Кен Фоллетт - Трое
– А ваш отец?
– Он как-то сник, пал духом. После второго погрома у нас не хватило денег на восстановление, а у него уже не было сил начинать все сначала в другом месте. С тех пор он жил на пособие по безработице и тихо угасал. Его не стало в 1938-м.
– А вы?
– Пришлось рано повзрослеть. Ушел в армию, вскоре попал в плен. После войны поступил в Оксфорд, потом бросил учебу и уехал в Израиль.
– У вас там семья?
– Моя семья – целый кибуц, но я так и не женился.
– Из-за моей мамы?
– Может быть… Ты очень прямолинейна.
Суза снова почувствовала, как краска заливает лицо. Действительно, разве можно задавать подобные вопросы малознакомому человеку? Как-то само собой выскочило…
– Извините.
– Ничего страшного, – успокоил ее Дикштейн. – Я редко говорю о себе. Вообще, знаешь, вся моя поездка навевает воспоминания о прошлом. Кажется, это называется «дежавю».
Повисла пауза. «Какой же он милый, – подумала Суза. – Мне все в нем нравится: как он говорит и как молчит, его огромные глаза, его старый костюм, его воспоминания… Надеюсь, он останется подольше».
Она собрала кофейные чашки и открыла посудомойку. С блюдца соскользнула ложка, упала на пол и закатилась под большой старый холодильник.
– Вот черт! – выругалась Суза.
Дикштейн встал на колени и заглянул под днище.
– Ну все, с концами, – прокомментировала девушка. – Он неподъемный.
Дикштейн поднял холодильник за край одной рукой, пошарил под ним, вытащил ложку и протянул ей. Суза изумленно уставилась на него.
– Вы что, Супермен?!
– Я же работаю в полях. А откуда ты знаешь про Супермена? Он был страшно популярен в моем детстве.
– Да он и сейчас популярен, графика просто изумительная.
– Надо же! – удивился Дикштейн. – Помню, мы покупали комиксы тайком – они считались макулатурой. А теперь, оказывается, это «графика»…
Суза улыбнулась.
– А вы и правда работаете на винограднике? – Он больше походил на конторского клерка, чем на крестьянина.
– Конечно.
– Виноторговец с трудовыми мозолями – редкое явление.
– Ну, мы, израильтяне, немножко… как бы сказать… помешаны на земле.
Суза взглянула на часы и удивилась, как быстро пролетело время.
– Папа будет дома с минуты на минуту. Пообедаете с нами? Правда, сегодня у нас только сэндвичи.
– Спасибо, с удовольствием.
Суза нарезала багет и принялась готовить салат. Дикштейн предложил помочь, и она выдала ему передник.
– О чем вы думаете? – спросила девушка, заметив, что он смотрит на нее и улыбается.
– Вспомнил один смешной случай из твоего детства – хотя тебя это смутит.
– Все равно расскажите.
– Как-то раз я пришел сюда вечером, около шести, – начал Дикштейн. – Твоей мамы дома не оказалось. Ты мылась в ванной, и тут профессору позвонили из Франции – уж не помню зачем. Ну вот, он вышел поговорить, а ты вдруг заплакала. Пришлось мне подняться наверх. Я вытащил тебя из ванны, вытер и надел пижамку. Тебе было годика четыре…
Суза рассмеялась. Внезапно она представила его в клубах пара: вот он наклоняется и вынимает ее из ванны, только она уже не ребенок, а взрослая женщина, и груди ее влажны, и пена едва прикрывает треугольник между ног… У него такие сильные руки – он с легкостью поднимает ее и прижимает к себе…
Дверь кухни открылась, и на пороге появился ее отец. Видение исчезло, оставив лишь легкое послевкусие тайных желаний и странное чувство вины.
С возрастом профессор изменился к лучшему, подумал Дикштейн: почти совсем облысел, не считая монашеского «венчика», слегка располнел, стал двигаться медленнее, но в глазах по-прежнему сверкал живой, пытливый ум.
– Папа, у нас неожиданный гость, – объявила Суза.
Эшфорд взглянул на него и тут же воскликнул:
– Юный Дикштейн! Вот это да! Здравствуй, друг мой!
Дикштейн протянул ему руку, и тот крепко пожал ее.
– Профессор, как вы?
– Прекрасно, мальчик мой, особенно когда приезжает позаботиться обо мне дочь. Ты помнишь Сузу?
– Мы целое утро предавались воспоминаниям, – улыбнулся Дикштейн.
– Я смотрю, она уже и передник на тебя надела. Быстро… Я ей всегда говорю – так она замуж не выйдет. Снимай и пойдем выпьем по глоточку.
Дикштейн сокрушенно улыбнулся Сузе, снял фартук и последовал за Эшфордом в гостиную.
– Хереса? – предложил профессор.
– Спасибо, немножко. – Дикштейн вдруг вспомнил о цели своего визита: ему нужно выудить из Эшфорда некую информацию, но так, чтобы тот ничего не заподозрил. На пару часов он отрешился от дела, сейчас пора возвращаться к работе. Только аккуратно…
Эшфорд протянул ему бокал.
– Ну, рассказывай, чем занимался все эти годы?
Дикштейн глотнул хереса и выдал все ту же легенду о поиске рынков экспорта. Профессор слушал внимательно и задавал вопросы по существу. Правда ли, что молодежь уезжает из кибуцев в большие города? Не выветрились ли еще идеи общинного строя у кибуцников? Правда ли, что европейские евреи вовсю женятся на африканских и левантийских? Дикштейн отвечал коротко: да, нет, не особенно. Эшфорд старательно избегал щекотливой темы политики, но за его расспросами о проблемах жизни в Израиле все же проскальзывало явственное желание услышать плохие новости.
Дикштейн не успел приступить к своему делу – Суза позвала их обедать. Французские сэндвичи были сытными и вкусными, к ним она открыла бутылку красного вина. Теперь понятно, с чего Эшфорд растолстел, подумал Дикштейн.
– Представляете, я тут недавно наткнулся на старого знакомого, и где бы вы думали – в Люксембурге! – осторожно начал он, когда подали кофе.
– Ясифа Хасана? – спросил Эшфорд.
– Откуда вы знаете?
– Мы поддерживаем связь. Я знаю, что он там живет.
– Вы часто с ним видитесь? – Спокойно, Нат, спокойно…
– Да нет, редко. Понимаешь, тебе война дала все, а у него все отняла: его семья разорилась и теперь живет в лагере беженцев.
Дикштейн кивнул. Так-так… Похоже, Хасан все-таки вступил в игру.
– Я не успел с ним толком пообщаться – спешил на самолет. Как он вообще?
Эшфорд нахмурился.
– Какой-то он стал… рассеянный, что ли. Внезапные дела, отмененные встречи, странные телефонные звонки в любое время дня и ночи, таинственные исчезновения. Видимо, это типичное поведение аристократа в изгнании.
– Может быть, – поддакнул Дикштейн. На самом деле это типичное поведение агента, вот теперь он был на сто процентов уверен, что при встрече с Хасаном выдал себя.
– А с кем еще из наших вы видитесь?
– Только со стариной Тоби – он у нас теперь в партии консерваторов.
– Здорово! – воскликнул Дикштейн. – Тоби всегда выступал как лидер оппозиции – напускал на себя важность и в то же время оборонялся. Ему повезло занять свою нишу.
– Еще кофе? – спросила его Суза.
– Нет, спасибо. – Дикштейн встал. – Я помогу тебе убрать со стола, и мне надо уже возвращаться в Лондон. Рад был вас повидать.
– Папа уберется, – лукаво улыбнулась Суза. – У нас договоренность.
– Это правда, – признался Эшфорд. – Она никогда не будет никому прислуживать – особенно мне.
Эта странная ремарка удивила Дикштейна явным несоответствием действительности. Конечно, Суза не была у отца на побегушках, но все же заботилась о нем точно так же, как и любая жена.
– Я пройдусь с вами до центра, – решила Суза. – Только пиджак возьму.
Эшфорд пожал Дикштейну руку.
– Очень рад, мой мальчик, очень рад.
Вернулась Суза, одетая в бархатный пиджак. Эшфорд проводил их до двери и помахал на прощание, улыбаясь.
От матери Суза унаследовала умение одеваться, выгодно оттеняя блестящие темные волосы и смуглую кожу: бархатный пиджак составлял ансамбль с такими же брюками, под ним – свободная блузка цвета сливок. Дикштейн старомодно предложил девушке руку, наслаждаясь ее близостью. Как и мать, она обладала мощным обаянием: было в ней что-то, пробуждавшее в мужчинах не столько страсть, сколько жажду обладания, стремление присвоить это прекрасное произведение искусства. К своему возрасту Дикштейн уже знал, насколько неверными могут оказаться такие порывы, кроме того, он понимал, что связь с Эйлой Эшфорд не принесла бы ему счастья. Однако в дочери чувствовалось то, чего не хватало матери – душевная теплота. Как жаль, что он ее больше не увидит. Будь у него время, кто знает…
Что ж, не судьба.
На станции Дикштейн спросил ее:
– Ты когда-нибудь выбираешься в Лондон?
– Да, конечно, – ответила она. – Завтра, например, поеду.
– Зачем?
– Чтобы поужинать с вами.
Когда умерла мать, отец оказался на высоте. Сузе было одиннадцать: достаточно взрослая для того, чтобы понять сущность смерти, но слишком маленькая, чтобы с ней справиться. Папа умел утешать и оказывать поддержку. Он знал, когда лучше оставить девочку одну поплакать, а когда одеть и вывести погулять; преспокойно объяснил ей про месячные и даже ходил покупать с ней бюстгальтеры. Он назначил ей новую роль в жизни – она стала хозяйкой дома: отдавала распоряжения уборщице, составляла список для химчистки, угощала гостей хересом. В четырнадцать лет Суза уже распоряжалась всеми финансами. Она заботилась об отце даже лучше, чем Эйла: выбрасывала его старые рубашки и подменяла новыми так ловко, что он и не замечал. Оказалось, что без мамы можно жить и чувствовать себя любимой и защищенной.
