Кейт Мортон - Дом у озера
Помяни черта, он тут как тут: в дверях спальни появилась Констанс Дешиль, одетая в лучшее платье, волосы (аккуратные, светлые, гладкие) уложены на макушке в затейливую прическу, на шее сверкают драгоценности. Элеонор скривилась. Деньги, вырученные от продажи этих драгоценностей, могли бы спасти Лоэннет. Мать жестом велела горничной отойти и сама зашнуровала корсет дочери. Затянув шнурки так сильно, что Элеонор ойкнула, Констанс с ходу принялась перечислять достойных, на ее взгляд, молодых людей, которые сегодня вечером будут на балу у Ротшильдов. Элеонор не верила своим ушам. Неужели это та самая женщина, которая категорически отказывалась отвечать на вопросы отца о дорогих покупках, легкомысленно заявляя: «Ты же знаешь, я не запоминаю подробности»? В своем исчерпывающем описании мать не упустила ни одной мелочи, касающейся потенциальных женихов.
Наверняка на свете существовали матери и дочери, которым подобное занятие доставило бы удовольствие, но Констанс и Элеонор были не из их числа. Для Элеонор мать оставалась чужой, холодной и отстраненной особой, которая никогда ее не любила. Элеонор так и не поняла, почему (слуги в Лоэннете шептались, что хозяйка всегда хотела сына), но не сильно горевала по этому поводу. Неприязнь была обоюдной. Сегодня в рвении Констанс ощущалась некая маниакальная нотка. Кузину Беатрис (которая с возрастом приобрела пышные формы и нездоровое пристрастие к любовным романам Элинор Глин[9]) упомянули в последнем номере «Придворного циркуляра»,[10] и неожиданно соревнование между сестрами вышло на новый уровень.
– …старший сын виконта, – говорила Констанс. – Его дед нажил состояние на какой-то сделке с Ост-Индской торговой компанией… сказочно богат… акции и облигации… американские интересы…
Все эти слова, наряды, ожидания были оковами, из которых Элеонор мечтала вырваться. Она не любила лондонский мир лепнины и вымощенных дорог, утренних примерок в ателье мадам Люсиль на Ганновер-сквер и послеобеденных экипажей, развозящих приглашения на очередной чай с болтовней в придачу. Элеонор нисколько не интересовали советы журнала «Леди», как управлять прислугой, украшать дом и избавляться от лишних волос в носу.
Рука невольно потянулась к цепочке на шее, вернее, к подвеске, спрятанной под одеждой, – нет, не к медальону, а к оправленному в серебро тигровому клыку, подарку отца. Поглаживая знакомые гладкие грани, Элеонор позволила взгляду затуманиться, и отражение в зеркале расплылось. Голос матери превратился в слабое жужжание, комната в лондонском особняке исчезла, и Элеонор оказалась дома, в Лоэннете. Они с отцом и мистером Ллевелином сидели на берегу ручья, и все в мире было хорошо.
* * *Вечером Элеонор стояла в углу бальной залы и наблюдала, как мать, звеня драгоценностями, кружится в танце. По мнению дочери, Констанс выглядела нелепо: с пухлыми накрашенными губами и вздымающейся грудью она вальсировала, меняя одного раскрасневшегося партнера за другим, и весело смеялась. «Ну почему мама не может вести себя как остальные добропорядочные вдовы?» – думала Элеонор. Сидела бы у стены, любовалась гирляндами из лилий и втайне мечтала бы попасть домой, где ждет горячая ванна, расправленная постель и грелка. Очередной партнер Констанс что-то сказал ей на ухо, она прижала руку к декольте, и у Элеонор вдруг всколыхнулись воспоминания: перешептывания слуг, когда она была маленькой, тихие шаги в коридоре на рассвете, странные мужчины, которые без обуви, в одних носках, пробирались в свои комнаты… Лицо Элеонор застыло, ее охватила жгучая тигриная ярость. Нет греха хуже измены; самое страшное, что может сделать человек, – это нарушить клятву.
– Элеонор, смотри!
Рядом стояла Беатрис и тяжело дышала. От малейшего волнения у нее начиналась одышка. Элеонор проследила за взглядом кузины и увидела, что в мерцании свечей приближается бойкий молодой человек с прыщами на подбородке. Элеонор ощутила нечто вроде безысходности. И это любовь? Надеть лучший наряд, нарисовать на лице маску, станцевать заученный танец, вести беседу, используя заранее подготовленные вопросы и ответы?
– Ну конечно! – воскликнула Беатрис, когда Элеонор высказала свои мысли вслух.
– Должно же быть нечто большее, разве нет?
– Ох, Элеонор, ты такая наивная! Знаешь, жизнь не похожа на сказку. Все это хорошо в книгах, но волшебства не существует.
После скоропалительного переезда в Лондон Элеонор много раз жалела, что рядом нет мистера Ллевелина. Она хранила все полученные письма и сберегала копии отправленных в специальных книгах для третьих экземпляров, однако письменное общение не способно заменить разговор по душам с близким человеком. Кажется, все бы отдала, лишь бы ее понимали! Ведь дело не в волшебстве, она имела в виду простую истину. Любовь – это свершившийся факт, нечто само собой разумеющееся, а не взаимовыгодное соглашение между двумя людьми, соответствующее определенным требованиям. Эти слова вертелись у Элеонор на языке, когда Беатрис пропела сквозь сжатые в самой очаровательной улыбке зубы:
– А теперь, дорогая, сделай веселое лицо, и посмотрим, обратят ли на нас внимание!
Элеонор сникла. Безнадежно. Ее не интересовало внимание изнеженных мужчин, которые ведут никчемную жизнь ради своего удовольствия. Как-то раз отец сказал, что бедняк, может, и претерпевает нужду, зато богач вынужден мириться с собственной бесполезностью, и ничто так не разъедает душу, как безделье. Улучив минуту, когда Беатрис отвлеклась, Элеонор проскользнула сквозь толпу к выходу.
Она поднялась по лестнице, пролет за пролетом, не зная, куда и зачем идет, радуясь, что музыка за спиной становится все тише. У Элеонор вошло в привычку как можно раньше сбегать из танцевального зала, а потом исследовать дом, где устраивали бал. Это прекрасно у нее получалось: в детстве она вместе с духом дедушки Хораса частенько бродила по лесам Лоэннета, незаметная для посторонних глаз. Элеонор дошла до лестничной площадки, увидела приоткрытую дверь и решила, что можно начать прямо отсюда.
В окно ртутью лился лунный свет, и Элеонор разглядела, что попала в какой-то кабинет. На дальней стене висели книжные полки, на ковре посреди комнаты стоял большой письменный стол. Элеонор подошла поближе, села за стол. Возможно, из-за запаха кожи или потому, что ее не покидала мысль об отце, Элеонор представила кабинет в Лоэннете, где часто видела отца незадолго до смерти, когда тот сидел, склонив голову, над листком с цифрами и пытался разобраться с семейными долгами. В последние месяцы жизни он утратил силы и уже не мог, как прежде, бродить с Элеонор по лугам и лесам. Элеонор решила приносить отцу дорогую его сердцу природу и каждое утро собирала всякие разности, показывала ему и рассказывала обо всем, что видела, слышала или чувствовала. Однажды, когда она весело болтала о меняющейся погоде, папа жестом велел ей замолчать. Он сказал, что разговаривал со своим поверенным. «Моя милая девочка, я больше не богат, но наше поместье в безопасности. Я принял кое-какие меры, чтобы Лоэннет нельзя было продать. У тебя всегда будет свой дом». Впрочем, со временем документы исчезли, а мать утверждала, что ничего не знает об их существовании. «Под конец он говорил много чепухи», – сказала она.
Оглянувшись на закрытую дверь, Элеонор включила настольную лампу. На поверхности стола возник широкий треугольник яркого света. Барабаня пальцами по дереву, Элеонор разглядывала письменные принадлежности. Подставка для ручек из резной слоновой кости, пресс-папье, толстая тетрадь в коленкоровом переплете. Еще на столе лежала открытая газета, и Элеонор принялась лениво перелистывать страницы. Позже все события того дня сложатся в пронизанную благоговением сагу «Как они встретились» и обретут черты неизбежности. А тогда Элеонор просто спасалась от скучного и предсказуемого бала внизу. В глаза бросился заголовок «В Лондонский зоопарк привезли пару дальневосточных тигров», и она даже не заметила, как открылась дверь. Клык Зефира вдруг потеплел, и Элеонор поняла, что должна увидеть этих тигров.
Глава 8
Лондон, июнь 1911 г.
Через два дня Элеонор представилась такая возможность. Родственники собрались посетить Фестиваль Британской империи, и все в доме Веры пребывали в радостном оживлении.
– Представляете, настоящие дикари из Африки! – воскликнула Беатрис за рюмочкой хереса вечером накануне.
– И летательный аппарат! – вторила Вера. – А еще живые картины!
– Да, триумф мистера Ласселза, – согласилась Констанс и с надеждой добавила: – Интересно, а сам он там будет? Я слышала, он большой друг короля.
Хрустальный дворец[11] сиял в солнечных лучах, когда «Даймлер» остановился у входа. Матери Элеонор, тете и кузине Беатрис помогли выйти из машины, за ними последовала сама Элеонор, которая задрала голову, любуясь великолепным строением из стекла. Оно оказалось точно таким, как про него рассказывали, красивым и впечатляющим, и щеки Элеонор вспыхнули от предвкушения. Впрочем, перспектива провести весь день, любуясь сокровищами Империи, ее не прельщала, у Элеонор был свой план.
