Ксавье Монтепен - Лучше умереть!
Этьен Кастель провел рукой по лбу; вид у него был задумчивый.
— Господин Люсьен, — сказал он вдруг, — вы ошибаетесь, полагая, будто мне известно нечто, чего не знаете вы. Честное слово: я ничего не знаю и ничего не могу вам сказать; просто есть в жизни такая штука, как предчувствие, от которого невозможно избавиться. Именно оно подсказывает мне, что очень скоро мы узнаем, кто же все-таки убил вашего отца, и именно господин Поль Арман поможет нам пролить свет на эту тайну. А еще у меня есть предчувствие, что Люси Фортье в один прекрасный день станет вашей женой. Каким образом? Сам не знаю… но поверьте мне и ждите.
— Как можно ждать, если в душе царит смерть?…
— Еще раз говорю: так надо! Через несколько недель мне предстоит исполнить свой священный долг по отношению к Жоржу. А пока я прошу вас набраться терпения и следовать моим советам, какими бы странными они вам ни казались.
— Да вы просто пугаете меня! Что за секрет вам открылся?
— Никакой мне секрет не открылся. Я пытаюсь найти средство вернуть вам Люси, только и всего, и я сумею сделать это! Так что извольте слепо повиноваться мне недели две-три. Причем. ради вашего же счастья; ничего другого от вас и не потребуется. Договорились?
Люсьен склонил голову в знак согласия.
— А теперь я прошу вас дать мне кое-какие совершенно необходимые сведения; когда мы с вами последний раз виделись у Жоржа, вы сказали, что у вас есть подлинник документа, из которого явствует, что девушка, которую вы любите, — дочь Жанны Фортье.
— Да, сударь, он все еще у меня.
— И этот документ вы получили от господина Поля Армана?
— Да!
— Вы можете дать мне его на некоторое время?
— Конечно же! Если хотите, я сейчас же за ним схожу.
— Не стоит. Только прошу вас принести мне его завтра.
— Завтра он будет у вас, — сказал Люсьен, вопросы художника по-прежнему удивляли его.
Этьен Кастель слишком хорошо разбирался в людях.
— Конечно, все это кажется совершенно непонятным, — сказал он. — Но не надо ничему удивляться. Я, так же как и вы, пытаюсь в полном мраке отыскать правду. Я очень хорошо к вам отношусь, вы вызываете во мне участие, и мне дороги те, кого вы любите. Я долго ломал голову над вашей проблемой, и кое-что мне удалось найти. Конечно, все это пока весьма неопределенно. Может быть даже, ни к чему и не приведет; но если я оставлю все как есть, я буду думать, что поступил легкомысленно, буду чувствовать себя виноватым. Кроме того, по-моему, я уже говорил вам о том, что знаю немало весьма влиятельных людей, всегда готовых прийти мне на помощь. Вот я этим и воспользуюсь — для вас, а не для себя.
— Я от всей души благодарен вам, сударь!
— Подождите, пока дело будет сделано, а потом уж благодарите.
Тут их разговор был прерван отчаянным звонком в дверь. Мгновение спустя Лакей впустил в комнату Жоржа Дарье. Друзья горячо приветствовали друг друга, потом Люсьен спросил:
— Ты доволен своей поездкой?
— Более чем. Мне предстояло выступать на двух процессах. И оба я выиграл. Правда, со мной случилась одна неприятность, помешавшая мне довести до конца дело в третьем процессе, из-за которого мне пришлось ехать в Тур. В день отъезда меня угораздило потерять документы.
— Скорее всего, ты их куда-нибудь не туда засунул… — заметил Этьен.
— О, нет! К несчастью, и в самом деле потерял! Сначала я думал, что забыл их дома. И послал из Тура телеграмму старушке Мадлен. Она ничего у меня на столе не нашла. И я вынужден был попросить двухнедельную отсрочку в надежде, что обклею в Париже все стены объявлениями о пропаже с обещанием солидного вознаграждения и сумею, таким образом, вернуть документы, без которых мой клиент неминуемо проиграет процесс…
— А кто-то может извлечь из них для себя пользу?
— Никто; только я и мой клиент.
— Ну, в таком случае тебе их наверняка вернут.
Слуга объявил, что обед подан. Трое друзей направились в столовую. За обедом они оживленно беседовали, а когда встали из-за стола, было уже два часа дня.
— Может быть, пойдем в мастерскую? — предложил Этьен. — Мы ведь сейчас так надымим своими сигарами, что в этой тесной комнатке дышать будет нечем…
В центре мастерской на мольберте стоял еще не оконченный портрет Мэри Арман. Картина с изображением ареста Жанны Фортье в доме священника была, как обычно, накрыта зеленой тканью. Жорж и Люсьен с восхищением рассматривали портрет девушки; сходство было поразительным.
В этот момент вошел слуга и доложил, что пришла госпожа Арман. Художник вернулся в гостиную, где его ждала Мэри.
— Дорогой маэстро, — сказала девушка, — прошу простить меня за столь бесцеремонное вторжение, тем более что сегодня выходной день. Но я была вынуждена так поступить… Это очень срочно…
— Я всегда рад видеть вас, сударыня, — поклонившись, ответил Этьен. — Так вы говорите, что у вас ко мне нечто срочное?
— С минуты на минуту сюда придет папа. Он собирался попросить вас о чем-то, а я не хочу, чтобы он увидел мой портрет. Я ведь намеревалась устроить ему сюрприз!
— Вы очень хорошо сделали, что предупредили меня, — сказал художник; услышав о предстоящем визите миллионера, он невольно вздрогнул. — Так вы говорите, что ваш отец будет здесь с минуты на минуту?
— Да, он задержался по дороге, и я этим воспользовалась, чтобы поскорее предупредить вас. Я подожду его здесь. Вас это не стеснит?
— Нисколько, более того, я надеюсь, что вам будет приятно встретиться с моими друзьями, мы с ними только что о вас говорили…
С этими словами он взял Мэри под руку, и они направились в мастерскую. Увидев Жоржа Дарье и Люсьена Лабру, девушка удивленно ахнула. И так разволновалась, что в одну секунду успела сильно покраснеть и тут же побледнеть. Молодые люди встали, приветствуя ее. Жорж Дарье шагнул ей навстречу.
— Какой приятный сюрприз, сударыня, — произнес он.
— Для меня ваше присутствие здесь тоже большой сюрприз, и не менее приятный, — ответила Мэри. — Ведь вы оба, похоже, совсем забыли дорогу на улицу Мурильо…
С этими словами она быстро взглянула на Люсьена: в ее взгляде читался упрек. Сын Жюля Лабру молчал, опустив голову. Жорж заметил:
— Зато мы много думаем о вас, сударыня; доказательством тому служит тот факт, что мы только что о вас говорили…
Этьен Кастель тем временем накрыл куском ткани неоконченный портрет и задвинул мольберт в угол мастерской. Услышав слова Жоржа, он быстро повернулся к гостям.
— Мы от всей души поздравляли господина Люсьена Лабру, — сказал он, — ибо он только что сообщил нам нечто весьма приятное… Ваш отец оказал ему большую честь, сделав ему блестящее предложение; ведь желание вашего батюшки видеть его своим компаньоном свидетельствует о том, что он в высшей степени уважает и ценит нашего друга, а ваш союз станет надежным залогом его будущего…
Мэри затрепетала от радости. Глаза ее заблестели, лицо порозовело; она подошла к Люсьену.
— Вы и в самом деле говорили об этом, господин Лабру? — прошептала она, протягивая ему руку.
Этьен многозначительно посмотрел на молодого человека. И Люсьен, хотя и питал глубочайшее отвращение ко всякого рода лжи, все-таки ответил:
— Да, сударыня. Я поделился с моим другом Жоржем Дарье новостью о том, что господин Арман предложил мне стать его компаньоном, что обеспечит мне состояние, и что он считает меня вполне достойной кандидатурой на заключение с вами брачного союза…
— И что вы еще сказали? — с трудом проговорила Мэри.
— Сказал, что поначалу я колебался, не в силах поверить в осуществление того, о чем и мечтать не смел: ведь надо быть слишком честолюбивым человеком, чтобы мечтать о подобных вещах…
— А потом он сказал, — поспешил ему на помощь художник, — что, поразмыслив, понял — это не сон, и с радостью согласился.
Мэри была слишком взволнована, чтобы отдавать себе отчет в том, что говорит с ней об этом больше Этьен Кастель, нежели Люсьен.
— Наш друг немного застенчив, — продолжал художник. — Думать он умеет гораздо лучше, чем говорить, однако теперь уже мы с Жоржем Дарье уверены: в самое ближайшее время нам предстоит стать свидетелями заключения некоего весьма счастливого брачного союза.
На глазах у Мэри выступили слезы.
— О! Простите меня, сударь, — сказала она, подняв на художника влажные, но счастливые глаза, — простите мне мои слезы, ведь это хорошие слезы, я плачу от радости. Этими слезами я обязана вам, и очень благодарна за это!
Жорж Дарье совсем — или почти совсем — не понимал, что же тут происходит; однако, глядя на то, как решительно его бывший опекун вмешался в разговор, подумал, что до его прихода художник с Люсьеном все обсудили и пришли к какому-то решению.
Зазвонил колокольчик; мгновение спустя появился лакей и доложил о приходе господина Поля Армана. Этьен приказал пригласить его в мастерскую и шепнул Люсьену на ухо:
