Адвокат - Гришэм Джон

— В таком случае кто будет их хоронить?

— Те же люди, что хоронили Харди.

— В какую сумму обходятся приличные похороны?

— Как договориться. Хочешь помочь?

— Но кто-то же должен о них позаботиться.

Проезжая по Пенсильвания-авеню мимо внушительного здания конгресса, за которым виднелся купол Капитолия, я не мог не послать проклятий по адресу идиотов, ежемесячно бросающих на ветер миллионы долларов, в то время как тысячи их сограждан не имеют самого убогого пристанища.

Почему четверо детишек должны были умереть на улице, чуть ли не у стен этих колоссов?

Среди моих соседей по кварталу найдется немало таких, которые скажут, что беднягам было бы лучше и вовсе не рождаться.

Тела находились в корпусе медицинской экспертизы на территории центрального окружного госпиталя — в мрачном двухэтажном здании с коричневыми стенами, где размещался также и морг. Если в течение сорока восьми часов за ними никто не явится, то после обязательного бальзамирования их уложат в простые деревянные гробы, отвезут на кладбище у стадиона имени Роберта Кеннеди и быстренько закопают.

На стоянке Мордехай с трудом нашел свободное место.

— Ты по-прежнему уверен, что хочешь войти?

— Думаю, да.

Зная в отличие от меня дорогу, Грин пошел первым. На охранника в мешковатой форме, попытавшегося нас задержать, он наорал так, что мне стало худо. Страж в испуге отшатнулся от стеклянных дверей, где черной краской было выведено слово «МОРГ», и Мордехай уверенно переступил порог.

— Мордехай Грин, адвокат семейства Бертон! — с вызовом рявкнул он сидевшему за столом дежурного молодому человеку.

Пальцы парня проворно забегали по клавиатуре компьютера, после чего он принялся листать какие-то бумаги.

— Чем, черт побери, вы заняты? — вновь сорвался на крик Грин.

Впервые подняв на посетителей глаза, дежурный не сразу осознал, какой значительной фигуре он противостоит.

— Одну минуту, сэр.

— Можно подумать, у них здесь лежат тысячи мертвецов! — возмущенно повернулся ко мне Мордехай.

Мне вспомнилась история с извинениями. Похоже, основной метод общения с государственными чиновниками у Мордехая — агрессивная напористость.

К столу дежурного подошел очень бледный мужчина с не слишком удачно выкрашенными в черный цвет волосами. На нем были синий лабораторный халат и ботинки на толстой резиновой подошве. Вяло пожав нам руки, он назвался Биллом. Где, интересно, администрация находит людей, желающих работать в морге?

Билл распахнул перед нами дверь, мы пошли в основное хранилище по чистому коридору, здесь было намного прохладнее, чем в приемной.

— Сколько вы их сегодня получили? — Вопрос прозвучал так, будто Мордехай регулярно наведывался в морг для подсчета трупов.

— Двенадцать. — Билл нажал на дверную ручку.

— Ты в норме? — спросил меня Грин.

— Не знаю.

Металлическая дверь хранилища медленно отворилась.

В холодном воздухе чувствовался резкий запах антисептика.

Выложенный белой плиткой пол, голубоватый свет флуоресцентных ламп. Следуя за Мордехаем, я опустил голову, стараясь не смотреть по сторонам, но получалось у меня плохо. Мертвые тела были до ступней покрыты белыми простынями — в точности как показывают по телевизору. На больших пальцах висели бирки с номерами.

Мы остановились в углу между длинной каталкой и небольшим столом.

— Лонти Бертон. — Билл драматическим жестом откинул край простыни.

Я увидел лицо молодой женщины. Ошибки быть не могло, это была она, мать Онтарио, лежавшая в рубашке из простой белой ткани. Смерть никак не исказила ее черты, казалось, она просто спит. Я был не в силах отвести взгляд.

— Она, — сказал Мордехай, будто знал ее долгие годы, и выжидательно посмотрел на меня. Я кивнул.

Билл отошел в сторону; у меня перехватило дыхание.

Детишки уместились под одной простыней.

Их уложили по росту, вплотную друг к другу, с одинаково сложенными на груди руками. Спящие ангелы. Уличные солдатики, так и не успевшие стать взрослыми.

Мне захотелось прикоснуться к Онтарио, провести ладонью по его щеке и попросить прощения. Захотелось разбудить его, привести домой, накормить. Дать все, чего он только не попросит.

Я шагнул ближе, чтобы всмотреться в его лицо.

— Не прикасайтесь к ним, — предупредил Билл.

— Они, — сказал Мордехай, и я вновь кивнул.

Билл опустил простыню, я прикрыл глаза и мысленно прочел краткую молитву о спасении невинных душ. «Ты не должен допустить, чтобы это повторилось», — ответил мне Господь.

В соседней комнате Билл достал со стеллажа две проволочные корзины со скромным имуществом погибших. Он вывалил содержимое на стол, и мы принялись составлять опись. Грязная, до дыр протертая одежда, из которой самой ценной вещью была моя джинсовая куртка. Три одеяла, сумочка, пакетик ванильных вафель, нераспечатанная жестянка с пивом, несколько сигарет, два презерватива и долларов двадцать денег: мятые купюры и мелочь.

— Машина находится на городской стоянке, — сообщил Билл. — В ней полно всякого хлама.

— О ней позаботятся, — сказал Мордехай.

Подписав необходимые бумаги, мы забрали пожитки семейства Бертон и вышли.

— Что будем делать с вещами? — спросил я.

— Отвезем бабке. Не хочешь взять куртку?

— Нет.

Помещением для прощания с усопшими ведал знакомый Мордехаю священник. Особой приязни к святому отцу Грин не испытывал, поскольку к бедам бродяг тот относился довольно прохладно. Но в данном случае Мордехай сдержался.

Мы вышли из машины напротив церкви, стоявшей на Джорджия-авеню неподалеку от Университета Говарда, в квартале, где почти не было видно домов с забитыми окнами.

— Будет лучше, если ты подождешь в машине, — сказал Мордехай. — Это облегчит мне переговоры.

Оставаться одному не хотелось, но теперь я во всем полагался на его слово.

— Хорошо. — Я тоскливо оглянулся.

— Ничего с тобой не случится, — посулил Мордехай и направился к храму.

Я заперся. Через несколько минут напряжение спало, вернулась способность рассуждать здраво. Бросив меня одного, Мордехай руководствовался интересами дела. Присутствие постороннего человека было ни к чему: кто я такой и с чего вдруг принимаю столь живое участие в судьбе этих бездомных? Цена похорон сразу взлетит.

Я смотрел, как мимо машины, пряча лицо от порывов ледяного ветра, движутся люди. Вот прошла мать с двумя детьми, разодетыми в пух и прах и держащимися за руки.

Где были они прошлой ночью, когда Онтарио сидел в холодной машине, вдыхая ничем не пахнущую окись углерода? Где были все мы?

Мир вокруг меня рушился, терял смысл. Менее чем за неделю шесть трупов — к такому потрясению я оказался не готов. Я — молодой человек, белый, получивший прекрасное образование, обеспеченный. Впереди — блестящая карьера, богатство и все блага мира, которые оно несет. Да, брак у меня не сложился, ну и что! Разве мало я вижу красивых женщин? Никаких серьезных причин для беспокойства у меня нет.

Я проклинал Мистера, перевернувшего мне жизнь. Я проклинал Мордехая за навязанное чувство вины. И Онтарио — за тупую, ноющую боль в сердце.

Стук в окно заставил меня вздрогнуть. Нервы ни к черту.

Увидев Мордехая, я опустил стекло.

— Он сказал, все сделает. За пятерых — две тысячи.

— Не важно...

Мордехай исчез, однако не прошло и двух минут, как он уже садился за руль.

— Похороны во вторник. Панихида здесь, в церкви. Гробы простые, но вполне приличные. Он обещал и цветы, ну, чтобы все как у людей. Сначала запросил три тысячи, но я намекнул, что подъедет пресса и он попадет на экраны телевизоров, в результате сошлись на двух. Недурственно.

— Спасибо, Мордехай.

— Ты в порядке?

— Нет.

На обратном пути мы большей частью молчали.

У младшего брата Клер, Джеймса, врачи нашли болезнь Ходжкина [8] — по данному поводу семья и объявила в Провиденсе большой сбор. Ко мне это не имело отношения. Я слушал рассказ Клер о поездке, о страхах родственников, слезах и молитвах, трогательных попытках успокоить Джеймса и его жену. Бурные проявления чувств в семействе Клер не считались дурным тоном. Я содрогнулся при мысли, что довелось бы мне испытать, попроси Клер поехать вместе с ней. Курс лечения начался, перспективы у больного, по словам врачей, неплохие.