Плач - Сэнсом Кристофер Дж.

— Да, — согласился я.

— А как насчет моей идеи о двойном агенте? — спросил Николас. — Мог такой человек сказать своим хозяевам про книгу, а потом, прежде чем ее могли передать, взял ее себе, по пути убив Грининга?

— С какой целью? — спросил Джек.

— Например, чтобы переправить ее за границу.

— Если так, то теперь она может быть только у Маккендрика. Где бы ни был он сам.

От неожиданного стука в дверь все мы подскочили. Но, к нашему несомненному облегчению, на мое приглашение войти в комнате появилась Тамасин.

Мы все встали. После всех поклонов и любезностей жена Джека улыбнулась нам.

— Значит, вот как вы исследуете тайны законов!

Мы с Бараком рассмеялись, хотя Николас слегка нахмурился на то, что она позволяет себе такие вольности. Но мы с ней были старыми друзьями, а Тамасин никогда не была чересчур стеснительной.

Барак с насмешливой серьезностью сказал:

— Мы позволяем себе немного расслабиться в конце тяжелого дня. Хорошенькое дело — женщины суют свой нос куда не положено, а потом еще упрекают нас!

— Может быть, так и надо, — улыбнулась его супруга. — А теперь серьезно, Джек, если вы закончили, то я хотела узнать, не сходишь ли ты со мной на Истчипский рынок посмотреть, нет ли там яблок?

— Уже поздно, — возразил мой помощник. — И ты же знаешь, яблоки еще не поспели — там одни остатки прошлогоднего урожая, причем дорогие, несмотря на то что они скукожились и сморщились.

— А мне так хочется! — Миссис Барак бросила на Овертона встревоженный взгляд. — Яблоки могли привезти из Франции: мы же теперь снова торгуем.

— Спаси Бог мой кошелек! — проворчал Джек, но отставил кружку.

— Мне тоже надо идти, — сказал я. — У меня в кабинете несколько документов, которые надо взять домой. Подождите, пока я их возьму, а потом запру дверь.

— Спасибо, — сказала Тамасин и повернулась к моему ученику: — А как ваше здоровье, мастер Николас?

— Неплохо, миссис Барак.

— Джек говорил мне, что вы больше не теряете документов и не переворачиваете все вверх дном, как раньше, — сказала женщина озорным тоном.

— Я их никогда не терял, — несколько смущенно ответил юноша. — По крайней мере, нечасто.

В кабинете я отобрал нужные мне документы. Когда я снова открыл дверь в контору, Николаса уже не было, а Тамасин сидела за столом Барака. Нежно наматывая на палец выбившуюся из-под чепца прядь ее светлых волос, он тихо говорил:

— Мы обыщем рынок. Но тяга скоро перестанет быть такой сверлящей — в прошлый раз она прошла…

Я кашлянул и встал в дверях. Мы вышли, и я некоторое время смотрел, как Бараки направились по улице под поздним летним солнцем, как обычно по-дружески пререкаясь. И вдруг эта картина так взволновала меня, что у меня даже защемило сердце. Я со скорбью осознал недостаток чего-то подобного в своей жизни. Если не считать фантазий о королеве Англии, как у последнего желторотого мальчишки-придворного в Уайтхолле.

Я тихо поужинал в одиночестве — прекрасная пища, приготовленная Агнессой и поданная Мартином Броккетом с его обычной тихой сноровкой. Я посмотрел на его четкий профиль. Что же он делал, когда Джозефина застала его в моем кабинете? Мне пришла неспокойная мысль, что моя молодая служанка не очень ловка и для Мартина бы не составило труда убедиться, что ее нет поблизости, прежде чем снова заниматься чем-то запретным. Но это было скорее мимолетное искушение — посмотреть, не найдется ли денег для сына. И стюард удержался от искушения, поскольку я тщательно проверил свои счета и не обнаружил никаких пропаж когда-либо.

Потом, пока еще было светло, я взял документы, которые принес из конторы, и пошел в свою маленькую беседку в саду. Эти бумаги касались осенней сессии суда по ходатайствам — спора между крестьянином и помещиком о праве крестьянина рвать плоды с определенных деревьев. Как всегда в подобных делах, землевладелец-помещик был богат, а крестьянин без гроша за душой, и суд по ходатайствам был его единственным прибежищем. Я посмотрел на лужайку и увидел, что ко мне, бесшумно шагая по траве, приближается Мартин с какой-то бумажкой в руке.

Он поклонился:

— Только что принесли вам, сэр. Какой-то мальчишка.

Броккет протянул мне листок бумаги, сложенный, но не запечатанный.

— Спасибо, Мартин, — сказал я.

Мое имя было написано заглавными буквами. Я с тяжелым чувством вспомнил записку, сообщавшую о похищении Николаса.

— Могу я принести вам пива, сэр? — предложил стюард.

— Не сейчас, — коротко ответил я и подождал, когда он отвернется, прежде чем развернуть бумажку. К своему удивлению, я увидел, что она написана мелким угловатым почерком Гая:

Я вскочил и поскорее пошел в конюшню, отметив, что Малтон просто написал свое имя, не приписав своего обычного дружеского прощания «Твой любящий друг».

Верхом на Бытие я доехал до Смитфилдской площади. Я не был здесь со дня сожжения Анны Эскью три недели назад. Мне запомнилось, как я тогда заметил, что остатки монастырского участка Святого Варфоломея заслонены новыми домами, которые выстроил Рич. Я знал, что пожертвования, на которые в дни монастыря существовала прилегающая к нему больница, после его роспуска перешли к королю, и слышал, что теперь больница существует только за счет благотворительности, но не знал, что одним из благотворителей является Гай.

На Смитфилдской площади был базарный день, и повсюду установили загоны для скота, а мальчишки с метлами выметали с открытых мест навоз. В дверях таверн стояли фермеры и торговцы, наслаждаясь вечерним ветерком. Вокруг толпились оборванные дети: они всегда собирались на рынке, стараясь заработать пенни там и сям. Месяц назад прямо здесь я стал свидетелем ужасного зрелища. Кто-то мог бы подумать, что с тех пор здесь останется что-то вроде эха — отблеск огня в воздухе, призрак предсмертных криков… Но, конечно, ничего этого не было.

Я никогда не был в этой больнице, которая выходила непосредственно на Смитфилдскую площадь. Привязав Бытие к коновязи и заплатив пенни босоногому мальчишке, чтобы тот присмотрел за ним, я вошел внутрь. Большое старое здание обветшало, краска и штукатурка облупились — прошло семь месяцев после упразднения монастырских больниц. Я спросил какого-то парня, потерявшего половину ноги и привыкающего ходить на костылях, где можно найти доктора Малтона. Он отправил меня в главную палату — просторное помещение, где двумя длинными рядами стояла пара десятков коек, все занятые больными. Я прошел в дальний конец палаты, где Гай во врачебной робе осматривал пациента. Рядом стоял его ассистент, полный старик Фрэнсис Сибрант.

Они заметили меня. Пациенткой на койке была девушка-подросток, которая хныкала, пока Гай перевязывал ей икру, а Фрэнсис осторожно держал ее ногу. К ноге уже были примотаны две деревянные шины.

— Спасибо, что пришел, Мэтью, — спокойно проговорил мой друг. — Я сейчас освобожусь.

Я смотрел, как он заканчивает перевязку. Сибрант медленно положил ногу девушки на кровать, и Гай тихо сказал ей:

— Вот, теперь не двигай ею.

— Она болит, сэр, — пожаловалась пациентка.

— Я знаю, Сьюзен, но чтобы кость срослась, нужно держать ее неподвижной. Я снова приду завтра.

— Спасибо, сэр. Можно мне взять четки, чтобы проводить время?.. — спросила девушка и резко замолкла, с опаской взглянув на меня.

— Тебе их даст мастер Фрэнсис, — ответил Гай и повернулся к своему ассистенту: — Потом дай ей еще выпить того снадобья, что я прописал. Это облегчит боль.

— Хорошо, доктор Малтон.