Ухищрения и вожделения - Джеймс Филлис Дороти
— Она — самостоятельная женщина. Вы сами так сказали. У нее своя собственная жизнь, своя профессия. Какого черта ее станет интересовать, на ком он женится? Она же его не останавливала, когда он женился в первый раз! Да и он не тот человек, которого требуется опекать. Вы можете себе представить, чтобы Алекс Мэар сделал то, чего он не желает делать? Этот человек даже умирать станет, когда это будет угодно ему, а не Господу Богу.
Дэлглиш тогда сказал ему:
— Отсутствие мотива — самое слабое место в этом деле. И я согласен, что у нас нет ни единого судебно-медицинского доказательства, никаких прямых улик. Но Элис Мэар соответствует абсолютно всем критериям. Она знала, как убивает Свистун; знала, где будет Робартс вскоре после девяти; знала, где найти эти кроссовки, и рост у нее такой, что она вполне могла бы спокойно в них ходить; у нее была возможность забросить их в бункер по дороге из Скаддерс-коттеджа. Но есть и еще что-то, правда ведь? Я думаю, это преступление было совершено кем-то, кто, совершая убийство, не знал, что Свистун умер, и узнал об этом только потом.
— Это оригинально, мистер Дэлглиш, — сказал Рикардс.
Дэлглишу очень хотелось возразить, что это не оригинально, а всего лишь логично. Рикардс счел бы себя обязанным снова допросить Элис Мэар, но ничего не добился бы. И ведь не он, Дэлглиш, вел это расследование. Через два дня он возвращается в Лондон. Если этим, из МИ-5, нужно делать еще какую-то грязную работу, придется им самим пачкать руки. Он и так уже влез во все это гораздо глубже, чем того требовала строгая необходимость и чем ему самому это представлялось приемлемым. Он сказал себе, что было бы нечестно винить Рикардса или убийцу в том, что большинство проблем, ради решения которых он сбежал на мыс, так и остались неразрешенными.
Неожиданный всплеск зависти вызвал легкий приступ отвращения к себе, только усилившегося от того, что Адам обнаружил, что забыл книгу, которую читал, — биографию Льва Толстого, написанную А. Н. Уилсоном, — в комнате на самом верху мельничной башни. Книга давала ему то удовлетворение и даже успокоение, в котором сейчас он особенно нуждался. Закрыв дверь поплотнее, чтобы в дом не ворвался ветер, он с некоторым трудом обогнул угол башни, зажег свет и взобрался по перекладинам лестницы на верхний этаж. Ветер снаружи завывал и охал, как стая обезумевших демонов, но здесь, в этой маленькой келье под куполом крыши, было необычайно тихо. Эта башня простояла здесь полтора века. Выдержала и более страшные вихри. Подчинившись порыву, он раскрыл глядящее на восток окно и позволил ветру ворваться в комнату со всей своей неудержимой очищающей силой. И в этот самый момент он увидел над оградой из дикого камня, что обрамляла дворик «Обители мученицы», светящееся кухонное окно. Это был вовсе не обычный свет. Адам пригляделся: свет вспыхнул, угас, вспыхнул снова, а затем разгорелся красно-рыжим огнем. Он уже не раз видел свет вроде этого и понял, что это такое. Пожар. Пожар в «Обители мученицы».
Он буквально скатился по двум пролетам лестницы-трапа, соединявшей мельничные этажи, и, ворвавшись в гостиную, задержался только для того, чтобы вызвать пожарную бригаду и машину «скорой помощи», благодаря судьбу, что не успел поставить свою машину в гараж. Через несколько секунд он гнал «ягуар» на бешеной скорости по жесткой траве мыса. Трясясь и подпрыгивая, «ягуар» домчался до ворот «Обители», и Дэлглиш бросился к двери. Заперта. Мгновение Адам раздумывал, не проломить ли ее, разогнав машину. Но притолока слишком прочна — дуб, шестнадцатый век. Только зря потратишь драгоценные секунды, пока будешь маневрировать и разгонять «ягуар». Бегом обогнув ограду, он подскочил к каменной стенке, подтянулся на руках, перекинул на ту сторону ноги и спрыгнул в дворик за домом. Не понадобилось и секунды, чтобы убедиться: задняя дверь заперта изнутри на засовы — и сверху, и снизу. Адам не сомневался, кто остался внутри. Придется вытаскивать ее через окно. Он сорвал куртку, обмотал ею правую руку до плеча, в то же время во всю силу пустив воду из наружного крана и щедро намочив голову и верхнюю часть тела. Струи ледяной воды стекали с него, когда, размахнувшись изо всех сил, он ударил локтем в стекло. Но стекло было толстое, рассчитанное на то, чтобы противостоять зимним ураганам. Пришлось встать на подоконник, придерживаясь за оконную раму, и бить в стекло ногой сильно и часто. Наконец стекло разбилось и провалилось внутрь. Пламя вырвалось Адаму навстречу.
Под окном была двойная раковина. Он перекатился через нее, задыхаясь в густом дыму, и пополз к Элис. Она лежала между плитой и столом, ее длинное тело застыло, словно она была не человек, а статуя. Волосы ее и платье уже горели, незрячие глаза в ореоле огненных языков были устремлены вверх. Но лицо было еще не тронуто, и открытые глаза, казалось, смотрели прямо на него с таким напряженным, полубезумным долготерпением, что в его мозгу вспыхнул непрошено образ Агнес Поули: пылающие столы и кресла были словно трескучие сучья ее мученического костра, и он уже чувствовал сквозь едкий запах дыма отвратительное зловоние горящей плоти.
Он попробовал приподнять тело Элис Мэар, но оно лежало неловко, к тому же на ноги ей упал край пылающего стола. Надо было каким-то образом выиграть несколько минут. Шатаясь и кашляя от дыма, Адам пробрался к раковине, повернул оба крана и, схватив кастрюлю, наполнил ее и принялся раз за разом выплескивать воду в огонь. В одном месте пламя зашипело и стало угасать. Расшвыряв ногами обгорелый мусор, Адам смог поднять тело на плечи и, еле держась на ногах, добрался до двери. Но засовы раскалились так, что больно было взяться, к тому же их наглухо заклинило. Придется протаскивать ее через разбитое окно. Задыхаясь от напряжения, Адам проталкивал невероятно тяжелое тело вперед, над раковиной. Но оно зацепилось за краны, и понадобилась целая вечность, пока он высвобождал Элис, потом подталкивал к окну и, наконец, смог увидеть, как она наклонилась и вдруг исчезла из виду. Он со всхлипом втянул в себя свежий воздух и, ухватившись за края раковины, попытался подтянуться. Но вдруг отказали ноги. Он почувствовал, как подогнулись колени, и должен был опереться на раковину, чтобы не свалиться назад, в разрастающееся пламя. До этой минуты он сознавал, что ему больно, но сейчас боль рвала ему ноги и впивалась в спину, словно стая озверевших собак. Он не мог сунуть под кран голову — не мог дотянуться, но, сложив ковшиком ладони, набрал воды и плеснул себе в лицо, будто благословенная прохлада могла унять рвущую боль в ногах. И тут его охватило почти непреодолимое желание бросить все, упасть назад, в огонь, и не делать больше безнадежных попыток выбраться отсюда. Это была секундная слабость, но она подстегнула его волю, и он сделал последнюю отчаянную попытку спастись. Он ухватился руками за краны и медленно, с трудом преодолевая боль, подтянулся на раковину. Теперь у него под ногами была опора — твердый край раковины, и он мог сделать рывок вперед, к окну. Он передвигался в клубах дыма, позади ревело пламя, языками облизывая ему спину. От рева болели уши. Этот рев заполнял все пространство мыса, и Адам уже не мог разобрать, что он слышит — рев пламени или грохот моря. Еще одно, последнее усилие, и он почувствовал, что падает на что-то мягкое — на тело Элис. Он откатился дальше. Она уже не горела. Все, что на ней было надето, сожгло пламя, и обгорелые остатки черными лохмотьями пристали к обожженному телу. Ему удалось привстать на ноги, и он, согнувшись, чуть ли не ползком добрался до наружного крана. Он успел дотянуться до него, прежде чем потерял сознание, и последнее, что он услышал, было шипение воды, лившейся на его горящую одежду.
Минуты через две он открыл глаза. Каменные плиты двора больно давили на обожженную спину, а когда он попытался повернуться, приступ боли заставил его громко вскрикнуть. Такой боли он не испытывал никогда в жизни. Над ним склонилось лицо, бледное, как стоящая в небе луна, и он узнал Мэг Деннисон. Он подумал: ведь «это» все еще лежит там, под окном, обгорелое, черное… И выдавил из себя:
