Подвал. В плену - Нойбауэр Николь

Мужчина отдернул руку: он идиотом не был. Оба обернулись. Баптист, не прощаясь, прервал разговор по телефону.

– Как я вижу, тебе уже лучше. Это хорошо. Мы тут припомнили, что хотели задать тебе пару вопросов. Я могу обращаться к тебе на «ты», правда?

Темные стекла очков обернулись к комиссару.

Вехтер ничего не мог увидеть за ними, лишь отражение собственного силуэта. Преступник или жертва? Или и то и другое? Сколько личин может носить один человек? Много. Он вспоминал, как в какой-то момент лицо Оливера исказилось от боли и как оно в следующий же момент стало совершенно безучастным, словно приступ случился у кого-то другого.

«У кого? Кто ты на самом деле?» – мысленно спрашивал Вехтер.

Баптист встал перед сыном, скрестив руки на груди, – прямо-таки разъяренный Наполеон.

– Вы напрасно приехали. Мой сын еще не в состоянии выдержать допрос.

– К вам я сегодня ехать совсем не хочу, господин Баптист. А что касается вашего мальчика, то он сам может мне сказать, хочет он с нами общаться или нет.

– Вы злоупотребляете моим доверием. Мы с вами договаривались на завтра.

– Если Оливер уже поправился настолько, чтобы оставаться одному, то он наверняка может побеседовать с нами. – Это была первая реплика Ханнеса. Он держался позади, засунув руки в карманы.

– Это невозможно, – парировал Баптист.

Вехтер наклонился к Оливеру:

– Это правда? Ты не хочешь говорить с нами?

Оливер отвернулся. В присутствии отца он не осмелился бы возражать.

Вехтер выпрямился.

– Это не допрос, господин Баптист, просто предварительная беседа. Ваш сын – важнейший свидетель. – «И наш главный подозреваемый», – мысленно добавил он. – Рано или поздно нам все равно придется с ним поговорить.

– Наш домашний доктор был вчера здесь и осмотрел его. Оливеру сейчас нужен абсолютный покой. Разрешите представить: это господин доктор Ким, мой адвокат. Господин доктор, вы хотели что-то отдать полицейским?

Мужчина в темном костюме, стоявший на заднем плане, в тени Баптиста, теперь вышел к Вехтеру и с холодной улыбкой вручил ему скоросшиватель:

– Здесь медицинское заключение. А сейчас прошу нас извинить.

Вехтер взял папку. Она была тонкой, да и диагноз оказался коротким. Комиссар попытался глубоко вдохнуть, но в этом больничном коридоре не было воздуха.

Тихий щелчок пластика заставил его отвести взгляд. Оливер снял очки, его светлые глаза смотрели на Вехтера еще пронзительнее, чем вчера. Этот мальчик становился все более открытым, словно он хотел сбежать от всего, просто исчезнуть. Отец потянул Оливера за запястье, но тот не двигался с места.

– Пойдем уже. On y va? [13] Домой. – Баптист обхватил Оливера одной рукой, а второй взял за плечо, так что мальчику пришлось шагать вперед.

Оливер бросил еще один, последний взгляд на Вехтера через плечо, и в нем было какое-то послание. Вехтер не мог расшифровать его, оно исчезло, и двустворчатая дверь закрылась за ними.

Пальчики Лотты подрагивали, когда Ханнес взял ее за руку. Такая маленькая ручка в такой огромной лапище. Ее ножки лежали на коленях у Йонны, сидевшей на софе. Во время сна от девочки исходил удивительный детский аромат. Расмус, старший сын, лежал в пижаме на полу перед потрескивающим камином посреди груды деталей конструктора «Лего». Ханнес расстегнул воротник, но так и не смог избавиться от чувства, что в комнате не хватает воздуха. Полено в камине щелкнуло, зашипело и рассыпалось пылающим жаром, распространяя волну тепла. У Ханнеса чесалось все тело. Еще пару часов назад он не верил, что сможет когда-нибудь согреться, теперь же мечтал о лыжной прогулке в горах.

Он рассказывал Йонне о своем дне, и какая-то бездна понимания разверзлась и поглотила все его проблемы.

Она не провоцировала его, не расспрашивала, в какое дерьмо он вляпался, не советовала ему, как лучше выпутаться. Вместо этого она приготовила чай и помассировала Ханнесу плечи. Он не хотел чая, и плечи были в полном порядке. Случались времена, когда они горячо спорили ночи напролет. Во время таких бесед он чувствовал себя ребенком, который прыгает с воображаемым лазерным мечом, размахивает им и кричит: «Фррррым, фррррым!»

Почему Йонна всегда оказывалась на его стороне? И почему у него всегда возникали уникальные проблемы?

Ханнес осторожно тронул Расмуса пальцем ноги.

– Этим еще не пора в постель?

Йонна оторвалась от книги и, искренне удивившись, взглянула на Ханнеса:

– Они ведь и так чудесно спят. Зачем им в постель?

Он осторожно переложил голову Лотты на край дивана и встал. Флисовая куртка висела на спинке, Ханнес подхватил ее и надел.

– Куда это ты собрался в такое время?

– Подышу свежим воздухом, – обернулся к ней Ханнес.

В лицо ударил морозный воздух. Хорошо! У него замерзнут мозги, и он не будет всю ночь мысленно вести расследование. Он отошел от крыльца на несколько шагов, пока не оказался в темноте. Глаза постепенно привыкли к ней. Даже здесь, наверху, слышался далекий шум оживленной трассы. Здесь было так тихо, как хотела Йонна. Но Ханнесу нравился этот едва слышный гул, словно тонкая нить, связывавшая его с цивилизацией, которая отсюда выглядела как лиловое мерцание на горизонте. Внизу блуждающие огоньки – красные стоп-сигналы машины – удалялись в сторону тусклого зарева. Червь желания точил его изнутри. Желания большого города.

И еще он хотел курить.

Ханнес стоял в одиночестве. Красноватый огонек загорелся в темноте и снова погас, пропав в метровом сугробе. Там можно было пройти только по узкой дорожке между белыми стенами. Ее приходилось чистить снова и снова изо дня в день. Огонек опять появился…

Лили. Ханнес думал, что она в своей комнате. Нет, не тут-то было. Ее узкий силуэт в пуховике поднялся на фоне ночного неба. А она приехала к ним еще без теплых вещей.

– Заходи обратно, Лили. На улице холодно.

Ханнес тут же стал проклинать себя за эту фразу. Конечно, было холодно, это она и сама знала. Ему нужно прекратить разговаривать с дочкой как с маленьким ребенком.

Лили обернулась и взглянула на него. И этот взгляд был холоднее воздуха. Потом она снова посмотрела на небо.

«Застегни куртку!»

«И без шарфа, да ты с ума сошла?»

«Мы же просили тебя не курить».

Этих фраз Ханнес не произнес. Иначе он превратился бы в говорящего робота-родителя. Вместо этого он проследил за ее взглядом. Вверху на небе раскинулось море звезд с блеклой лентой Млечного Пути. Лили отправилась в конец сада не для того, чтобы выкурить сигарету. Здесь, на горе, в темноте открывался прекрасный вид на звездный купол, не засвеченный огнями большого города и автобана. Извечное небо.

Ханнес вытащил телефон из кармана. Всего пара нажатий на экран – и на нем появились звезды. Он поднял телефон вверх, и программа отобразила созвездия.

– Это Малая Медведица. Я ее никогда без помощи не нахожу. А на той стороне – Орион.

Лили обернулась:

– Что у тебя там?

– Это приложение к телефону, которое указывает названия звезд и созвездий на небе. Направляешь телефон вверх – клац! – и ты уже знаешь, что над тобой созвездие Плеяды.

– Ух ты! – Лили швырнула окурок в сугроб и подошла ближе. – Можно я попробую?

– Конечно. Смотри, это – Большая Медведица, но ее я и так узнаю. Там, вверху, должна быть Полярная звезда, да?

– Верно! – Лили выхватила телефон у него из рук, ее лицо осветило мерцание звезд или дисплей. – А вон там Козерог! А вот… Секстант. Единорог. Я о таком и не слышала… Дерьмовый день был?

Спросила она просто, мимоходом, так что Ханнес едва услышал ее слова.

– И как ты до этого додумалась?

– Ну, у тебя в руке окурок, хотя ты строишь из себя мистера Только-не-при-детях.

Ханнес не мог не рассмеяться:

– Тонко подмечено. Но ничего серьезного. На меня написали жалобу в порядке надзора.

Чем чаще Ханнес повторял это немыслимое, типично немецкое нагромождение слов, тем смехотворнее оно ему казалось, словно номер в кабаре.