Кэрол Дуглас - Черная часовня
Действительно, дурной вкус победил, и свидетельством этому стала башня Густава Эйфеля, возвышающийся над городом символ Всемирной выставки, который был призван собирать на Марсовом поле миллионы зевак вплоть до начала ноября.
Каким бы ни являлось мое мнение по поводу этой неуклюжей башни, она всегда будет привлекать взгляды, как влекла моряков былых времен Полярная звезда. Высотой в триста метров (теперь, благодаря рассказу Ирен, я обречена представлять себе на ее месте колоссальную гильотину), она стала самой протяженной конструкцией в мире, выше шпилей самого высокого собора, – чванливая демонстрация превосходства современной технической мысли, оставившей позади тесаные вручную храмы средневекового благочестия.
Когда наш экипаж остановился, мы с Ирен не смогли противостоять искушению и, высунувшись в окно, уставились на башню, словно пара крестьянок. Сооружение нависало над нами подобно огромному красному гвоздю, вбитому в серое полотно парижского неба, нелепое, как китайская пагода для циклопа.
На самой макушке развивался французский триколор, прикрепленный к почти невидимому с земли громоотводу.
Но, при всей своей высоте, башня оказалась не единственным излишеством, представшим нашему взору. Купола, минареты, палатки, домики, пагоды и колоннады, подобно причудливой деревне, покрывали все пространство около Дома инвалидов рядом с участком, где разместилась башня. Позади разномастных строений возвышался массивный павильон с куполом, за которым можно было разглядеть множество труб с висящими над ними кляксами дыма. В конце концов, выставка была посвящена промышленным достижениям, а промышленность, как известно, это монотонный труд, механизмы и дым.
Ошеломленно разглядывая наводненный рабочим людом пейзаж, мы заметили стоящую неподалеку от нас группу жандармов в униформе.
Увы, жандармы тоже нас увидели.
Трое из них быстро приблизились к экипажу и велели нашему кучеру свернуть на одну из боковых улиц.
Ирен, одетая сегодня в платье, воплощающее собой все французское великолепие (а именно: прогулочный костюм от Ворта из ажурного шелка сливового цвета, украшенный водопадами черного стекляруса, и велюровая шляпа с недавно вошедшими в моду широкими полями, несущими на себе целую флотилию перьев), выскочила из экипажа, как Афина изо лба своего отца Зевса, с решительным видом, обещавшим всем окружающим мужчинам немалую головную боль.
Она сыпала именами принцев и финансистов, словно метала бисер перед свиньями, но стражи порядка отреагировали на ее гневную тираду лишь в тот момент, когда с ее губ слетело невыразительное «ле Виллар».
Заслышав это имя, наши надзиратели мгновенно превратились в эскорт и, минуя строящиеся павильоны, вывели нас прочь с территории выставки. Пока мы двигались, я держала зонтик раскрытым, стараясь оградить себя от вида чудовищной конструкции, нависающей над нами. Ирен же, напротив, сложила зонтик и использовала его то в качестве трости, то в качестве указки.
Не думала, что когда-нибудь обрадуюсь усатому инспектору с его шляпой-котелком, но сейчас я была счастлива его видеть.
Нервно приглаживая завитые усы, он стал извиняться за суровый прием, оказанный нам жандармами, и ему было за что просить прощения.
Он пригласил нас следовать за ним вниз по плохо освещенной лестнице, ведущей куда-то под землю. Признаю, вид башни вызывал у меня отвращение, но перспектива оказаться в сточных каналах под ее основанием вдохновляла еще меньше.
Внизу, в узком проходе с низким потолком, инспектор остановился, чтобы зажечь масляную лампу.
– Прошу прощения, мадам, мадемуазель, – наконец перешел он на английский. – Должен предупредить, что впереди нас ожидает весьма отталкивающее зрелище. К тому же вентиляция здесь не такая хорошая, как в доме свиданий. Я бы не допустил присутствия дам в подобном месте, но коли вы сами, по собственному желанию, осмотрели предыдущее место преступления, нам было бы интересно узнать ваше мнение о том, что вы увидите сейчас. С вашего позволения, разумеется.
Пока Ирен рассыпалась в заверениях, что мы действительно хотим сопровождать инспектора, я копалась в карманах юбки в поисках своего шатлена и конкретно флакона с нюхательной солью. В этот раз я была подготовлена: пропитав содержимым флакона два льняных платочка, я протянула один из них Ирен, а второй прижала к собственному носу.
Несмотря на ошеломляющий эффект импровизированной маски, я все-таки уловила не только вонь тухлой застоявшейся воды, но и странный, достаточно неприятный металлический запах, источником которого, как я решила, служат окружающие нас железные конструкции.
Я услышала доносившееся издалека тиканье часов, но потом подумала, что это слишком маловероятно. Возможно, пустой темный тоннель отражал тиканье моих собственных часиков, прикрепленных к лифу платья; на самом деле, здесь я могла расслышать даже учащенный стук своего сердца.
Проход шел под уклоном, и мы спускались все ниже в свете лампы, отражающемся от земляных стен. В тесном тоннеле я ощущала себя как в склепе, и что-то подсказывало мне, что это место действительно совсем недавно стало пристанищем мертвых.
Ирен была на удивление молчалива. Без сомнения, она сожалела, что оделась в женское платье, доставляющее столько неудобств в узком тоннеле, предназначенном для чернорабочих. Инспектор ле Виллар, я подозреваю, тоже испытывал сожаление: о том, что ему приходится вводить нас в курс дел местной полиции.
Вдруг металлический запах, пробивавшийся сквозь мой носовой платок, изменился… такая вонь могла исходить только от большого количества свежей крови. Я снова почувствовала себя как на месте первого преступления – посреди элегантной комнаты, ставшей сценой для столь неэлегантной смерти.
Лампа инспектора высветила естественное углубление в каменном тоннеле, и я с удивлением увидела… человеческие кости. Останки рук и ног, сложенные рядами, словно рулоны свитков на полках библиотеки, перемежались вереницей лишенных челюстей черепов, выстроенных в форме креста, – картина, внушающая страх и благоговение одновременно. Я была готова увидеть свежее убийство, но не объедки последнего парижского ужина госпожи Смерти.
– Значит, это часть катакомб, инспектор? – Голос Ирен звучал глухо из-за прижатого к лицу платка.
Катакомбы! Ну конечно!
– Под Парижем простирается не только наша знаменитая канализационная система, – ответил инспектор по-английски, – но и сотни километров гранитных карьеров, разработка которых началась еще при римлянах. Незадолго до революции церковь и полиция настояли на том, чтобы кости тысяч людей, захороненных в Париже, переместили в катакомбы. Город разрастался и захватывал территории, которые ранее принадлежали сельским кладбищам, где были захоронены многие поколения прихожан, иногда даже в общих могилах. Такие участки становились рассадниками инфекции, люди болели, а уровень земли на кладбищах при некоторых соборах поднимался на десять, а то и двадцать футов: такое количество останков там было погребено.
Я глубоко и очень демонстративно выдохнула в носовой платок, давая понять инспектору, что он мог бы и опустить столь отвратительные подробности.
Ле Виллар прочистил горло:
– Б́ольшая часть костей с таких кладбищ была перевезена в катакомбы на южном берегу Сены. О существовании этого места никто не знал до тех пор, пока совсем недавно оно не было обнаружено строителями башни; без сомнения, в Париже все еще остается огромное количество неизвестных захоронений безымянных останков. Как бы то ни было, в последнем прибавлении к здешнему погребению оказалось слишком много плоти. – Он повел лампой в сторону, осветив лежащую на полу кучу тряпья.
Ткань была грубой – такую могли пустить на паруса или использовать в качестве основы для живописи маслом, как мне сначала показалось. Но вдруг Ирен резко вдохнула, еще сильнее прижав платок к лицу, и я поняла, что на самом деле я вижу брошенные в беспорядке нижние юбки из дешевой льняной материи.
– Еще одна женщина? – спросила Ирен.
– Еще одна жертва, – мрачно ответил инспектор.
– Кто?
– Впору только догадываться. Возможно, торговка хлебом, но не исключено, что проститутка.
Ирен отняла пропитанный нюхательной солью платок от лица.
Я неосознанно потянулась, чтобы остановить ее, понимая, сколь зловонный воздух сейчас ворвется в ее легкие. Но примадонна нарочно сделала такой глубокий вдох, что я увидела, как ее ноздри затрепетали, словно у гончей.
– Ирен! В закрытом помещении вроде этого запах должен быть непереносимым.
– Твоя правда. Наверное, так пахнет на поле битвы. Кровь и… внутренности. И слизь. А еще… – Она сделала шаг вперед, жестом приказывая инспектору посветить ей.
