Ухищрения и вожделения - Джеймс Филлис Дороти

— А портрет, разбитое окно — это тоже вы?

— Конечно.

— Но зачем? Зачем было так усложнять?

— Потому что это было необходимо. Пока я ждала, когда Хилари выйдет из воды, я заметила Терезу Блэйни. Она вдруг появилась на самом краю обрыва. Постояла там меньше минуты и исчезла. Но я ее видела. Луна светила ярко, обознаться было невозможно.

— Но если она вас не видела, если ее не было там, когда вы… когда Хилари умерла…

— Как же вы не понимаете? Я хотела сказать, что у ее отца не было бы алиби. Тереза всегда производила на меня впечатление очень правдивой девочки, и воспитана она в строгих правилах веры. Если бы она сказала полицейским, что в тот вечер ходила на мыс, Райану грозила бы страшная опасность. А если бы даже у нее хватило ума солгать, как долго могла бы она держаться? Полицейские стали бы очень осторожно допрашивать ее. Рикардс вовсе не зверь. Но правдивая девочка не сможет убедительно лгать долго. Когда я вернулась домой после убийства, я прокрутила назад автоответчик. Я подумала, что Алекс мог изменить свои планы и позвонить мне. Вот тогда-то, слишком поздно, я и услышала сообщение Джорджа Джаго. Узнала, что это убийство уже не может быть приписано Свистуну. Я должна была создать Райану Блэйни алиби. Попыталась дозвониться ему и сказать, что заеду за картиной. Когда не смогла прозвониться, я поняла, что мне надо поехать в Скаддерс-коттедж, и как можно скорее.

— Вы же могли просто забрать картину, постучать к нему в дверь и сказать, что вы ее забрали. Вы бы его повидали. Это было бы достаточным доказательством, что он оставался дома.

— Но это выглядело бы слишком нарочито, слишком надуманно. Райан совершенно ясно дал понять, что не желает, чтобы его беспокоили, что я должна просто забрать портрет. К тому же, когда он это сказал, со мной был Адам Дэлглиш. Не случайный посетитель, а самый проницательный из детективов Скотланд-Ярда. Нет, мне нужен был убедительный предлог, чтобы постучать в дверь и поговорить с Райаном Блэйни.

— Значит, вы положили портрет в багажник машины и сказали Райану, что портрета в сарае нет?

Мэг самой казалось совершенно поразительным, что ее ужас на время отступил перед любопытством, перед необходимостью знать. Казалось, они обсуждают проблемы подготовки к поездке за город.

— Именно так, — ответила Элис. — Вряд ли ему могло прийти в голову, что это я забрала портрет минутой раньше. И очень кстати оказалось, что он был пьян. Не настолько пьян, как я описывала Рикардсу, но явно не способен убить Хилари Робартс и вернуться в Скаддерс-коттедж без четверти десять.

— Даже на машине или на велосипеде?

— Его машина не прошла техосмотра. А на велосипеде удержаться он бы просто не смог. Кроме того, я встретила бы его по дороге домой. Мое свидетельство означало, что Райану ничего не будет грозить, даже если Тереза признается, что выходила из дома. Оставив Скаддерс-коттедж, я поехала назад через абсолютно пустынный мыс. На минуту остановилась у дота, забросила туда кроссовки. Сжечь их я нигде не могла — только в этом камине, где сожгла бумагу и бечевку от упаковки портрета. Но я представляла себе, что сгоревшая резина оставит какой-то след и устойчивый запах. Я не ожидала, что полиция станет их разыскивать — я же не думала, что они найдут след. Но даже если бы и нашли, ничего такого, что могло бы связать эти кроссовки с убийством, ведь не было. Я тщательно вымыла их под уличным краном, перед тем как выбросить. В идеале, я могла бы вернуть их в ящик с вещами для распродажи, но я не решилась ждать, и, кроме того, в тот вечер вы уезжали в Норидж, и дверь, по всей видимости, была заперта.

— И тогда вы швырнули картину в окно Хилари?

— Мне нужно было как-то от нее избавиться. Так это стало бы выглядеть как акт вандализма и ненависти, и тут можно было бы заподозрить очень многих, не только тех, кто живет на мысу. Это сильно усложняло дело и могло служить лишним свидетельством в пользу Райана. Никто не поверил бы, что он намеренно испортил свою собственную работу. Но у меня была двойная цель: я должна была проникнуть в Тимьян-коттедж. И я разбила окно так, что смогла войти.

— Но это же было страшно опасно! Вы могли порезаться, унести на туфлях осколки стекла. А ведь теперь это были ваши собственные туфли! Вы же выбросили «бамблы».

— Я очень тщательно осмотрела туфли. И я очень осторожно выбирала место, куда ступить. Она оставила свет в комнатах нижнего этажа, так что мне не пришлось пользоваться фонариком.

— Но зачем? Что вы там искали? Что ожидали найти?

— Ничего. Мне нужно было избавиться от пояса. Я очень аккуратно его свернула и положила в ящик комода в спальне, среди ее поясов, чулок, платков и носков.

— Но если бы полиция устроила там обыск, они не обнаружили бы на поясе ее отпечатков.

— Но и моих там не было бы. На мне по-прежнему были перчатки. Да и с какой стати им осматривать этот пояс? Легче всего предположить, что убийца воспользовался своим собственным поясом и унес его с собой. Самое неподходящее место, где убийца мог бы его спрятать, — это дом жертвы. Поэтому я его и выбрала. Но даже если бы они решили обследовать каждый поясок и каждый собачий поводок на мысу, вряд ли они смогли бы найти сколько-нибудь порядочные отпечатки на полоске кожи чуть больше сантиметра шириной, захватанной десятками рук.

— Вы взяли на себя такой труд, чтобы обеспечить алиби Райану, — с горечью сказала Мэг. — А как насчет остальных, ни в чем не повинных подозреваемых? Для них для всех риск был очень велик. Да это и сейчас еще так. О них вы не подумали?

— Я беспокоилась еще только об одном из них — об Алексе, а у него оказалось самое лучшее алиби из всех. Он обязан был пройти через проходную и отметиться, когда пришел на станцию и когда уходил оттуда.

— Я подумала про Нийла Паско, — сказала Мэг. — Про Эми, Майлза Лессингэма, да и про себя тоже.

— Ни один из вас не имеет на руках четверых сирот. Я считала маловероятным, чтобы Майлз Лессингэм не смог обеспечить себе алиби. А если бы не смог, реальных доказательств против него все равно не было бы. Откуда бы им взяться? Не он же это сделал. Но у меня такое чувство, что он догадывается, кто это сделал. Лессингэм вовсе не глуп. Но даже если он знает, он никогда никому не скажет. Нийл Паско и Эми могли обеспечить друг другу алиби, а вы, моя дорогая Мэг, неужели вы считаете, что кто-то может заподозрить вас всерьез?

— Но я чувствовала себя так, будто меня подозревают всерьез. Когда меня допрашивал Рикардс, это было так, будто я снова попала в учительскую в той школе, глядела в холодные, враждебные, осуждающие лица и знала: меня уже судили и сочли виновной — и думала: может, я и вправду виновна?

— Предполагаемые горести ни в чем не повинных подозреваемых, даже и ваши в том числе, занимали далеко не первое место в моем списке приоритетов.

— А теперь вы позволите им обвинить в убийстве Кэролайн и Эми, которые обе мертвы и невиновны?

— Невиновны? В убийстве, разумеется, невиновны. Возможно, вы правы, и полиция сочтет для себя удобным прийти к заключению, что это сделали они — одна из них или обе сообщницы вместе. С точки зрения Рикардса, лучше, чтобы были двое погибших подозреваемых, чем ни одного арестованного. И ведь им это теперь никак повредить не может. Мертвые оказываются по ту сторону вреда — и того вреда, что причиняют они сами, и того, что причиняется им.

— Но это неверно. И несправедливо.

— Мэг, они же мертвы. Мертвы. Это не может иметь для них никакого значения. «Несправедливость» — всего лишь слово, а они теперь перешли ту грань, за которой кончается власть слов. Они не существуют более. Да жизнь вообще несправедлива. Если вы считаете своим призванием бороться с несправедливостью, сосредоточьте усилия на несправедливости по отношению к живущим. Алекс имел право получить этот пост.

— А Хилари Робартс, разве она не имела права жить? Я знаю, она была не очень приятным человеком и даже не очень счастливым. И у нее, очевидно, нет близких родственников, которые горюют о ней. Она не оставила сиротами малолетних детей. Но вы отняли у нее то, чего никто никогда не сможет ей возвратить. Она не заслуживала смерти. Может быть, и никто из нас не заслуживает, во всяком случае — такой. Мы даже таких, как Свистун, уже не вешаем. Мы чему-то все-таки научились со времен виселиц на Тайберне ^[73] и сожжения Агнес Поули. Хилари Робартс не сделала ничего, что заслуживало бы смерти.