Джон Ле Карре - Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье (сборник)
– Что вам угодно, сержант? – спросил он, давно усвоив покровительственный, снисходительный тон.
– Он появился. Человек, о котором нас предупреждали. Тот, кто убил молодого пограничника.
Капитан мгновенно поставил кружку с пивом на стол.
– Вы перехватили его?
– Мы взяли пеленг. Совместно с коллегами из Витмара. Передает группами по четыре. Очень медленная рука. Из района Калькштадта. Использует частоту, близкую к одной из наших собственных. Зоммер ведет запись на магнитофон.
– Вот ведь чертовщина, – тихо сказал капитан.
Сержант лишь нахмурил брови.
– Что он здесь ищет? Зачем они послали его сюда? – спросил он.
Капитан уже застегивал пуговицы кителя.
– Задайте этот вопрос людям в Лейпциге. Быть может, им и это известно?
21Было уже очень поздно. Огонь в камине у Шефа пылал ровно, но он все равно недовольно и по-женски неловко ковырялся в нем кочергой. Он терпеть не мог работать по ночам.
– Вызывают в министерство, – раздраженно сказал Шеф. – В такой-то час! Нет, это никуда не годится. С какой стати им там приходить в состояние agitato[37] в четверг ночью? Так ведь можно испортить себе все выходные. – Он поставил кочергу на место и вернулся за стол.
– Они почему-то пришли в чудовищный ажиотаж. Какой-то идиот заговорил о «кругах на воде». Чего только людям не померещится по ночам. И, знаете, я стал ненавидеть телефоны.
Перед ним стояло сразу несколько аппаратов.
Смайли предложил ему сигарету, и Шеф взял ее, даже не взглянув, словно хотел показать, что больше не несет ответственности за движения своих конечностей.
– В какое министерство вас вызвали? – спросил Смайли.
– В леклерковское. Вы хотя бы смутно представляете, что происходит?
– Конечно, – ответил Смайли. – А вы разве нет?
– Леклерк так вульгарен! Да, я вынужден признать, что считаю его вульгарным. Он почему-то продолжает думать, что мы соперничаем друг с другом. Хотя как я могу конкурировать с его странной милицией? Они же рыщут по Европе в поисках любых передвижных прачечных. И после этого он боится, что я хочу его поглотить!
– А разве не хотите? Зачем же тогда вы аннулировали тот паспорт?
– И все же, что за глупец! Недалекий и вульгарный человек. И как только может Холдейн работать у него?
– Просто у него когда-то была совесть. И, как и нам всем, ему приходится с этим уживаться.
– Уж не шпилька ли это в мой адрес?
– Чего хочет от нас министерство? – уклонился от ответа Смайли.
Шеф взял со стола пачку бумаг и потряс ими в воздухе.
– Вы видели, что пришло из Берлина?
– Да, прислали час назад. Американцы перехватили передачу и отследили ее. Группы по четыре. Примитивная буквенная кодировка. Они утверждают, что радист находится в районе Калькштадта.
– Это еще где?
– К югу от Ростока. Передача велась шесть минут на одной и той же частоте. Они говорят, что поначалу даже приняли это за шалости какого-то радиолюбителя. Передатчик еще военного образца. Вот они и прислали запрос: не имеем ли мы к этому отношения?
– И что вы ответили? – быстро спросил Шеф.
– Что не имеем, разумеется.
– И правильно сделали. Боже милостивый!
– Вы не кажетесь чересчур озабоченным, – заметил Смайли.
Шеф, казалось, унесся мыслями куда-то в далекое прошлое.
– Мне доложили, что Леклерк сейчас в Любеке. Вот действительно прекрасный город. Я обожаю Любек. Министерство хочет, чтобы мы отправили вас туда немедленно. Я заверил, что вы уже в пути. Встретитесь с ними там. – И он добавил уже очень серьезно: – У вас нет выхода, Джордж. Вы обязаны поехать туда. Мы сваляли большого дурака. Все восточногерманские газеты уже трубят об этом. О предстоящей мирной конференции и саботаже с нашей стороны. – Он кивнул в сторону телефонов. – И министерство вне себя. Господи, как же мне надоели эти чиновничьи морды!
Смайли наблюдал за ним с откровенным скептицизмом.
– Мы имели возможность остановить их, – сказал он. – У нас было для этого достаточно информации.
– Конечно, могли, – без тени смущения признал Шеф. – А знаете, почему мы не сделали этого? Из чистого и самого дурацкого христианского милосердия. Мы решили позволить им немного поиграть в войну, если им того хотелось. Но вам пора в дорогу. И, Смайли…
– Да? Что такое?
– Обойдитесь с ними помягче. – А потом добавил своим капризным тоном: – И все равно, я ревную их к Любеку. Там есть этот ресторан. Не помню названия. Ну, в нем еще любил бывать Томас Манн. Такой интересный.
– Ничего подобного там не происходило, – усмехнулся Смайли. – В ресторан, который вы имеете в виду, угодила бомба. И Томас Манн туда не заглядывал ни разу.
Но Смайли не ушел и после этого.
– У меня остались вопросы, – сказал он. – Вы мне так и не расскажите всего, верно? Но вопросов осталось много.
На Шефа в этот момент он даже не смотрел.
– Что на вас нашло, мой дорогой Джордж?
– Мы все отдали им на откуп и якобы даже помогли. С просроченным паспортом… С курьерской службой, которая бы им заведомо не понадобилась… С антикварной рацией… С документами, с данными о положении на границе… А кто подсказал Берлину прослушивать эфир и даже подбросил нужные частоты? Мы ведь сами снабдили Леклерка кристаллами, верно? Это тоже были акты христианского милосердия? Самого чистого и дурацкого милосердия?
Шеф был в шоке.
– На что это вы намекаете? Какое подлое коварство! Ни один нормальный человек не способен пасть так низко!
Смайли надевал пальто.
– Доброй вам ночи, Джордж, – сказал Шеф, а потом вдруг продолжил порывисто, словно охваченный эмоциями: – Доброго пути. Вот только не забывайте о разнице между нашими службами. Мы нужны отечеству! И не моя вина, что они никак не хотят признать поражение и сгинуть.
* * *Наступал рассвет, но Лейсер не спал. Он хотел принять душ, но не осмеливался выйти в коридор. Он вообще не решался двигаться. Если его уже разыскивали, он знал, что не должен дергаться. Ему следовало уйти из общежития тихо, а не бежать из него сломя голову еще до восхода солнца. Никогда не беги, учили его, двигайся, слившись с общим потоком. Растворись в толпе. Он сможет уйти в шесть. Это было разумное время. Он потер подбородок ладонью, почувствовав острую грубую щетину.
Он был голоден и не знал, что делать дальше, но бежать не собирался.
Лейсер повернулся на постели, вытащил из-за пояса нож и поднес его к глазам. Его трясло мелкой дрожью. Лоб жгло, как в приступе начинавшейся лихорадки. Он смотрел на нож и вспоминал, как легко и непринужденно они обсуждали его: большой палец сверху, лезвие параллельно земле, предплечье напряжено. «Уходите, – сказал ему старик. – Вы либо плохой, либо хороший человек. И то и другое опасно». Как ему следовало держать нож, когда люди разговаривали с ним подобным образом? Так же, как когда он всадил его в того паренька?
Шесть часов. Он поднялся с кровати. В ногах ощущались тяжесть и напряжение. Плечи до сих пор болели от лямок рюкзака. Он заметил, что его одежда пропахла сосновой хвоей и заплесневелыми листьями, соскреб высохшую грязь с брюк и надел другую пару ботинок – с виду совершенно новую.
Потом он спустился вниз и стал разыскивать того, с кем следовало расплатиться. Новые башмаки поскрипывали на ходу. В холле сидела только старуха, перекладывавшая чечевицу из одной банки в другую и разговаривавшая со своим котом.
– Сколько с меня причитается?
– Нужно заполнить бланк, – сказала она зло. – Это первое, что с вас причиталось. Сразу по заселении.
– Уж простите меня, забыл.
Она оглядела его, бормоча ругательства, но не повышая голоса.
– Вы разве не знаете, что это запрещено – останавливаться на ночлег в городе и не регистрироваться в полицейском участке? – Она только сейчас заметила его новенькие ботинки. – Или вы такой богатый, что для вас правила не писаны?
– Простите меня, – повторил Лейсер. – Дайте мне бланк, и я заполню его сейчас. Я вовсе не богат.
Женщина замолчала, снова занявшись своей чечевицей.
– Откуда вы? – спросила она затем.
– С востока, – ответил Лейсер, хотя хотел сказать, что он с юга, из Магдебурга, или с запада, из Уильмсдорфа.
– Вам надо было отметиться вчера вечером, а теперь уже поздно.
– Сколько мне заплатить?
– И заплатить вы не можете, – ответила пожилая женщина. – Теперь уже не важно. Вы же не заполнили бланк. Интересно, что бы вы сказали, если бы вас поймали?
– Что провел ночь с девушкой.
– На улице пошел снег, – сказала старуха. – Не испортите свою новую обувку.
Ветер действительно носил в воздухе жесткие снежинки, которые собирались в трещинах между камнями мостовой, лепились к теплой штукатурке домов. Это был неуютный, бессмысленный снегопад – снежинки быстро таяли там же, куда падали.
Лейсер пересек Фриденсплатц и увидел новый желтый жилой дом в шесть или семь этажей – первую новостройку будущего крупного квартала. На балконах вывесили для просушки белье, которое теперь покрывал тонкий слой снега. На лестнице пахло едой и бензином явно российского происхождения. Квартира оказалась на третьем этаже. Он слышал плач младенца и звуки радио. На мгновение у него возникла мысль повернуться и уйти, потому что его присутствие могло стать опасным для этих людей. Но он тем не менее дважды нажал на кнопку звонка, как сказала девушка. Не до конца еще проснувшаяся, она сама открыла дверь. Поверх хлопчатобумажной ночной рубашки был накинут плащ, который она сжимала у горла, чтобы под воротник не проникал стоявший на лестнице холод. Увидев его, она несколько растерялась, явно не зная, что делать, словно он принес ей дурные вести. Он тоже молчал и просто стоял перед ней; в руке его из стороны в сторону покачивался чемодан. Потом она сделала ему знак головой, и он прошел за ней по коридору до ее комнаты, где поставил чемодан и рюкзак в угол. Стены были увешаны плакатами, звавшими в путешествия, с пальмами на островах и с луной над поверхностью океана. Они упали на постель, и она накрыла его всей тяжестью своего тела, слегка дрожа, не в силах скрыть своего страха.
