Скрип на лестнице - Айисдоттир Эва Бьерг

– Вы ведь хорошо друг друга знали? – спросила Эльма.

– Да. Мы познакомились в колледже и так с тех пор и общались, хотя с годами стали видеться реже.

– Вы часто встречались?

– Я бы так не сказала. Конечно, у Элисабет семья, и жила она в какой-то глуши. А у меня пока не нашлось времени… в смысле, на то, чтобы завести семью. Я работаю слишком много, – пояснила она с короткой улыбкой.

– Вы помните, когда в последний раз с ней виделись?

– Так, посмотрим… – Она задумалась. – Да, вроде бы несколько недель назад, примерно три, я к ней заехала вечером. Пили белое вино, болтали. Ничего особенного.

– Вы знаете, каким был ее брак с Эйриком?

– Ох, у меня всегда было ощущение, что любви между ними мало. Как будто Бета никогда не была от него в особом восторге. Я хочу сказать, сами посмотрите: Бета красавица, могла бы найти себе кого только пожелает – а выбрала Эйрика, а он во всех отношениях посредственность. Ума не приложу, что она в нем нашла.

– Она когда-нибудь говорила, что хочет от него уйти?

– Нет, никогда. – Альдис принялась разглядывать свои ногти, потом подняла глаза и решительно посмотрела на собеседников. – В общем, про Бету вам надо понять одно: она была очень закрытой, ее трудно прочитать. Она даже могла казаться надменной. Мне кажется, ее личность просто никто не понимал, и поэтому не особенно многие ее любили. В смысле, не то чтобы ее ненавидели, к ней просто было сложно найти подход. Быть подругой Беты было всегда трудновато: тебе как будто не давали увидеть, каково ей в глубине души. Как будто ты отдавал всегда больше, чем она.

– Вы знаете, отчего так было?

– Отчего? Вот не могу сказать. Люди же разные бывают. – Она пожала плечами. – Бета была одной из тех, кому хорошо в одиночестве. У нее почти не было потребности участвовать в жизни общества. Ей было не нужно признание со стороны других.

– Как, по-вашему, Эйрик думал так же?

– По-моему, Эйрик просто был рад, что на него вообще обратила внимание такая красавица, как Бета, – немного резко ответила она и добавила: – Ну, я не хочу сказать, что Эйрик какой-то там плохой. Я просто не понимала, что их держит вместе. Между ними не было никакой романтики, никакой искры. Если б я не знала, я бы подумала, что их родители познакомили, как в таких вот мусульманских браках.

– Как в мусульманских браках? – повторила Эльма, а Альдис махнула рукой и засмеялась, как бы извиняясь.

– Нет, конечно же не в прямом смысле. Я хочу сказать, это скорее похоже на брак по расчету. Она никогда о нем не рассказывала, и вдруг раз! – и они вместе, а в следующий миг – раз! – и женаты, а она беременна. – Она возмущенно помотала головой. – У них даже церемонии никакой не было: сходили к сислюманну [7] – и фьюить!

Эльма кивнула:

– То есть когда вы с ней в последний раз общались, ничего неестественного не было? Ничего, что указывало бы на изменения в их взаимоотношениях?

Альдис снова задумалась:

– Нет, ничего такого. Все как обычно.

– Вы знаете, были ли у нее знакомые в Акранесе?

– Нет, хотя, разумеется, она там много лет жила. А вы не знали? – Она удивленно посмотрела на них. Получив от них уверительный кивок, она продолжила: – Она почти не рассказывала об Акранесе. Только сказала, что не хочет туда возвращаться. Правда, она говорила, что надо бы взглянуть на дом, в котором они жили. Вроде бы недавно он был выставлен на продажу.

– Вы думаете, она поехала в Акранес для этого? Смотреть дом?

– Понятия не имею, что она делала в Акранесе. Может, и дом смотрела. Как знать… Я только знаю, что знакомых у нее там не осталось. Она общалась с очень немногими, – она всегда была такая, – нетерпеливо проговорила она, посмотрела на часы и заявила, что опаздывает на собрание. Она уже встала, взяла свою сумочку пальцами с красным маникюром, но задержалась. – Хотя… – сказала она, – если говорить напрямую, то я бы не удивилась, если б она завела себе отношения на стороне. Я бы ее поняла. – Она коротко улыбнулась и быстрым шагом вышла вон.

Из города они выехали в молчании. Был уже пятый час, уличное движение было соответствующим: насколько хватало глаз – вереницы машин. Эльма закрыла глаза и ощутила, что усталость уже дает о себе знать.

От разговора с Гвюдрун, тетей Элисабет, проку было мало. Старушка впустила их в опрятную квартиру в доме для пожилых в Брейдхольте с видом на город. В квартирке была тяжелая темная мебель, на стенах красовались вышитые картины. По всему жилищу были расставлены резные деревянные статуэтки кошек всех фасонов и размеров. Поэтому Эльму не должно было бы удивить, что с одного из шкафов спрыгнул черно-полосатый кот и приземлился прямо перед ней.

Гвюдрун мало что могла рассказать о Элисабет, считала ее одиночкой. Она предпочитала скорее проводить время в своей комнате, чем с родней. У самой Гвюдрун было двое сыновей старше Элисабет, но им было неинтересно знакомиться с маленькой племянницей, внезапно появившейся в доме. «И я их не упрекаю, ведь девочка об этом прямо не просила. Она была немногословная, необщительная, время проводила в основном за чтением книг. Если по мне – так она была просто лентяйка, ну, было такое дело». – Последнюю фразу пожилая женщина прошептала, словно опасаясь, что Элисабет с того света услышит ее. Эльма заметила, что безвременная гибель племянницы, кажется, не особенно тронула тетю: она говорила о ней как о любой другой смерти. Как будто ее это вообще не касалось.

– А какие были отношения у Элисабет с Хатлой? – спросила Эльма. – Вы знаете, почему Элисабет назвали в честь матери, а не отца?

Гвюдрун завздыхала:

– Ну, вот так уж оно было. Они вступать в брак не хотели и, насколько я знаю, даже их сожительство не было никак зарегистрировано. Наверное, если Хатла была везде зарегистрирована как мать-одиночка, то это было как-нибудь удобнее для получения денежных пособий? Но смерть мужика ее, конечно, подкосила. – Эльма не могла не заметить, что, когда Гвюдрун произносила последнюю фразу, в ее голосе сквозила радость.

К их приходу Гвюдрун сварила кофе и накрыла на стол, так что они просто не могли отказаться от угощения: слоеного торта с толстым слоем варенья. Когда они спросили пожилую женщину, ненавидел ли кто-нибудь Элисабет, по ее мнению, собирался ли причинить ей вред, – она переспросила и посмотрела на собеседников с изумлением:

– Вред? Да вы о чем? Никто ей вреда причинить не собирался – разве что она сама.

Они попросили ее пояснить – но она лишь продолжала говорить как заведенная об асоциальном поведении Элисабет и о том, что бывают люди, которые мечтают отгородиться от мира.

– Вот есть такое мнение, что целыми днями сидеть у себя взаперти – это такая болезнь, а не банальная лень и безынициативность. Но так считать – это вообще ни в какие ворота! – Тон Гвюдрун вдруг стал резким. – Нет, насколько я знаю Элисабет, она просто сдалась. На нее это похоже. Я всегда чувствовала, что когда-нибудь она просто сложит лапки. Ее как будто ничто не радовало. Как она на летчицу выучилась, вообще выше моего понимания, – сказала она и сделала глоток кофе, не отрывая глаз от собеседников.

Эльма вышла из этого дома со скверным привкусом во рту – и была убеждена, что виной тому отнюдь не только лишь сухой торт. Ей неоднократно приходилось глубоко дышать и сдерживать себя, чтобы не начать спорить с Гвюдрун по поводу ее предрассудков насчет депрессии и насчет того, что женщинам не место в кабине пилота.

От разговора с Гвюдрун толку вышло мало, и Эльма даже не смогла указать ей на то, что повреждения на теле Элисабет вообще не подтверждают гипотезу тети о том, будто племянница сама свела счеты с жизнью.

Сестры Гвюдрун и Хатла выросли на хуторе на Восточных фьордах, где их родители, Снайбьёртн и Герда, вели хозяйство. У сестер разница в возрасте составляла всего один год, и подростками они обе поехали в Рейкьявик учиться. После этого на хутор они так и не вернулись. Гвюдрун познакомилась с человеком, за которого впоследствии вышла замуж и родила двоих сыновей, а у Хельги родились только Элисабет и мальчик, умерший в двухнедельном возрасте. Хатла работала на рыборазделочном комбинате фирмы «Харальд Бёдвардссон и Ко», пока Артнар, отец ее ребенка, не погиб. После смерти сына Хатла не вернулась на работу, и Гвюдрун предполагала, что она жила на пособие. Вскоре после переезда в столицу сестры перестали общаться, но Гвюдрун наотрез отказывалась еще что-либо говорить об этом. Она заявила, что к делу это не относится и растравливать старые раны ни к чему.