Станислав Родионов - Долгое дело
- А ведь это подлость, - тихо сказал Рябинин машинке, которую он считал разумным существом, ибо на своем веку она столько выслушивала и напечатала, что не могла не поумнеть.
Он схватил ручку и стремительно перечеркнул дневниковую запись, вдавливая стальное острие в бумагу. Что написано пером, того не вырубишь топором. Он хотел вырубить, чтобы потом не краснеть.
Не подлость ли? Самый дорогой человек помнит о его дне рождения, ищет в магазинах подарки, прячет их под подушку, треплет ему уши, покупает шампанское, готовит праздничный ужин и, наверное, отпросилась с работы и поехала за Иринкой... Чего же он хочет? Всеобщего празднества по случаю его тезоименитства? Телеграмм, делегаций, цветов и росписей в книге приемов? Неужели человек и правда с годами глупеет? Допустим, с сорока?
Он схватил дневник...
"Мне сорок, и я это чувствую по своим мыслям и сомнениям. В молодости, бывало, я мнил из себя невесть что - непризнанного гения, сильную личность, моральное совершенство... Или наоборот - считал себя тупицей, распутником или подонком. Теперь за плечами сорок, и мне точно известно, что я не совершенство и не подонок".
Из-за приоткрытой двери высунулась дьявольская бородка. Рэм Федорович вошел мягко, почти на цыпочках. Зато Димка Семенов ступал от души.
- А что вы собираетесь делать-сегодня вечером? - елейно спросил Гостинщиков.
- Ну, у меня кое-кто соберется...
- Позвольте узнать, зачем?
- Мало ли зачем.
- Товарищ Семенов, приступайте. Покажите ему кузькину мать.
Жесткая, тяжелая ладонь легла на его правое ухо и огненно завертелась, словно точильный круг. Рябинин вцепился в дужку очков, чувствуя, как она нагревается вместе с кожей.
- Хватит, - приказал Гостинщиков.
- Ну, так зачем соберутся люди?
- Допустим, у меня день рождения...
- Не врет? - узнал Семенов у Гостинщикова.
- Сейчас узнаем. - И спросил вкрадчивым, сладким голосом, каким бабушки спрашивают внучат: - И сколько же вам годиков?
- Все мои.
- По-вторить! - весело приказал он Семенову.
Теперь абразивный круг огненно лег на левое ухо. Когда боль прошла и по ушной раковине растеклось тепло, Рябинин признался:
- Сорок. Ну и что?
- А нас пригласил? - спросили они в два голоса.
- И не подумаю.
- Влепить еще? - спросил Семенов у своего начальника.
- У него же только два уха, - глубокомысленно заметил Гостинщиков.
- Друзья приходят без приглашения, - тоже глубокомысленно изрек Рябинин и добавил сорвавшимся голосом:
- Братцы, я сейчас заплачу от радости...
- Давай вместе, - предложил Димка, улыбаясь во всю ширину своего широкого лица.
- Поплачьте, мужики, поплачьте, - буркнул Гостинщиков, нервно мотая колышек бородки на палец.
В носу Рябинина действительно защекотало... Пыль - от бумаг всегда много пыли, будь это старые газеты или протоколы допросов.
Видимо, чтобы пресечь всякие носовые щекотания, Димка Семенов размахнулся и двинул Рябинина по плечу так, что подскочил "Уголовно-процессуальный кодекс" и пишущая машинка шлепнула букву. Затем он пропал под столом, защелкав там замками своего чемоданистого портфеля. Когда разогнулся, то в его руках оказалась большая прямоугольная коробка, перевязанная шпагатом и заляпанная сургучными печатями. Димка поставил ее на уголовное дело, на чистые бланки, на кодекс и с чувством выдохнул:
- Тебе, следопыт.
- Что здесь? - спросил Рябинин.
Они ждали этого вопроса, но ему было неважно, "что там": да хоть принеси они ее пустой, эту картонку, похожую на увеличенную коробку из-под ботинок, - лишь бы пришли.
- Лунный риголит, - объяснил Гостинщиков.
- Алмазы, - уточнил Димка.
- И кусок земной мантии, - добавил Рэм Федорович.
- Ну, и мешочек золотого песку, лично мною намытого, - улыбнулся Димка.
- Братцы... - начал было Рябинин, но дверь открылась без стука, сильно, нараспашку, обдав их сквозняком. Так входил только Петельников.
Он уже стоял посреди кабинета - высокий, какой-то беспечный, в светлом плаще с неожиданно стоячим воротником.
- Здравствуйте, товарищи. Извините, но срочное дело...
- У нас тоже дела, - гордо произнес Гостинщиков, вставая.
Рябинин не удерживал, - инспектор зря не побеспокоит.
- Братцы, жду в восемь, и спасибо.
- За что? - удивился Рэм Федорович уже у двери.
- Не забыли...
- Дурак ты, - сказал на прощанье Гостинщиков.
- Ага, дурак, - подтвердил Димка, проваливаясь в коридор.
- Оригинальные ребята, - заметил инспектор.
- Мои ребята, - блаженно улыбнулся Рябинин.
И промелькнуло, исчезая...
...В каждом мужчине вижу друга. В каждой женщине - любимую.
Петельников пошел к двери, словно хотел вернуть их, его ребят, но у порога остановился и сказал, вроде бы тоже испытывая радость:
- Сергей Георгиевич, на происшествие.
- На происшествие? - тихо удивился Рябинин.
- А что? - удивился инспектор удивлению следователя.
Рябинин не ответил.
Счастливый сон забыл, что снился он следователю, который в день рождения может выехать на происшествие и просидеть этот день у трупа. Да ведь счастливый сон уже сбылся: была радость дома, и только что была радость в этом кабинете, а ждать после единственного сна многих радостей то же самое, что пробовать по одному билету проехаться несколько раз.
В машине инспектор молчал, уставившись в затылок шофера-милиционера. Отвернулся к боковому стеклу и Рябинин. По дороге на место происшествия они обычно не разговаривали, могли лишь перекинуться словами о самом необходимом. Но сейчас не было и этих слов. Петельников, видимо, ждал, когда следователь спросит о деле: далеко ли ехать, что случилось, есть ли подозреваемый?.. Рябинин же - нет, без обиды, а с каким-то щемящим недоумением - тоже ждал вопросов: ну хотя бы зачем у него соберутся геологи...
- Начальник просил нас зайти, - вяло сказал Петельников когда машина проезжала мимо райотдела.
Рябинин кивнул: если начальник райотдела просит зайти, то ехали они на происшествие чрезвычайное. Водитель затылком ли, в зеркало ли увидел этот кивок и свернул на узкий проезд к особняку, закрытому кустарником, который стал по-осеннему прозрачным...
Рябинин открыл дверь кабинета начальника райотдела и замешкался у порога - комната была полна народу.
За столом белела седая голова самого подполковника; он держал ее, как всегда, прямо и сурово, стараясь придать своему маленькому сухому телу некоторую габаритность, подобающую работнику милиции. Перед ним сидел прокурор района Беспалов, приглаживая на висках волосы-пружинки и метаясь рукой от носа к подбородку. Первой в ряду пристенных стульев расположилась следователь прокуратуры Демидова, она курила неизменную сигарету, стряхивала пепел на свой китель и смотрела на подполковника, как на мальчишку. Рядом с ней сидела, словно возлежала на стуле, помощник прокурора по общему надзору Базалова с пузатой импортной сумочкой на коленях. Затем рыжел головой инспектор Леденцов. Томно прислонилась к стене инспектор Кашина. Сидели другие инспектора и следователи райотдела...
Рябинин взглядом поискал свободное место и уже хотел идти в канцелярию за стулом, но начальник райотдела поднялся и тяжело объявил:
- Товарищи в районе случилось чрезвычайное происшествие. - Он обвел всех своим напористым взглядом, словно призывая каждого особо вникнуть в его слова, и сказал еще мрачнее: - Сегодня, точное время нами пока не установлено, исполнилось сорок лет Сергею Георгиевичу Рябинину.
И все захлопали, распугав официальность дружными улыбками.
Жаркая кровь бросилась Рябинину в лицо, обдала теплом грудь и увлажнила спину. Он стоял посреди кабинета столбом и глупо улыбался.
- Поскольку новорожденный не моего ведомства, - продолжил начальник райотдела, - и собрались у меня лишь в целях удобства, то бразды правления передаю Юрию Артемьевичу.
Рябинин понял, что все они пришли сюда ради него. И тогда жаркая кровь - сколько ее у человека, этой жаркой крови? - вторым потоком бросилась в голову и грудь.
Прокурор встал и, защемив подбородок пальцами, как клешнями, начал:
- Я думаю, что каждый из нас скажет несколько слов о новорожденном. Так сказать, кто что о нем думает.
- Пусть он сядет, - сжалилась инспектор Кашина.
- Пусть стоит! - приказал подполковник.
Горевший Рябинин переступал с ноги на ногу, грузно шевеля портфелем, снаряженным для осмотра места происшествия.
- Товарищи, - вновь заговорил прокурор. - К сожалению, ничего хорошего о новорожденном сказать не могу. Человек прожил сорок лет. Вместо того, чтобы наслаждаться и жить припеваючи, он, видно, все свои годы отыскивал истину, спорил, боролся и нервничал. Похоже, что так собирается прожить и следующие сорок...
Юрий Артемьевич отпустил подбородок и сел в глубокой печали. Тут же поднялся начальник райотдела, одернул китель с орденскими планками, зачем-то погладил значки об окончании академии и университета и огорченно заговорил.
