Дочь палача и театр смерти - Пётч Оливер

Судья собрался было возразить, но Файстенмантель уже направлялся к пристройке с южной стороны церкви, где находилась низкая дверца. Симон заметил, как в глазах Ригера вспыхнула ненависть. Судья, вероятно, был очень рассержен тем, что Файстенмантель так вот отмахнулся от него при всех.

Последний забарабанил кулаком по двери, и в следующий миг им открыл бледный как полотно священник. Симон уже узнал от Кайзера, что его звали Тобиасом Гереле. Священника, похоже, присутствие цирюльника тоже не особо обрадовало. Он поглядывал на него с недоверием, даже с отвращением, как на назойливого паразита.

«Чудное у них тут общество, – пронеслось в голове у Симона. – Если ты не один из них, лучше сразу отправляйся ко всем чертям. И во что я только ввязался!»

Он оглядел простое убранство маленькой часовни, связанной с церковью еще одной дверью. Перед алтарем было устроено импровизированное смертное ложе из досок. Там лежал труп молодого длинноволосого парня лет двадцати. Симон окинул его задумчивым взглядом. Несмотря на чуть синеватое лицо, юноша был бы красив, если б не черные, покрытые коркой дыры на месте глаз. Губы у него были полные, изогнутые, изящные черты придавали его облику нечто женственное. В саване он походил на падшего с небес и ослепленного ангела.

В канделябрах, расставленных вокруг убитого, горело несколько свечей. В воздухе стоял густой аромат фимиама, словно жители хотели отогнать злых духов, несомненно привлеченных гнусным деянием. Но Симон уже сумел уловить запах разложения.

Крем глаза цирюльник наблюдал за Файстенмантелем: тот с застывшим лицом смотрел на своего мертвого сына. Никто не произнес ни слова, и священник прочел короткую заупокойную молитву.

– Глаза, вероятно, во́роны выклевали, – прервал наконец молчание судья. – Чертовски умные птицы, перетравить бы их всех!.. Но убило его что-то другое.

– А может, это простое самоубийство? – проворчал Файстенмантель. – Он всегда был сентиментальным, склонным к переживаниям… А в последнее время довольно часто нес всякий бред. Про новую жизнь, и все такое. Может, он и впрямь возомнил себя Спасителем и решил последовать его примеру?

– Глупости, самоубийство исключено! – рявкнул Ригер. – Каким образом он сам себя привязал бы к кресту? – Судья повернулся к священнику: – Ваше преподобие, а Доминик никогда не ссорился с другими актерами?

– Ссорился? – Тобиас Гереле явно изворачивался. – Ну, что значит ссорился… Случались порой разногласия. Доминику досталась роль Иисуса, не все были с этим согласны…

– Я кучу денег заплатил церкви за то, чтобы роль досталась моему сыну, – проворчал Файстенмантель. – Не забывайте об этом, ваше преподобие! И он подходил для нее. Посмотрите сами. – Он показал на бледный труп. – Его светлые волосы, узкое лицо, полные губы… Парень явно не в меня пошел… – Он запнулся и продолжил более спокойно: – Но из него получился бы превосходный Иисус. На эту роль он годился куда больше, чем на роль сына.

Горькая усмешка скользнула по лицу Файстенмантеля. Впервые за это время Симон заметил скорбь в его глазах.

– А кто еще добивался роли Иисуса? – осведомился судья Ригер.

– В первую очередь это Ганс Гёбль, – ответил Георг Кайзер. – Он еще несколько месяцев назад просил меня об этом, но мне пришлось сказать ему, что роль уже занята. – Учитель закашлялся и смущенно вытер рот, перед тем как продолжить. – Сегодня, после смерти Доминика, мы все же назначили его на эту роль. Гёбль обладает поразительным сходством со Спасителем на иконах в церкви. Кроме того, у него громкий и приятный голос, и он немного умеет читать. При таком объеме текста это немаловажно.

– И Гёбль конфликтовал с Домиником, так? – продолжал расспрашивать Ригер. – Этому есть свидетели?

Кайзер пожал плечами:

– Два дня назад Гёбль приходил ко мне и жаловался, что не получил роли Иисуса, хотя подходит для нее куда как лучше. Я сказал ему, что актеров подбираю не я, все решения принимает Совет. И… – Он запнулся.

– Что еще? – проскрипел судья. – Не пытайтесь ничего утаить от нас.

– Ну, позднее ко мне явился Доминик и заявил, что Гёбль приходил к нему домой и угрожал. А после его ухода пропала важная часть текста. Та самая сцена распятия, когда Иисус восклицает: «Боже мой, боже мой, для чего…»

– «…для чего ты оставил меня», – тихо пробормотал Симон и взглянул при этом на Файстенмантеля. Тот ничем не выдал своих чувств.

– Так вы считаете, Ганс Гёбль выкрал у Доминика страницу, чтобы навредить ему? – спросил Ригер.

– Ха, все их семейство терпеть нас не может! – вскричал вдруг Файстенмантель. – Жалкие завистники! Теперь вы видите, что бывает, когда чувства затмевают разум. – Он повернулся к судье: – За этим действительно может стоять Гёбль. Так что, будьте добры, выполняйте свои обязанности.

– Завтра я займусь Гансом Гёблем, – пожал плечами Ригер. – Настоятель хочет, чтобы это дело было улажено как можно скорее, а других подозреваемых у нас на данный момент нет.

– Сегодня же схватите Гёбля, – настаивал Файстенмантель. – Подвергните его пыткам, выдавите из него что бы то ни было, но поспешите, Ригер. Нельзя откладывать репетиции, у нас всего несколько недель.

– Не указывайте мне, что делать! – огрызнулся судья. – Умерьте пыл, Файстенмантель! Я все-таки судья в этой долине и подчиняюсь непосредственно аббату.

– Не беспокойтесь, я хочу лишь как можно скорее разобраться с этим делом. – Файстенмантель злорадно улыбнулся, его лысина заблестела в отсветах, как спелое яблоко. – Или мне все-таки придется рассказать аббату о ваших мелких делишках.

– Да как вы смеете…

Ригер побагровел и с шумом втянул воздух. Он угрожающе занес трость и готов был броситься на Файстенмантеля.

– Мир! – вскричал священник. – Прошу соблюдать мир в моей церкви! Как будто мало бед обрушилось на нашу деревню…

Он перекрестился, и оба спорщика подчинились.

– Я молюсь, чтобы этому происшествию нашлось разумное объяснение, – посетовал Тобиас Гереле. – В противном случае…

Он не закончил, вместо этого взглянул на алтарь, над которым висел образ архангела Гавриила, мечом низвергающего сатану в ад. К своему ужасу, Симон даже на алтаре рядом с чашей с дымящим фимиамом увидел пучок зверобоя. Священнику, вероятно, тоже не чужды были суеверия.

– Э-э… может, вы позволите мне взглянуть на труп? – спросил Фронвизер в наступившей тишине. – Иначе зачем же я пришел?

Ригер глубоко вздохнул, после чего повернулся к цирюльнику:

– Пожалуйста, господин цирюльник, делайте, что вам угодно. Хотя дело тут вполне ясное. Этот человек умер на кресте. Что там еще высматривать?

– И все-таки позвольте ему осмотреть убитого, – обратился к судье Георг Кайзер. – Мастер Фронвизер известен своим здравомыслием. Возможно, он заметит нечто такое, что укрылось от вашего опытного взгляда.

Судья молча отступил в сторону, и Симон приступил к осмотру. На запястьях и лодыжках были небольшие кровоподтеки и ссадины, вероятно оставленные веревками. Лицо Доминика посинело, в глазницах набежала кровь. Ощупав его затылок, Симон обнаружил новые следы крови, до сих пор скрытые под светлыми волосами. Там же прощупывалась шишка величиной с яйцо. Симон задумчиво растер липкую кровь между пальцами.

– Прежде чем оказаться на кресте, парень получил удар по затылку, – обратился он к остальным, с любопытством наблюдающим за ним. – Обухом топора или чем-то еще схожего размера. Скорее всего, он был без сознания, когда его привязывали к кресту, это объясняет и незначительные следы от веревок. В сознании он сопротивлялся бы. – Симон показал на посиневшее лицо. – На кресте смерть, вероятно, наступила лишь через несколько часов. Он задохнулся. Когда сил в руках не остается, тело повисает в положении, в котором дышать практически невозможно. Если ему повезло, то он окоченел еще раньше.

– Вполне возможно, – проговорил судья. – Когда его обнаружили, на нем была лишь набедренная повязка, как на Спасителе. Только наш крест стоял не в жаркой Палестине, а в морозном Обераммергау.