Аркадий Васильев - В час дня, Ваше превосходительство
К рейхсминистру восточных провинций Альфреду Розенбергу Власов в числе других взял и меня.
Я знал, что Розенберг из прибалтийских немцев, его биография, как и других «фюреров», распространялась в Германии в миллионах экземпляров, но разве мог я предположить, что уже встречался с ним!
Светило немецкого национал-социализма, автор книги «Миф XX века» встретил нас, стоя посреди своего огромного кабинета. Я узнал его.
Мне надо было запомнить каждое слово беседы Розенберга с Власовым, а я никак не мог отделаться от воспоминаний.
…Август 1918 года. У меня отпуск — всего одна неделя. Яков Христофорович Петерс сказал: «Немного отдохни… Съезди к родителям…»
Поезд «Максим», собранный из товарных «телячьих» и пассажирских вагонов, тащился еле-еле. Мы — я и мой случайный спутник — лежали на нарах, сколоченных из необструганных тесин, стоило неосторожно повернуться — ив тело впивались занозы. У спутника странная манера объясняться — твердо выговаривает каждое слово, как ученик…
«Наш Рижский политехнический институт…»
Это он, Альфред Розенберг, спал у нас в сарайчике на постели брата, Петра, это он, Альфред Розенберг, разговаривал на лестнице губкома с Фурмановым. Я вспомнил слова Дмитрия Андреевича: «Вы для здешних товарищей человек абсолютно неизвестный, и в партию вас в Иваново-Вознесенске вряд ли «запишут». Выходит, это он, Альфред Розенберг, хотел «записаться» в Коммунистическую партию и это он, Альфред Розенберг, ответил тогда Фурманову: «Пожалуй, вы действительно правы, товарищ Фурманов. До свидания. Извините за беспокойство!»
Видно, и на Розенберга повлиял прием Власова Гиммлером, он был любезен с нами, даже радушен. Правда, когда речь зашла о будущем России, в глазах рейхсминистра вспыхнула неприкрытая злоба. Звание рейхсминистр восточных провинций теряло смысл — какие там, к черту, остпровинции, когда советские армии вступили в Германию!..
Пока Власов делал визиты высокопоставленным особам рейха, Жиленков и Малышкин подготавливали встречи с представителями других «национальных комитетов» и учреждений. Первым согласился на свидание руководитель русской эмиграции в Германии генерал Бискупский. Я видел, как у подъезда «Русского комитета» двое пожилых, старомодно одетых спутников вынимали генерала из старенького автомобиля. Все они кряхтели, охали, Бискупский еле встал, ноги у него дрожали, как у старой опоенной лошади. Мне показалось — не подхвати его под руки солдаты из комендантского взвода, он бы не мог сдвинуться с места.
Вечером даже Трухин, обычно мрачный, нахмуренный, захохотал, слушая рассказ присутствовавшего на встрече недавно появившегося в «Русском комитете» бывшего консультанта Мосгормашучета Андреева, которого предполагали назначить начальником финансового управления будущего объединенного комитета, Андреев, копируя старческую походку генерала Бискупского, «кричал» трагическим шепотом:
— Я соглашусь на единый союз с вами исключительно при одном условии: если в России будет восстановлена монархия! Да, имейте в виду, я монархист! И никто меня с избранного пути не свернет!
Бискупского вместе со спутником, не менее дряхлым генералом Лампе, поторопились поскорее выпроводить, но, видно, торопились чересчур — у подъезда Бискупский упал. Его с трудом подняли.
Состоялась встреча с генералом Красновым. Я вспомнил, как в алексинской школе, когда мы «проходили» по истории 1917 год, ученики спрашивали меня, как же это отпустили под честное слово такого врага.
А сейчас я наблюдал, как Власов встретил Краснова у самого подъезда, распахнул объятия: «Дорогой Петр Николаевич, рад вас видеть в добром здравии!»
Но «здравие» у Краснова было явно неважное — седой, обрюзглый, с фиолетовым носом, он шумно пыхтел, шаркал ногами.
И эта встреча должного эффекта не принесла. Краснов дипломатично уклонился от объяснения.
— Я, Андрей Андреевич, уже присягнул Адольфу Гитлеру. И, кроме того, генерал, у меня соглашение с Великой Германией о том, что мои единомышленники за участие в борьбе с большевиками получат поселение в Италии.
— Где?
— В Италии.
— А как на это посмотрят итальянцы?
— Не знаю, я с итальянцами не договаривался.
— Ну что ж, господин Краснов, сожалею, что альянс у нас не вышел.
— Я тоже. Но я уж присягнул. Соглашение подписал.
На том и расстались.
Состоялась встреча с генералом Туркулом, руководителем «Русского национального союза участников первой мировой войны». Туркула и царского генерала Крейтера привез в своей машине оберфюрер СС Крегер. Всем, кто наблюдал их приезд, показалось, что Крегер слегка подтолкнул стариков, когда они, выйдя из машины, начали озираться: «Куда это нас привезли?» Генералы полистали «предварительные условия» и согласились вступить в объединенный комитет.
— Мне все равно, — заявил Туркул. — По-моему, из этой затеи что-то все-таки выйдет.
Председатель «Украинской рады» Шандрюк потребовал, чтобы Власов к нему приехал сам. Власов сначала было заартачился: «Если каждый будет меня требовать! Подумаешь, Шандрюк! Кто это знает, кроме кабатчика?» Но на Власова прикрикнул Майкопский, пришлось отправиться с Крегером к Шандрюку. Видно у Шандрюка были в главном управлении имперской безопасности покровители — он принял председателя «Русского комитета» чуть не в исподнем. Выслушал и, лениво позевывая, произнес:
— Вы, господа, как-нибудь уж без меня чего-то организуйте. Я нисколечко не заинтересован.
Жиленков в сопровождении своего приятеля оберфюрера СС Далькена ездил в пригород Берлина к Бандере. Кроме конфуза, ничего не получилось. Бандера наорал: «Москали! Пошли к…» Послал очень далеко, но Далькен пригрозил пожаловаться Бергеру, и Бандера стал учтивее, прекратил материться, но согласия вступить в объединенный комитет не дал: «Обманете, знаю я вас…»
Министерство восточных провинций, у которого дел стало совсем мало, пригрело «грузинский комитет» во главе с Кедия. Власов беседовал с Кедия, не сошлись на пунктах будущих взаимоотношений между Грузией и Россией.
Отказался сотрудничать и «президент» Туркестана Каюм-хан. Разговаривал высокомерно, заносчиво. «Мы будем самостоятельным государством. С Россией ничего общего иметь не желаю!»
Майкопский взамен Каюм-хана подсунул хана Помудского. Хан согласился через пять минут, правда выторговав себе сразу «персональную зарплату». О Каюм-хане он заявил: «Напрасно вы к этому дерьму ездили. Авантюрист, убийца, продаст за дыню…»
Мне давно нужно было побывать на курсах пропагандистов «РОА». Они находились в Добендорфе, в сорока километрах южнее Берлина. Немцы помогли Власову создать курсы пропагандистов еще в начале 1943 года. Это произошло по указанию Гиммлера. Рейхсфюрер СС пошел на это из деловых соображений. Большинство курсантов по окончании курсов направлялись в остлегионы, в лагери военнопленных, в бараки острабочих. Пусть не все выпускники выполняли свои обязанности в соответствии с присягой — некоторых из них, замеченных в «нелояльном отношении» к Великой Германии, отправляли в Аушвиц, Майданек или просто расстреливали, — но какая-то часть выпускников вела пропаганду. Для Гиммлера особенно важно было, чтобы перед советскими людьми с гитлеровской пропагандой выступали их соотечественники.
Подбирая курсантов, мне удалось определить туда и своих парней — я не имел права оставлять без внимания «пропагандистские кадры».
И теперь мне необходимо было посетить курсы самому.
Мне повезло: Власов, Жиленков и еще несколько «чинов» штаба решили «нанести визит» по случаю очередного выпуска. Я поехал с ними.
Вышла неувязка — довольно частое явление в штабе «РОА». Начальство прибыло в Добендорф, а курсанты еще не вернулись с экскурсии.
В каком-то зажиточном имении по недосмотру бургомистра и экскурсовода курсанты столкнулись с русскими девушками. Девчата, узнав, кто к ним пожаловал, одного гостя «нечаянно» спихнули в отстойник с навозной жижей, а когда курсанты попытались заговорить с землячками, те оказались «глухонемыми».
В ожидании курсантов рассерженное начальство отправилось завтракать к немецкому коменданту курсов, а я, сказав, что не голоден, пошел побродить по территории.
Раньше здесь, в семи бараках, обнесенных колючей проволокой, жили английские военнопленные. Бараки так и остались, только подальше отнесли отхожие места да прибавили еще один ряд проволоки, усилили наружное освещение.
Новее других зданий выглядела комендатура — домик немецкого коменданта.
За последним бараком я увидел низко над землей продолговатую крышу и, решив, что это, вероятно, овощехранилище или теплица, близко не подошел, но вдруг услышал, как меня позвали:
— Господин офицер!
