Артур Омре - Риф Скорпион (Сборник)
Я не паникер, но сейчас мне надо быть особенно осторожным: нельзя поддаваться устрашающему действию этого бескрайнего пустого пространства, нельзя думать о том, как близки мы к победе. Может быть, она мертва или серьезно ранена, подумал я. И тут же понял, что эта тема тоже небезопасна. Я прогнал от себя всякие мысли и сосредоточился на своих движениях.
Через час, а может быть два, я случайно посмотрел направо и увидел мачту. До нее была почти миля, Шэннон не могла меня увидеть на таком расстоянии, но, несмотря на это, меня захлестнула теплая волна надежды и благодарности. Ритм моих движений тут же нарушился, я ушел под воду и чуть не захлебнулся. Она пришла в себя! Это был только обморок! Я напомнил себе, что она может и не найти меня, слишком уж велика площадь поисков, но сознание того, что она жива и может добраться до суши, помогло мне удержаться на плаву.
Я отчаянно махал руками всякий раз, когда оказывался на гребне волны. Она прошла мимо, уйдя далеко на запад, потом стала разворачивать яхту. Я наблюдал за ней, глядя через плечо. Вот она пошла на восток. У меня появилась надежда. Я понял, что она делает. Я люблю ее. Господи, она просто молодчина! Какая же молодчина! Когда она пришла в себя, она не знала, как долго пробыла без сознания и где мы свалились за борт. Поэтому она не могла вернуться и кружить вокруг этого места. Но она знала, каким курсом шла яхта. Теперь она прочесывала весь район «ковровым методом», А ведь раньше она никогда не имела дела ни с яхтами, ни с компасами, ни с морем. Я повернулся и поплыл в направлении солнца.
Уйдя довольно далеко, она развернула яхту и снова пошла на юг. Я попытался прикинуть, на каком расстоянии к востоку от меня пройдет яхта. Определить это было трудно, но я поплыл быстрее. Яхта приближалась. Она прошла ярдах в трехстах — четырехстах от меня. Я увидел Шэннон. Она закрепила руль и стояла на гике, обняв рукой мачту.
Я вспомнил о бинокле. Каждый раз, оказываясь на гребне волны, я высовывался из воды как можно выше и махал рукой, но яхта проходила мимо.
Вдруг Шэннон спрыгнула с гика и побежала на корму. Яхта начала поворачивать. На секунду я закрыл глаза и медленно выдохнул.
Шум мотора стих, яхта некоторое время продолжала идти ко мне по инерции, потом остановилась, чуть покачиваясь на волнах. Шэннон стояла на кокпите с мотком линя в руках. Она размахнулась было, чтобы бросить мне линь. Я покачал головой. Подплыл к яхте. Она смотрела на меня. Ее лицо было совершенно неподвижно. Она молчала. Я тоже молчал. Когда яхта накренилась, я ухватился за перила и подтянулся. Она встала коленями на кокпитную скамью и стала помогать мне забраться на борт, держа меня за запястье одной рукой и обхватив мою спину другой. И вот я уже рядом с ней, на скамье кокпита, под теплым солнцем.
Она забыла о сдержанности. Мы оба забыли обо всем на свете. Давно сдерживаемые чувства вдруг вырвались наружу, сметая все преграды.
Наверное, человек всю жизнь живет ради одного какого-то мгновения. Если это так, для меня такое мгновенье наступило.
Шэннон прижалась ко мне. Она плакала. Я тоже заплакал. Ничего не мог с собой поделать. Слезы текли у меня по лицу, а я обнимал ее так крепко, что она не могла дышать, и целовал, целовал… Наши губы встретились.
Яхта покачивалась на волнах, и у меня возникло то же ощущение, что в прошлый раз: будто мы летим сквозь протянувшееся на многие световые годы розоватое пространство. Потом было тоже как тогда: я чувствовал, что тону в ней, и мне уже никогда не выплыть, да я и не хочу выплывать. Я целовал слезы у нее на лице, целовал ее закрытые глаза, потом просто сжимал ее в объятиях, уткнувшись лицом в ее шею и слушая, как бьется ее сердце. Никто из нас не произнес ни слова.
Мы долго сидели обнявшись. Потом я поднял голову, чтобы посмотреть на нее. С моих волос ей на лицо натекла вода, смешавшись со слезами. Я все платье ей промочил, прижимая ее к себе. У нее на лбу, у самой линии волос, виднелся припухший синяк. Косые лучи утреннего солнца падали на ее смеженные веки и широкие скулы. У меня просто дух захватило, так она была прекрасна.
Она открыла глаза. Они были мокры от слез и сияли каким-то особым светом. Мокрые ресницы казались темнее, чем обычно. Она сразу и плакала и смеялась. А когда улыбнулась, уголки ее губ дрожали.
— Я… Я думала, что не найду тебя, — прошептала она. — Билл, милый…
Я нагнулся и легонько коснулся губами синяка у нее на лбу.
— Ах ты, моя шведка, — сказал я. — Моя милая, великолепная шведка. Не шевелись. Я хочу посмотреть на тебя, дотронуться до тебя…
До меня дошло, что я и так уже смотрю на нее и дотрагиваюсь до нее и что у меня, наверное, ум зашел за разум, раз я говорю такое. Я просто не выдержал перегрузок. Сколько всего случилось! Они больше нам не грозят. Мы победили. Мы свободны. Мы вместе. Мы одни, только она и я. И весь мир открыт для нас. Я так люблю ее, что от одного взгляда на нее у меня дух захватывает. Я попробовал сказать ей все это, но сбился и замолчал. Наверное, есть мера всякого чувства, даже счастья, которое может испытать человек. Стоит переполнить меру, и предохранители тут же вылетают.
— Я люблю тебя, — бестолково закончил я. — Может быть, когда-нибудь я сумею показать тебе, как сильно я тебя люблю.
Она кивнула и прошептала:
— Я знаю. Я чувствую то же самое. С самого начала, даже когда я еще не знала, что он натворил… Ничего не могла с собой поделать… Теперь ты понимаешь, почему я не могла уйти от него? Я бы всю оставшуюся жизнь казнилась тем, что покинула его. Я не могла показать, что чувствую, при этих двух… свиньях. Я бы скорее умерла. Это все равно что раздеться донага.
— Их больше нет. Забудь о них. Она вдруг посерьезнела.
— Я знаю, что нам некуда податься, что в целом мире нет места, где бы нас оставили в покое. Но сейчас мне все равно. Мы здесь одни. Этого им у нас не отнять. Мало кому удается так уединиться.
Я вскочил со скамейки, схватил ее за руку и потянул за собой.
— Что значит, нам некуда податься? Пойдем, я тебе кое-что покажу.
Она посмотрела на меня как на чокнутого, но послушно спустилась со мной в каюту. Я вдруг вспомнил, что так и остался в одних трусах, но у меня не было времени беспокоиться о таких мелочах. Хотелось поскорее рассказать ей о своих планах.
— Смотри, — сказал я, отбрасывая в сторону верхнюю карту, карту Мексиканского залива. Под ней лежала карта всего Карибского моря, — от Кубы до Наветренных островов. — Смотри, Шэннон, родная, смотри сюда. Вот куда мы отправимся. Нас здесь никто никогда не найдет. У нас яхта. На ней можно пойти куда угодно. Можно даже совершить кругосветное плавание. С такими-то деньгами, как у тебя в сумке…
Я обнял ее за плечи и стал показывать ей карту. Увлекшись, я тараторил без умолку. Ужасно хотелось, чтобы она поняла.
— Барбадос, Антигуа, Гваделупа, Мартиника. Маленькие острова… Рыбачьи деревушки… Только ты и я, больше никого. Даже миллионеры могут только мечтать о такой жизни. Представляешь, горы и джунгли подступают стеной к самой кромке воды, а вода такая голубая, что ты глазам своим не веришь, пляжи, каких ты в жизни не видела, пассаты, ночи, пьянящие, как вино… Мы вдвоем, только ты и я. Они нас в жизни не найдут — ни полиция, ни кто другой. Они забудут про нас. Мы изменим название яхты. В качестве порта приписки укажем… — Я ткнул пальцем в карту. — Сан-Хуан. А когда нам надоест Карибское море, мы пересечем Атлантику южным маршрутом, пройдем через Средиземное море и Суэцкий канал в Индийский океан, потом отправимся в Ост-Индию и на острова юга Тихого океана. Ява. Борнео. Таити…
Я замолчал. Она смотрела на меня как на дитя неразумное.
— Что такое, радость моя? — спросил я. — Разве ты не хочешь этого?
— Господи, Билл, хочу ли я? — ответила она. — Да я бы все на свете отдала, чтобы так оно и было. Но сможем ли мы это сделать?
— Сможем ли? — переспросил я, беря ее лицо в окружение своих ладоней. — Прекрасная моя шведка, конечно, сможем! Мы забудем обо всем на свете, ты научишься управлять яхтой, прокладывать курс, плавать, рыбачить на рифах, ловить омаров. Ты будешь загорать под солнцем всех тропиков, какие только есть на свете, а под луной я буду любить тебя: у побережья Тринидада, в Малаккском проливе, на Соломоновых островах, в тропических лагунах…
— Билл… — сказала она и замолчала, не в силах произнести ни слова.
* * *
В полдень поднялся небольшой бриз. Мы поставили парус, и я проложил курс на юго-восток, к Юкатанскому проливу. Мы едва делали два узла, но все же продвигались вперед. К заходу солнца мы снова попали в полный штиль, я спустил ялик на воду, подплыл к корме яхты и замазал белой краской ее название и порт приписки. Когда краска высохнет, добавлю еще слой-другой, потом можно будет писать новое название.
Пока я работал, Шэннон вышла на палубу в резиновой шапочке и купальнике, состоявшем из коротеньких плавок и лифчика, прыгнула в воду, подплыла к ялику и стала наблюдать за мной, держась за него рукой. Когда я закончил, она помогла мне поставить ялик на место, на крышу каюты. Потом мы сидели на кокпите, курили и смотрели, как гаснут последние отблески заката.
