Кэрол Дуглас - Железная леди
Взгляд художника не щадил никого: с маленьких холстов на нас глядели дебоширы-аристократы, надменные попрошайки в цилиндрах, потасканные продавщицы и развратные исполнительницы канкана. И вдруг, подняв очередную картину, я замерла: знакомое лицо! Квентин Стенхоуп – такой, каким мы впервые увидели его около собора Парижской Богоматери: глубоко отчаявшийся, сгорбившийся в каком-то мрачном кафе перед стаканом переливчатого ядовито-зеленого ликера, с догоревшей сигарой в щербатой пепельнице и маленьким коробком спичек между пальцами.
Я внутренне сжалась, осознав явную схожесть портрета с оригиналом из закоулков моего сознания. Обычно я склонна сразу заявлять о своих открытиях на весь мир; впрочем, мне не часто доставалась честь быть единственной хранительницей чего-либо, даже фактов. Однако теперь я медлила, рассматривая рисунок. И зачем только я не сунула набросок, не глядя, лицом вниз в общую груду, которую уже просмотрела? Зачем Квентин Стенхоуп не остался похороненным в моем далеком прошлом? Более того: зачем Ирен его донимала, пока он не сбежал туда, где ему, возможно, вовсе не хотелось находиться?
Не могу сказать, действительно ли я собиралась скрыть находку от подруги и долго ли сумела бы держать свой секрет в тайне. Пара рук в белоснежных перчатках скользнула вниз и нежно забрала полотно из моих объятий.
– Вот славный портрет, – снова выпрямившись, произнесла Ирен тоном человека, готового к торгу. – Такой экзотический. А вы знаете этого человека? Понятно, просто еще одно интересное лицо, подмеченное в бистро. Недавно? Однажды видели, но больше не попадался? Ах да. Где-то на Монмартре. Сколько стоит?
– Ирен, я… – Возможно, она меня не услышала, поскольку я все еще копошилась внизу.
– Сорок франков, месье?! – воззвал с упреком ее мелодичный голос надо мной. – Двадцать. Тридцать, если сможете сказать, где найти джентльмена с портрета. Ладно, не важно. Искусство должно быть иллюзорным, не правда ли? Тогда двадцать пять.
Звон монет сподвиг меня удостовериться, что вновь обретенная сумочка по-прежнему крепко зажата у меня под мышкой. Придется таскать ее с собой, как дохлую крысу, пока я не вернусь домой и не починю срезанные ручки.
– Нет, не надо заворачивать, месье, – настаивала Ирен. – Ваше произведение слишком прекрасно, чтобы его прятать. Мы будем обращаться с ним очень осторожно, я вас уверяю.
К тому времени я уже поднялась и расправила складки юбки. Ирен держала холст в вытянутых руках, задумчиво изучая объект. Сам художник тоже встал, чтобы произвести расчет, и оказался не выше пяти футов ростом[34]. Я заморгала. Теперь со своей бородой, сигарой и шляпой он напоминал гадкого переодетого мальчишку, который – не могу найти другого слова – пялился с видом знатока на Ирен, а когда я поднялась, то и на меня!
Ухмыляясь, он повернул свой блокнот с набросками так, чтобы его могла видеть только Ирен. Она приподняла бровь:
– Оригинальный подход, месье. Мой портрет еще ни разу не служил в качестве рекламы абсента. Я выгляжу столь же убийственно, как и сама La fée verte.
Так во французских бистро называли смертельно опасный ликер изумрудного цвета: Зеленая Фея, роковая женщина с притягательной, отравляющей красотой. Мне мельком удалось увидеть набросок: черты лица Ирен выглядели весьма зловещими. Моя подруга с царственным безразличием распрощалась с фамильярным типом, после чего мы отправились дальше. Художник вряд ли подозревал, что Ирен купила его работу из-за личности того, кто был на ней изображен, а не из-за сомнительных способностей рисовальщика; этот наглый коротышка подписал свою работу чрезвычайно длинным именем: Тулуз-Лотрек. Я надеялась, что никогда больше не увижу эту подпись или ее автора.
– Великолепное сходство, Нелл, – прокомментировала Ирен противный портрет Квентина, когда мы уже ушли. – Контуры вроде бы едва намечены пунктиром, но какая поразительная точность линий. Этот художник сделает себе имя. Я знала, что мы найдем какие-нибудь следы Квентина в этом районе, но обнаружить такой портрет – quelle chance[35], как сказали бы наши французские собратья. Теперь мы обязательно его найдем! – Она обратила свой взор на меня, что-то вспомнив: – Не злись из-за мальчишки, их на Монмартре что блох. Кстати, я не успела тебя поздравить с тем, что ты снова нашла мистера Стенхоупа. Ты обладаешь явным талантом натыкаться на него в том или другом виде. До конца дня мы наверняка обнаружим настоящие подсказки, указывающие на его местопребывание. Что ты на это скажешь? Разве не чудесно? – Поскольку руки у нее были заняты сумочкой и зонтиком, она сунула портрет под мышку, и этот аксессуар мигом превратил ее в настоящего habituée[36] Монмартра.
Воодушевление Ирен только увеличило мою смутную тревогу. Почему же я так боюсь снова увидеть Квентина? Казалось бы, побег должен был окончательно похоронить все мои иллюзии о его характере и серьезном отношении к жизни.
Ирен ждала ответа, внимательно глядя на меня. И тут я сообразила, что своим щебетом она пыталась вытащить меня из состояния самоанализа, нелепого внутреннего оцепенения. Развернув плечи, я решительно нахлобучила шляпку покрепче на голову. Значит, Квентин решил, что во мне проснулось пристрастие к приключениям? Что ж, сегодня на Монмартре мы выясним, насколько я склонна к приключениям. Я кивнула в сторону извилистой дороги, ведущей наверх, и мы продолжили путь.
Вторая половина дня выдалась долгой и теплой, постепенно переходя в бесконечную и жаркую. Я надела пенсне, чтобы свериться с часами на лацкане. Без сомнения, существовал предел времени, до которого приличные дамы могли находиться на Монмартре, и сумерки служили его границей. В конце концов, Годфри будет беспокоиться.
– Ирен, пора вернуться в экипаж, – запротестовала я, когда мы взобрались еще по одному ветреному переулку к следующему ряду магазинов и домов. Древняя штукатурка на углах зданий облупилась, будто стены страдали экземой. В полутемных улицах витали, не смешиваясь, запах чеснока и вонь человеческих экскрементов. Вокруг бродили тощие облезлые кошки, хрипло лаяли собаки.
Ирен демонстрировала картину каждому встречному:
– Взгляните, мадам. Вам знаком этот джентльмен? Вы его видели, месье? Наш бедный друг. Да, в этом мире ему выпали тяжелые испытания. Он может быть болен.
Наши поиски наталкивались на безразличие жителей, и только с помощью монеток в несколько су Ирен удавалось вызвать у них желание сотрудничать. Я начала коситься в направлении линии крыш, где оттенок неба становился бледнее – должно быть, дневной свет ускользал за Сакре-Кёр. Ноги в ботинках с тонкими подошвами горели от продолжительной ходьбы по булыжной мостовой, но Ирен, увлеченная охотой, не чувствовала усталости:
– Когда ищешь иголку в стоге сена, крайне необходимо проверить каждую соломинку.
Моя подруга остановилась перед удивительно приличной дверью и дернула колокольчик.
Открыла горничная с детским лицом. Вежливо выслушав нас, она посмотрела на картину и радостно кивнула:
– Oui.
Всего одно слово, но оно подтвердило упрямый оптимизм Ирен. Ладони у меня мигом вспотели, не помогли даже перчатки из самого мягкого египетского хлопка.
– Наверху, – добавила маленькая служанка, – на чердаке.
Я посмотрела на вершину дома, отделенную от нас шестью этажами. Небо выцвело до бледного аквамаринового оттенка, напоминавшего разведенную акварель.
Ирен вручила мне портрет:
– Думаю, Нелл, лучше доверить его тебе, ты о нем позаботишься.
Мы начали взбираться по общей лестнице, воспользовавшись невинным приглашением девушки.
– Monsieur l’Indien[37], – пояснила она.
Когда мы скрылись из поля зрения служанки, Ирен вынула из сумочки револьвер.
– Уверена, нам он не понадобится! – воспротивилась я.
– Именно когда мы уверены, что оружие не понадобится, оно бывает особенно необходимо. – Ирен говорила очень мягко.
– Что это за место? Входная дверь, служанка… вроде бы все прилично.
– Так и есть. Среди буржуа сейчас модно жить на Монмартре, но такие люди занимают нижние этажи. Чем выше взбираться, тем беднее жилец. – Ирен кивнула на непримечательную дверь на следующей площадке: – Здесь живет прачка, возможно, та самая, которая танцует канкан. А нам еще выше, к последней двери.
Ступени становились все круче. Я прижала портрет к себе, гадая, что подумает объект наших поисков об этой картине и о нашем преследовании. Я потеряла счет лестничным пролетам, но мои протестующие нижние конечности буквально кричали о том, что мы преодолели целых пять этажей. Здесь шум улицы был почти не слышен, краска на стенах совсем облезла, а некоторая ветхость дома перешла в явное запустение.
Оставался еще один пролет к площадке, где уже царила совершенная разруха. Ирен остановилась, заслонив мне обзор – или прикрывая меня своим телом?
