Маньяк из Бержерака. Дом судьи. Мегрэ и человек на скамейке (сборник) - Сименон Жорж
– В таком случае почему…
Ну же! Вперед! Мегрэ опустил глаза и чуть не закрыл их, словно больной, которому нужно проглотить горькое лекарство.
– Тогда почему вы его убили?
Он поднял взгляд и посмотрел в лицо судье, с которого не сходило то же выражение удивления и упрека.
– Но, комиссар, я его не убивал! Что вы! Зачем мне было убивать человека, которого я не знаю и никогда в жизни не видел? Я вполне осознаю, что это сложно понять, но вы-то должны мне поверить! И я не сомневаюсь, что поверите!
Самое удивительное, что Мегрэ уже поверил. Этот погруженный в тишину дом, где так уютно потрескивал камин, где в наступившем молчании отчетливо слышался рокот близкого моря, буквально обволакивал его какими-то колдовскими чарами.
– Если хотите, я расскажу вам все по порядку. Еще арманьяка? Мой старый друг, долгое время исполнявший обязанности прокурора в Версале, присылает мне это вино из своего замка в Жере.
– Вы тоже жили в Версале, верно?
– Почти всю свою жизнь. Приятный город. Как будто его жители до сих пор находятся под влиянием Великого века [7]. Думаю, сложно где-либо еще во Франции найти столь изысканное общество в классическом понимании этого слова. У нас был небольшой кружок, который…
Он сделал резкий жест, отгоняющий ненужные воспоминания.
– Неважно… Итак, это был… Минутку, это был вторник…
– Вторник, десятое, – уточнил Мегрэ. – Если я не ошибаюсь, у вас были гости…
Судья тонко улыбнулся:
– Вижу, вы уже в курсе дела. Я только что застал вас в компании Уло… Если вы успели познакомиться с Дидин, меня ничто не удивит: эта женщина лучше меня знает, что происходит в моем доме.
Мегрэ вдруг внимательно огляделся вокруг, будто в этом доме чего-то не хватало.
– Разве у вас нет прислуги? – удивленно спросил он.
– Они здесь не ночуют. Пожилая женщина с дочерью, живут в Л’Эгийоне, приходят каждое утро и уходят сразу после ужина… Итак, мы с друзьями собрались во вторник, как собираемся каждые две недели. Доктор Бренеоль, он живет в километре отсюда, его жена и Франсуаза…
– Франсуаза – дочь мадам Бренеоль?
– Именно. От первого брака. Это совершенно не имеет значения, разве что для Бренеоля…
Снова тонкая мимолетная улыбка.
– Супруги Марсак, живущие в Сен-Мишель-ан-Л’Эрмитаж, чуть запоздали… Мы составили партию в бридж…
– Дочь была с вами?
Минутное колебание, нерешительность. Улыбка исчезла.
– Нет! Она к тому времени уже легла.
– А сейчас?
– Спит.
– Она ничего не слышала?
– Ничего… Я делал все возможное, чтобы производить как можно меньше шума. Итак, во вторник гости разъехались около полуночи…
– И тогда вы приняли еще одного гостя, – подхватил Мегрэ, поворачиваясь к камину. – Вашего сына.
– Да, Альбера. Он пробыл всего несколько минут…
– Сын живет не с вами?
– Он поселился неподалеку от мэрии… Мы несколько расходимся во взглядах на жизнь… Он разводит мидий… Наверное, вам уже сообщили, что это основное занятие местных жителей…
– Не будет ли с моей стороны невежливо поинтересоваться, зачем сын пришел к вам среди ночи?
Судья поставил бокал, помолчал и, наконец, бросил:
– Будет!
Снова молчание.
– Ваш сын поднялся на второй этаж?
– Именно там он был, когда мы встретились…
– Он, конечно, повидался с сестрой, пожелал ей спокойной ночи?
– Нет… Ее он не видел…
– Откуда вы знаете?
– Лучше будет, если я объясню сразу. Учитывая, что вам все равно расскажут. Дело в том, что у меня есть привычка запирать дочь на ночь в ее спальне… Для простоты давайте предположим, что она страдает сомнамбулизмом.
– А зачем тогда сын поднимался на второй этаж?
– Ждал меня. Знал, что внизу находятся гости. Он сидел на последней ступеньке лестницы. Мы коротко переговорили…
– Прямо на лестнице?
Кивок. Вот оно, странное и не совсем правдоподобное, начинает кружить по комнате… Мегрэ залпом допил содержимое бокала, Форлакруа немедленно наполнил его снова.
– Я опять спустился, чтобы закрыть дверь на цепочку. Почти сразу лег в постель, почитал немного и вскоре уснул. На следующее утро я захожу в кладовку для фруктов, чтобы взять… Признаться, мне сложно будет вспомнить, что именно я там искал. Мы называем эту клетушку кладовкой для фруктов, потому что в основном там хранятся фрукты, но на самом деле там много чего находится… Скорее, это обычная кладовка… На полу лежал человек, совершенно мне незнакомый. Он был мертв, его череп был проломлен тем, что вы называете тупым предметом… Я обыскал карманы – обязательно покажу вам их содержимое, – но бумажника не обнаружил. И ни одного документа, который позволил бы установить его личность.
– Чего я не понимаю… – начал Мегрэ.
– Я знаю! И это сложно будет понять! Я не сообщил в полицию. Труп пролежал у меня в доме три дня. Я дождался подходящего прилива, чтобы избавиться от тела посреди ночи, тайком, как убийца… А между тем я говорю вам совершенную правду. Я не убивал этого человека. У меня не было никаких причин это делать. Я понятия не имею, зачем он явился ко мне в дом. Мне даже неизвестно, пришел он сюда сам или кто-то занес в кладовку его труп…
Снова стало тихо. Издалека донеслось тоскливое мычание сирены. В море ходили лодки. Рыбаки вытаскивали на палубы траловые сети, в которых трепыхалась рыба. Интересно, дозвонился ли Уло? Если дозвонился, то невыносимый Межа с его слипшимися от брильянтина волосами сейчас как раз поспешно одевается. Может быть, прервав из-за этого очередное любовное приключение, которыми он так любит хвастать. Если не привирает, конечно…
– Что ж! – вздохнул Мегрэ, окончательно разомлев от тепла и уюта. – Боюсь, на этом все не закончится!
– И я боюсь, – немедленно согласился судья. – Учитывая обстоятельства, то есть раз уж человек все равно был мертв, я подумал, что лучше было бы…
Он не окончил фразу, но выразительно посмотрел в окно. Отлив унес бы тело с собой, и никто больше о нем не стал бы вспоминать! Мегрэ заставил себя пошевелиться, вытянул одну ногу, потом другую и, наконец, выбрался из слишком глубокого кресла. Когда комиссар встал, ему показалось, что он сейчас коснется головой деревянных балок.
– Может быть, все-таки взглянем на него?
Мегрэ не мог не восхищаться этой комнатой с низким потолком, где было так уютно, где каждая вещь стояла именно на своем месте. Он посмотрел вверх: что это за девушка, которую запирают на ночь?
– Можно перенести его в прачечную, – предложил судья. – Это в конце коридора.
Теперь оба старались не запачкаться. Они уже не бродили в ночной сырости. Они вновь стали цивилизованными людьми.
Прачечная оказалась довольно просторной и была выложена красной плиткой. На металлических струнах еще сохло белье.
– У вас есть ножницы? – проворчал Мегрэ, возясь с мешками, с которых стекала черная от угля вода.
Ножниц судья не отыскал, принес большой кухонный нож. Огонь в камине погас. Было холодно. Мокрые пальцы быстро покраснели.
Самым странным было то, что в этой сцене не ощущалось никакого трагизма. Судья не выказывал ни малейшего ужаса при мысли, что сейчас снова придется увидеть лицо человека, которого он собственноручно зашил в мешки. Мегрэ принял самый недовольный, самый ворчливый вид, но истина заключалась в том, что он испытывал чуть ли не удовольствие, с каждой минутой все глубже погружаясь в это новое дело, свалившееся на него как снег на голову в глухом Лусоне, куда его так безжалостно сослали. Он чувствовал себя как морской котик, которого долго заставляли жонглировать мячами в цирке и который вдруг снова оказался среди ледяных просторов северных морей!
Слишком давно не приходилось ему входить в дом вот так, как он только что вошел, и принюхиваться, и ходить туда-сюда, тяжело и терпеливо, до тех пор, пока душа каждого человека и каждой вещи в доме не раскроется перед ним, как книга.
Чего стоит одна Дидин со своим Уло! А сын, ждущий отца в полночь, сидя на верхней лестничной ступеньке!
