей и фотографию ласково улыбающегося Петера Александера [32] на стене. То есть все это не слишком походило на реальность. Его душа все еще находилась на дороге из Франкфурта в Мюнхен где-то в районе Ульма: сознание всегда путешествует медленнее, чем сам организм. Плохо только, если организму еще и работать нужно. Ханнесу стало легче, когда им удалось совершить прорыв. Но давление так быстро снизилось, что теперь у него закружилась голова. Он видел перед собой лишь гору новой работы, которая высилась впереди. В поезде возросла уверенность, что Баптист – убийца, ведь алиби его лопнуло. Теперь им нельзя было ошибиться. Допросы, обыски, снова бесконечные допросы… Ханнес не хотел об этом думать, сегодня он больше не хотел думать о Баптисте.