Плач - Сэнсом Кристофер Дж.
Королевские представители выстроили нас, бесцеремонно, как детям, говоря мэру и олдерменам, куда им встать. Солнце припекало, нагревая головы под шляпами и сержантскими шапочками. Золотые цепи на шеях сверкали. На легком ветерке развевались вымпелы и английские флаги рядом с французскими королевскими лилиями, а в окнах верхних этажей вывесили яркие полотнища. Мне вспомнилось, как всего год назад я видел манекены с королевскими лилиями, использовавшиеся как мишени для обучения рекрутов — тогда сотни людей отправлялись из Лондона отразить угрозу вторжения.
Рядом со мной с важным видом стоял сержант Блоуэр из Иннер-Темпл. У него была аккуратно подстриженная бородка, и он втянул свое жирное пузо и выпятил грудь. Ему было за пятьдесят. Я немного знал его, и, на мой вкус, он был слишком поглощен собой. Говорили, что Ризли подумывает назначить его судьей.
— Прекрасный день для встречи адмирала, — сказал он. — Не помню такого торжества со времен коронации Анны Болейн.
Я приподнял брови, вспомнив, чем кончился тот шумно отпразднованный брак.
— Вы завтра будете на встрече принца Эдуарда с адмиралом? — спросил Блоуэр. — А на празднествах в Хэмптон-Корте?
— Да, буду представлять Линкольнс-Инн, — подтвердил я.
— Я тоже буду, — с гордостью сказал мой коллега. — У вас давно эта цепь? Судя по запаху уксуса, ее только что начистили.
— Я надеваю ее только в исключительных случаях.
— В самом деле? Она кажется немного поцарапанной. — С гордостью посмотрев на широкие сияющие звенья своей цепи, сержант наклонился ко мне и тихо проговорил: — Вы не успели побриться, брат? Нам всем было велено. Жаль, что у вас темные волосы — щетина заметна.
— Да, брат Блоуэр, я был очень занят.
— В каникулы?
— У меня было несколько запутанных дел.
— А! — Мой собеседник кивнул и процитировал старую адвокатскую поговорку: — Запутанные дела порождают плохой суд.
— Воистину так.
Блоуэр искоса поглядел на меня, и я заподозрил, что новость о моем вызове на Тайный совет уже просочилась в другие инны. Слуги из Уайтхолла, Сити и судебных иннов часто болтают друг с другом.
С Чипсайда донеслись торжественные крики. Людям было велено выкрикивать приветствия при появлении д’Аннебо. Блоуэр еще глубже втянул живот.
— Вон он, — пылко проговорил он и громко закричал: — Ура!
Глава 39
После церемонии я пошел домой. Я страшно устал, к тому же на следующий день мне предстояла другая церемония, а после нее — еще одна. При всем своем неумелом командовании в Солентском сражении адмирал Клод д’Аннебо выглядел внушительно, подъезжая вместе с графом Эссекским к церкви Святого Михаила: большой красивый пятидесятилетний мужчина на великолепном боевом коне. Я был рад видеть, что брат королевы играет такую видную роль — еще один знак, что положение Парров прочно.
После приветственного обращения мэр выставил адмиралу большие серебряные фляги пряного вина, а также марципаны и вафли, чтобы освежиться после поездки. От долгого стояния у меня ломило спину, и я при первой же возможности ускользнул, желая только провести остаток дня в тихом одиночестве. Я пошел домой. При входе услышал, как на кухне Джозефина весело болтает с Агнессой о свадьбе, назначенной на январь. Бедная Агнесса, подумал я, она ничего не знает о том, что сделал ее муж. Скоро она вместе с ним покинет мой дом.
Из столовой вышел Мартин с письмом в руке — его манеры были, как всегда, почтительны.
— Пришло, пока вас не было, сэр.
— Спасибо.
Я узнал почерк Хью Кёртиса.
Броккет тихо проговорил:
— Сэр, нет ли каких-либо новостей относительно… того дела? Относительно вашего желания, чтобы я пошел в тот дом?
Несмотря на то что его лицо оставалось бесстрастным, я увидел признаки напряжения в его губах и глазах и холодно ответил:
— Нет, Мартин. Я сообщу вам, как только получу указания.
— Это случится скоро?..
— Надеюсь. Не знаю. Я скажу вам, как только узнаю, — повторил я и добавил: — Вы сами все это устроили.
У себя в комнате я прочел письмо от Хью. Очевидно, император Карл решил урезать независимость фландрских городов.
«Здесь и в других местах Фландрии арестовали многих реформаторов, и, похоже, грядут заключения в тюрьму и сожжения. Некоторые англичане и другие иностранцы переехали в Германию».
«Интересно, уехал ли среди них и Бойл, припрятав в багаже книгу Анны Эскью?» — подумал я. Вероятно, уехал. Он, наверное, привык быстро переезжать с тех пор, как бежал из Англии после падения своего покровителя Кромвеля. Это задержит публикацию записей Анны.
Дальше Хью писал:
«Многие среди английского купечества обеспокоены, и боюсь, атмосфера в городе ухудшилась, так что подумываю, не переехать ли мне тоже в Германию».
Я вздохнул: мне казалось, что мой подопечный нашел безопасный рай, но выяснилось, что это не так. Я вспомнил, как впервые скрестил клинки с Дириком по поводу опекунства над Хью, а мысли о Дирике напомнили мне об Изабель. Что будет с ней теперь, когда на нее навалилась вся тяжесть ее преступления и смерть Эдварда? Я вспомнил, как она неистово, безумно кромсала картину, за которую так одержимо боролась, и, повинуясь порыву, сел, взял перо и чернила и написал записку Гаю:
Я не видел тебя с тех пор, как навестил того несчастного в больнице Св. Варфоломея, но ты был в моих мыслях. Есть одна женщина, чьи интересы я представлял по одному делу — печальная семейная распря, — и сейчас она испытывает страшные душевные страдания. Эта женщина придерживается старой веры, и я попросил ее адвоката привести к ней священника, но меня беспокоит ее состояние. Если найдешь время, может быть, ты мог бы навестить ее? Думаю, ты бы мог ее утешить.
Я добавил имя Изабель и адрес, подписался «твой любящий друг», посыпал письмо песком и запечатал его. Вот, подумал я, теперь Гай увидит, что я не придираюсь к религиозным предписаниям, предлагаемым человеку старых верований, а он даже сможет сделать что-нибудь для миссис Слэннинг, хотя я боялся, что она уже повредилась умом.
На следующее утро я снова принарядился и пошел к конюшне. Сегодня предстояла церемония приветствия д’Аннебо в Хэмптон-Корте. Она должна была состояться в трех милях от дворца, у реки, и адмирала должен был приветствовать принц Эдуард. Это будет первое участие принца в публичной церемонии. Из Сити предстояло добираться туда верхом, но меня утешало, что во время самого события мы останемся в седле. Накануне я наконец побрился, и мои щеки были гладкими — Блоуэр больше ничего не скажет про щетину.
Вечером я попросил Мартина сказать Тимоти, чтобы тот хорошо выскреб Бытие и заплел его гриву в косички. Когда я теперь вошел в конюшню, мне было приятно видеть, что мальчик хорошо поработал. Он не смотрел мне в глаза, когда ставил лесенку рядом с лошадью. Правда, когда я засунул ноги в стремена, подросток взглянул на меня и робко улыбнулся, открыв промежуток на месте двух передних зубов, выбитых, когда он был еще уличным мальчишкой, до того, как я взял его к себе.
— Хозяин, — несмело проговорил он, — вы сказали, что снова поговорите со мной о… о сожженных книгах.
— Да, Тимоти, — кивнул я. — Но не сейчас. Я обязан быть на важном мероприятии.
Юный слуга ухватился за поводья.
— Одну минуту… Знаете, сэр, это, должно быть, Мартин рассказал про книги. Я бы не сказал этого, но Мартин по-прежнему на своем месте и, как всегда, обругал меня вчера вечером. — Мальчик покраснел и чуть повысил голос: — Сэр, это нечестно, я не хотел вам никакого зла!
Глубоко вздохнув, я сказал:
— Я оставил Мартина по некоторым собственным соображениям. — А потом я не выдержал и взорвался: — И меня расстроил не столько его поступок, сколько твое подглядыванье! Я доверял тебе, Тимоти, а ты меня подвел! — Глаза подростка наполнились слезами, и я проговорил более спокойно: — Я поговорю с тобой завтра, Тимоти. Завтра.
