Юрий Вигорь - Сомнительная версия
Судя по слухам, граф Нарышкин, живя на широкую ногу, держал десятка четыре свор борзых и гончих, а в прекрасной конюшне красного кирпича, увенчанной шпилями по двускатной крыше с башенками, было не меньше трехсот отменных скакунов.
Специально доставленные из Булонского леса олени жили в огромных, обнесенных сеткой вольерах среди соснового бора. Каждый год граф велел выпускать молодняк на волю, и по прошествии времени олени расселились по всей округе.
Приезжавшие в имение гости старались перещеголять друг друга в стрельбе из ружей и луков, причем частенько охотились без зазрения совести и в вольерах, но сам старый граф, презревший на склоне лет светскую суету и одолеваемый меланхолией, если и развлекался охотой, то исключительно в лесах на вольную дичь, как истый спортсмен. У его светлости имелась отменная коллекция ружей, стрелял он, надо сказать, превосходно и мог дать любому фору, что в состязаниях из английского лука, что из арбалета.
Осенью Нарышкин частенько отправлялся налегке, с двумя-тремя егерями, подстеречь на реву красавца рогача; подолгу, бывало, сидел на вышке до захода солнца, а в полнолуние нередко охотился и за полночь.
Само собой разумеется, никто из местных жителей, даже богатых помещиков, не смел и появляться в графских лесах с ружьем или луком, а если, паче чаяния, егеря встречали такого дерзостного смельчака, на него тотчас пускали свору собак, которые безжалостно рвали браконьера в клочья. На этот счет граф был чрезвычайно строг и жесток, забыв масонскую заповедь о всеобщем людском равенстве и единении с природой, хотя в остальном считал себя вполне добродетельным.
Полагаю, что нет особой необходимости излагать частные подробности жизни графа Нарышкина, тем более его загадочное прошлое, о котором он не любил распространяться. Обратим внимание лишь на то, что в тот роковой день, о каковом ниже пойдет речь, граф, как обычно, поехал развлечься охотой с тремя егерями, но без собак. Свою любимую английскую кобылу он оставил у дороги и велел слугам дожидаться близ опушки, пока не даст условленный сигнал рожком, а сам налегке с ружьем направился через чащу к поляне в глубине леса, где высился на столбах замаскированный скрадок.
Еще в сумерках послышался громкий одиночный выстрел, после чего воцарилась гнетущая тишина, а затем вдруг раздался душераздирающий крик.
Егеря некоторое время находились в недоумении и полной растерянности, поскольку сигнала рожком не было. Потом один из них высказал резонное предположение, что, видимо, какой-то бродяга случайно забрел на поляну, а рассерженный граф сгоряча пальнул для острастки: неповадно будет впредь шататься в недозволенных местах и пугать оленей. Крутой нрав Нарышкина, нервозность и щепетильность на охоте многим хорошо известны. На его совести была не одна человеческая жизнь, а уж запороть ослушавшегося егеря плетью составляло сущий пустяк. Поскольку условленного сигнала нет, то и следует благоразумно, терпеливо дожидаться. Возвращаться же назад без добычи — не в правилах графа. К тому же он страшно честолюбив и не пожелает ударить в грязь лицом перед гостившим в имении бароном Готтерингом.
Альфонсис именно на этом интригующем месте неожиданно прервал свой рассказ. За окном сторожки тревожно залаяла собака. Альфонсис накинул куртку и вышел с фонариком глянуть, кто пожаловал в такое позднее время. Метрах в трехстах от загородки, где жил прирученный им олень, стояли две кормушки, к которым по ночам приходило стадо и спокойненько кормилось, зная, что здесь им ничего не грозит. Уж где-где, но тут браконьеры ни за что не отважились бы стрелять и даже глухой ночью предпочли бы обойти этот край леса стороной.
Альфонсис вернулся минут через двадцать заметно встревоженный чем-то и проговорил глуховатым секущимся голосом:
— Кто-то пытался подкрасться к кормушкам и спугнул оленей. Странно, странно… Неужто опять он?
— Кто именно? — усмехнулся я. — Не призрак ли графа Нарышкина?
— Призрак не призрак, а только поглядим, что скажешь после, — обронил он с мрачным видом, отправился на другую половину избы и принес длинную стрелу с кованым наконечником в зазубринах. Древко стрелы у основания было в следах черной, запекшейся крови.
Я решил, что Альфонсис намеренно разыгрывает меня и для пущего эффекта подогревает страсти. Сделать такую стрелу и насадить на нее наконечник, откованный сельским умельцем-кузнецом, пара пустяков.
— Ошибаешься, — сказал Бразайтис с хмурым выражением лица. — Наконечник и в самом деле старинный. Мне довелось найти такой же в Жагарэ пару лет назад, когда рабочие копали траншею для ремонта водопровода. Вот погляди, — достал он с полки жестяную коробку и вынул оттуда ржавый наконечник: по форме и характеру зарубин он весьма походил на тот, что был на стреле.
— Но само древко стрелы, оно ведь сравнительно недавно сделано, — заметил я.
— Похоже на то, — кивнул он. — Так вот, именно этой стрелой убит две недели назад олень вблизи моей кормушки. Дело произошло так. Отправился я в тот вечер на соседний хутор, где живет со своей старухой Лаймой старый Витос. К ним из Каунаса приехали зять с дочерью; я довожусь ей крестным отцом. Ну, Витас меня и пригласил, зная, что буду рад повидать Элиту. Отужинали мы, разговоры пошли про то да про се, о городской жизни. Время еще не позднее, но у меня на душе, понимаешь ли, что-то неспокойно, не сидится, и все тут, домой тянет. Распрощался, поблагодарил за угощение и пошел неторопливо к себе, коротая путь наторенной тропинкой через лес. Вдруг слышу — впереди топот копыт. Замер, притаился за елью. Стадо оленей пронеслось почти рядом со мной, но один из них неожиданно свалился замертво. Подхожу, а он язык вывалил и уже не дышит. «Что за диво? — думаю. С чего бы ему вдруг помереть на бегу? И не стрелял ведь никто». Склонился над ним и глазам своим не верю: торчит в боку под лопаткой вот эта самая стрела. Потом неподалеку еле слышно треснула за деревьями ветка. Пригляделся — мелькнула вроде чья-то тень. Я закричал: «Стой, стрелять буду!» Хоть и безоружный, а решил взять на испуг. Да где там. Треснула опять ветка в чаще, но уже гораздо дальше. Я бегом в ту сторону. Догнать, конечно, не догнал, пустое дело преследовать в ночном лесу. На другое утро обнаружил на том месте чьи-то следы: свежие и глубокие отпечатки сапог размера сорок пятого, не меньше. Здоровущий, видно, детина. С таким повстречаешься безоружный, так небось не поздоровится.
— Выходит, этот неизвестный стрелял по оленю из лука? — спросил я, немало озадаченный всей этой историей.
— А кто его знает: из лука или арбалета, — протянул с сомнением в голосе Альфонсис. — Но факт, как видишь, налицо, и есть вещественное доказательство, — оглядел он еще раз внимательно стрелу и пощелкал по древку ногтем. — Может, этот типчик следил в тот вечер за мной, видел, что, переодевшись в чистое, ушел из дому. Решил — вернусь не скоро, задержусь в гостях, а он тем часом спокойно поживится олениной. У кормушек здесь место почти открытое, лунной ночью хорошо видно на полсотни шагов, бей любого рогача на выбор. Попасть-то он попал точнехонько под лопатку, но бык подвернулся могучий и крепкий на рану. Сам знаешь, благородного оленя редко удается свалить с ходу наповал. Смертельно раненный кабан иногда и заверещит от боли, но олень хоть кровью будет обливаться, а изойдет молча. Иной раз бык с пробитым пулей сердцем метров сто еще одолеет, забьется в чащобу и там уже рухнет замертво. Мне доводилось бить их наповал только при прямом попадании в голову или шею у позвоночника. Выстрел этот трудный, требует сноровки и точного глаза.
— Судя по всему, твой ночной разбойник тоже обладает верным глазом, если сумел выцелить в темноте под лопатку, — проронил я. — Как видно, большая практика…
— Черт его знает кто он такой, язви его душу, — закурил, чтобы унять волнение, Альфонсис. — Подобных случаев браконьерства с луком или арбалетом в наших лесах давненько, со старых времен не было. Поди расскажи егерям с соседних обходов, так не поверят и еще, чего доброго, на смех поднимут, скажут, опять я диковинную историю присочинил, и уж не продолжение ли это легенды про смерть графа Нарышкина. Нет, ну почему именно на моем обходе надо было такому случиться! — воскликнул он запальчиво. — Неспроста это, видно, неспроста. — Альфонсис задумчиво поглядел в окно, где над сумрачно маячившими деревьями, по которым пробегали порывы ветра, отчетливо проступил серп месяца. — Меня больше всего интересует: откуда у него стрелы с этими старинными наконечниками? — снова заговорил он. — Кроме как в окрестностях Жагарэ, их, пожалуй, нигде не сыщешь. Допустим, он бывший спортсмен, хорошо стреляет из лука, но к чему вся эта мистификация?
— Почему ты заключил, что он именно бывший спортсмен? — перебил я. — Может, просто в свое удовольствие стреляет, набил руку…
