Кейт Мортон - Дом у озера
Элеонор доверяла словам мистера Ллевелина. Он был не такой, как другие взрослые.
* * *Она никому не рассказывала историю своего появления. В отличие от «Волшебной двери Элеонор», которая стала известной детской книжкой, сказка «Тигр и жемчужина» принадлежала только ей. Однажды, когда Элеонор было восемь лет, в поместье вместе с родителями приехала ее двоюродная сестра Беатрис. Это случалось нечасто. Констанс, мать Элеонор, не слишком ладила со своей сестрой Верой. Между ними было одиннадцать месяцев разницы, и сестры постоянно соревновались между собой, превратив всю свою жизнь в арену сражений, где достижения одной немедленно вызывали ответные действия со стороны другой. Брак Констанс с Генри Дешилем, вначале выглядевший триумфом, оказался не таким уж блестящим, когда младшая сестра вышла за новоиспеченного шотландского графа, сколотившего огромное состояние в Африке. После этого сестры не разговаривали пять лет, но сейчас, похоже, заключили шаткое перемирие.
Как-то дождливым днем девочек отослали в детскую, где Элеонор пыталась читать «Королеву фей» Эдмунда Спенсера[8] (эту книгу очень любил мистер Ллевелин, и Элеонор хотела произвести на него впечатление), а Беатрис заканчивала вышивать гобелен. Элеонор полностью погрузилась в свои мысли, как вдруг пронзительный крик сбил ее с ритма. Беатрис стояла, вытянувшись в струнку, и показывала куда-то под кровать; покрытое красными пятнами лицо кузины блестело от слез.
– Чудовище… моя иголка… я уронила… а там… увидела… чудовище!
Элеонор сразу поняла, в чем дело, и вытащила Зефира из-под кровати, объяснив, что тигр – сокровище, которое она прячет от гнева матери. Беатрис еще долго всхлипывала и шмыгала носом, а глаза у нее так покраснели, что Элеонор стало ее жалко. В окно барабанил дождь, за окном было холодно и сыро… В общем, самое подходящее время для сказочных историй. Элеонор усадила кузину рядом с собой на кровать и поведала о жемчужине и о своем необычном появлении в поместье. Когда она закончила повествование, Беатрис рассмеялась и сказала, что история забавная, а Элеонор – отличная рассказчица, но разве она не знает, что появилась из маминого живота? Теперь рассмеялась Элеонор. Беатрис была пухленькой, довольно заурядной девочкой с пристрастием к лентам и кружевам и не имела склонности к сочинительству. Уму непостижимо, что она придумала такую потрясающую историю! Из маминого живота, надо же! Мама Элеонор, высокая и стройная, каждое утро втискивалась в платья, которые сидели на ней без единой морщинки и уж точно не растягивались. Невозможно представить, что у нее внутри могло что-то расти. Ни жемчужина, ни тем более Элеонор.
После этой истории Элеонор прониклась симпатией к Беатрис, и девочки, несмотря на все различия, подружились. У Элеонор почти не было друзей, только отец и мистер Ллевелин, и она наслаждалась общением со сверстницей. Элеонор показала кузине свои любимые места: форелевый ручей в лесу, излучину, где ручей вдруг становился глубже, самое высокое дерево, с вершины которого, если туда забраться, можно разглядеть вдали обугленный остов большого дома. Она даже устроила Беатрис экскурсию по старому лодочному сараю, своему излюбленному месту игр и забав. Ей казалось, что визит родственников удался, но однажды ночью, когда они обе уже лежали в кроватках, кузина заявила: «Тебе, должно быть, очень одиноко в этой глуши, где и заняться-то нечем». Элеонор поразила абсолютная неправильность ее слов. С чего это Беатрис взяла, что в поместье нечего делать? Да тут уйма развлечений! Похоже, пора познакомить кузину с самой любимой и секретной игрой, решила Элеонор.
На следующее утро она затемно разбудила Беатрис, жестом велела не шуметь и повела кузину к озеру, где буйно разрослись деревья, а в сумрачной глубине воды скользили угри. Там Элеонор познакомила Беатрис с «Бесконечными приключениями дедушки Хораса». Дневники этого великого человека, перевязанные желтой лентой, хранились наверху в библиотеке. Предполагалось, что Элеонор не знает об их существовании, но она всегда оказывалась там, куда ей запрещали ходить, или слышала то, что не должна была слышать, и потому изучила дневники от корки до корки. Элеонор разыграла перед Беатрис сцены из реальных дедушкиных приключений, вроде путешествий по Африке и Перу или походу через льды на севере Канады, а еще из тех, что выдумала сама. Под конец шел гвоздь программы: в назидательных целях она при помощи Зефира показала ужасную смерть пожилого человека, инсценируя подробности из письма, адресованного «всем заинтересованным лицам», которое ныне покоилось за обложкой последнего, незаконченного дневника. Беатрис следила за представлением, широко раскрыв глаза, а потом захлопала в ладоши, рассмеялась и восторженно воскликнула:
– Неудивительно, что твоя мама называет тебя маленькой дикаркой!
– Правда? – Элеонор зажмурилась от удивления и неожиданности, хотя сравнение ей понравилось.
– Она сказала маме, что не представляет, как ты впишешься в лондонскую жизнь.
– В лондонскую жизнь? – Элеонор сморщила нос. – Не поеду я ни в какой Лондон!
Она слышала название «Лондон». Когда родители ссорились, это слово разило как меч. «Я чахну в твоем богом забытом захолустье! – повторяла мать. – Я хочу в Лондон. Я знаю, Генри, тебя это пугает, но мое место там. Я должна бывать в хорошем обществе. Не забывай, что меня однажды приглашали ко двору!»
Элеонор слышала эту историю тысячу раз и не придавала ей особого значения. Насколько она знала, папа ничего не боялся, и потому представляла Лондон пристанищем зла и беззакония. Как-то Элеонор спросила отца, и он ответил:
– Это большой город, полный автомобилей, омнибусов и людей.
Элеонор уловила за его ответом невысказанную тень.
– И соблазнов?
Отец быстро поднял голову, испытующе взглянул в ее глаза.
– Где ты такое услышала?
Элеонор простодушно пожала плечами. Это слово сорвалось с губ отца, когда они с мистером Ллевелином разговаривали за лодочным сараем, а она, Элеонор, собирала дикую землянику у ручья.
Отец вздохнул.
– Да, для некоторых. Место соблазнов.
Он выглядел таким печальным, что Элеонор положила свою маленькую ладошку на его руку и горячо пообещала:
– Я никогда туда не уеду. Я не покину Лоэннет.
То же самое она заявила кузине Беатрис, однако кузина лишь сочувственно улыбнулась, почти как тогда отец.
– Конечно, уедешь, глупышка. Как же ты здесь найдешь себе мужа?
* * *Элеонор не хотела уезжать в Лондон и не хотела выходить замуж, но в тысяча девятьсот одиннадцатом году, когда ей исполнилось шестнадцать, сделала и то, и другое. Все произошло само собой. Отец умер, поместье Лоэннет попало в руки агента по торговле недвижимостью, а мать увезла ее в Лондон, чтобы подыскать выгодную партию. От злости и бессилия Элеонор дала себе слово, что никогда не влюбится. Они с мамой остановились у тети Веры в большом доме на краю Мэйфейр. Констанс и Вера решили, что их дочери вместе примут участие в светском сезоне, и, как и следовало ожидать, соперничество между сестрами вспыхнуло с новой силой, только теперь на поле брачных перспектив.
В один прекрасный вечер в конце июня в спальне на третьем этаже лондонского особняка горничная с бисеринками пота на лбу затягивала корсет на своей упрямой подопечной и говорила:
– Стойте спокойно, мисс Элеонор! Я не смогу сделать вашу грудь больше, если вы не будете стоять смирно!
Никто из горничных не любил одевать Элеонор, она знала это совершенно точно. В библиотеке был укромный уголок с вентиляционным отверстием в стене, которое выходило в кладовку, где горничные прятались от дворецкого. Элеонор подслушала их разговор, когда сама пряталась от матери. Из кладовки доносился слабый запах сигаретного дыма и обрывки фраз: «Никогда не постоит спокойно…», «А пятна на ее одежде!», «Приложи она чуточку старания…», «Если бы она хотя бы попыталась…», «Но эта ее грива!».
Элеонор уставилась на свое отражение в зеркале. Волосы у нее действительно непокорные, масса темно-каштановых кудрей, которые противятся любой попытке их укротить. Растрепанная прическа, тощие руки и ноги, еще и привычка смотреть в упор широко раскрытыми глазами… Да, кокеткой ее не назовешь. А что касается характера… Характер тоже с изъяном. Няня Бруен любила цокать языком и громко сетовать на тех, кто «жалея розги, портит ребенка», и на «потакание дурным наклонностям, из-за чего девочка расстраивает мать и, что еще хуже, Бога»! Чувства Бога остались тайной, а вот мамино недовольство легко читалось на ее лице.
Помяни черта, он тут как тут: в дверях спальни появилась Констанс Дешиль, одетая в лучшее платье, волосы (аккуратные, светлые, гладкие) уложены на макушке в затейливую прическу, на шее сверкают драгоценности. Элеонор скривилась. Деньги, вырученные от продажи этих драгоценностей, могли бы спасти Лоэннет. Мать жестом велела горничной отойти и сама зашнуровала корсет дочери. Затянув шнурки так сильно, что Элеонор ойкнула, Констанс с ходу принялась перечислять достойных, на ее взгляд, молодых людей, которые сегодня вечером будут на балу у Ротшильдов. Элеонор не верила своим ушам. Неужели это та самая женщина, которая категорически отказывалась отвечать на вопросы отца о дорогих покупках, легкомысленно заявляя: «Ты же знаешь, я не запоминаю подробности»? В своем исчерпывающем описании мать не упустила ни одной мелочи, касающейся потенциальных женихов.
