Плач - Сэнсом Кристофер Дж.

— Следи за собой, женщина.

Пока что ничего не происходило. Мы стояли среди глазеющей и журчащей голосами толпы. За баржей виднелся ряд мощных боевых судов, вставших на якорь вдоль южного берега — это были огромные корабли короля, которые я видел в прошлом году у Портсмута. Разноцветные вымпелы, некоторые длиной до сотни футов, висели вдоль мачт и лишь слегка колыхались на легком речном ветерке. Сами корабли я помнил — огромные, величественные, с ярко раскрашенной верхней палубой. Впрочем, одного не хватало — любимый корабль короля «Мэри Роуз» покоился на дне пролива Солент.

Послышался грохот открывающихся пушечных люков в бортах кораблей. Показались пушки и дали залп — конечно, без настоящих ядер, но с тучами дыма и грохотом, от которого затряслись мостки. Народ радостно закричал. Николас с энтузиазмом присоединился к крику, размахивая своей шляпой. Несколько женщин завизжали, но Тамасин посмотрела на меня с угрюмым лицом.

Наконец они появились — впереди французский боевой корабль со стреляющими с обоих бортов пушками, а за ним больше дюжины французских галер, гладких, быстроходных военных судов. Они быстро поднимались по реке. Все галеры тоже были ярко раскрашены, каждая в свой цвет, а установленные у них на носу пушки залпами отвечали на залпы наших пушек. Самая большая галера, покрытая от носа до кормы белым навесом и украшенная золотыми королевскими лилиями, причалила к королевской барже.

Это было для меня уже чересчур — вид этих галер, которые я в последний раз видел, когда они стреляли по «Мэри Роуз», дым, канонада, от которой тряслась земля… Я коснулся плеча Барака:

— Мне нужно уйти.

Джек посмотрел на меня озабоченно:

— Божья кровь, да вам плохо! Вам нельзя идти одному. Ник, возьми лодку!

— Нет! — упрямо отказался я. — Со мной все будет хорошо, оставайтесь здесь.

Николас и Тамасин тоже внимательно посмотрели на меня, и миссис Барак взяла меня за руку.

— Вы уверены? Я и раньше видела, что вам нехорошо.

— Со мной все будет в порядке. — Мне было стыдно своей слабости.

— Ник, — не терпящим возражения тоном скомандовал Джек, — возвращайся с ним.

Парень подошел ко мне. Я открыл было рот, чтобы запротестовать, но потом пожал плечами.

— Потом зайдите к нам, — сказала Тамасин.

— Зайду.

Я кивнул и пошел прочь как можно быстрее, насколько позволяла толпа, и на этот раз Овертону пришлось ускорить свои широкие шаги, чтобы не отстать от меня. Бесконечная канонада вдруг прекратилась: наверное, адмирал наконец перешел на королевскую баржу.

— Смотри, куда прешь! — вскрикнул какой-то человек, когда я чуть не сшиб его.

Николас схватил меня за руку.

— Да он надрызгался! Старый пьяный горбун! — крикнул кто-то еще.

А я и в самом деле чувствовал себя так, будто перепил: земля качалась у меня под ногами, как палуба.

На лодке мы добрались до причала Стилъярд. Когда мы вышли, я почувствовал странное головокружение.

— Я провожу вас до дома? — предложил Николас. Он был взволнован и во время поездки почти ничего не говорил.

— Нет. Пойдем в контору, — решил я.

В праздничный день, когда столько народу отправилось в Гринвич, в Сити было тихо, как в воскресенье. Я снова шагал твердо, но с вновь вернувшейся скорбью думал о погибших на «Мэри Роуз» друзьях. Передо мной вставали их лица. А потом я обнаружил, что про себя прощаюсь с ними всеми, и сердце мне чуть отпустило.

— Вы что-то сказали, сэр? — спросил Овертон.

Наверное, я бормотал.

— Нет. Нет, ничего. — Оглядевшись, я понял, что мы близ Лотбери, и сказал: — Мы рядом с домом Коттерстоука, где та картина.

— Что с ней теперь будет? — поинтересовался мой сопровождающий.

— Часть имущества, завещанная матерью Эдварду, должна перейти его семье. В данных обстоятельствах мне представляется, что его жена захочет как можно скорее избавиться от дома, с картиной или без картины.

— Значит, миссис Слэннинг может добиться своего.

— Да, полагаю, может.

Поколебавшись, Николас спросил:

— А мастер Коулсвин скажет жене Эдварда Коттерстоука, почему умер ее муж? Про то старое убийство?

— Нет. Я уверен, что не скажет.

— А картина?

— Семья Эдварда не станет воевать с Изабель из-за нее.

Тут я осознал, что старый слуга Воуэлл ничего не знает о смерти Эдварда. Пожалуй, мне следовало сказать ему об этом и убедить его держать язык за зубами.

Старый дом был, как всегда, тих. Рядом открылась цирюльня, но посетителей было мало, и цирюльник стоял, безутешно прислонясь к стене под своим полосатым столбиком [43]. Мне вспомнились слова Роуленда о том, что мне нужно побриться, прежде чем занять свое место на встрече д’Аннебо завтра, и, решив, что я зайду сюда после встречи с Патриком Воуэллом, я постучал в дверь.

Старик открыл сразу же. Он выглядел взволнованным, его глаза были широко раскрыты, и он в удивлении уставился на меня, а потом чуть нагнулся ко мне и тихо проговорил дрожащим голосом:

— О, сэр, это вы! А я послал за мастером Дириком. — Слуга нахмурился. — Не думал, что он пришлет вас. Сэр, это может оказаться для вас небезопасно.

Я в свою очередь тоже понизил голос:

— Что вы хотите сказать, любезный? Я пришел не от Дирика. — Я набрал в грудь воздуха. — Я пришел сказать, что бедный Эдвард Коттерстоук умер.

Воуэлл заломил руки.

— Я знаю, он покончил с собой. Одна его служанка сказала одной моей знакомой. Проклятые сплетницы, теперь все знают! Миссис Слэннинг…

— Изабель знает?

— Знает, сэр, и она здесь. — Патрик бросил взгляд за спину, в темную прихожую. — Никого в жизни я не видел в таком состоянии. Она настояла, чтобы я ее впустил. У нее нож, сэр, большой нож с кухни. Боюсь, она может поступить, как ее брат…

Голос испуганного старика звучал все громче, и я поднял руку.

— Где она?

— В гостиной, сэр. Она просто стоит и смотрит на картину, не двигается, не отвечает. И держит в руке нож.

Взглянув на Николаса, я шепнул:

— Пойдешь со мной?

— Да.

Мы прошли мимо Воуэлла внутрь. Дверь в гостиную была открыта. Я тихо проскользнул туда, и Овертон сразу последовал за мной. Там спиной ко мне стояла Изабель. На ней было одно из ее изысканных шелковых платьев, сегодня светло-коричневое, но чепец она бросила на пол, и ее распущенные длинные волосы, седые, как серебро, ниспадали ей на плечи. Она смотрела на стенную роспись, совершенно неподвижная, и, как и говорил слуга, сжимала в правой руке широкий и длинный нож — так крепко, что выпирали костяшки пальцев. Изображения ее матери и отца, маленького Эдварда и ее самой в детстве смотрели на нее со стены, и в этот ужасный момент они показались мне реальными, как никогда.

Женщина даже не заметила, что мы вошли. Воуэлл остался за дверью, и я слышал в коридоре его тяжелое дыхание.

Николас тихонько вышел вперед, но я поднял руку, удерживая его, и тихо позвал:

— Миссис Слэннинг.

Странно: даже в этих чрезвычайных обстоятельствах я не мог позволить себе вольности назвать ее Изабель.

Я не думал, что ее тело может напрячься еще сильнее, но оно напряглось и совершенно окаменело. Потом она медленно повернула голову и посмотрела на меня. Эти расширенные голубые глаза, столь похожие на глаза брата, смотрели по-настоящему дико, брови над ними хмуро сдвинулись.

— Мастер Шардлейк? — спросила моя бывшая клиентка с тихим удивлением. — Зачем вы здесь?

— Я пришел поговорить с Воуэллом. Сказать ему, что ваш брат умер. — Я чуть приподнял правую руку. — Миссис Слэннинг, пожалуйста, позвольте мне взять этот нож.

Изабель не ответила. Дыхание вырывалось у нее изо рта короткими рывками, как будто она хотела удержать его, перестать дышать.

— Пожалуйста, — стал я упрашивать ее. — Я лишь хочу помочь вам.

— С чего бы это вам помогать мне? Я пыталась погубить вас, и Эдварда, и того юриста Коулсвина. Я называла вас еретиками. Какими вы и являетесь. — Слэннинг сжала нож еще крепче и чуть приподняла клинок.