Войтех Стеклач - Современный чехословацкий детектив (сборник)
Опершись на руки, я попытался сесть. Земля была мягкая и упругая. А мои руки слабые и хрупкие, как водянистые стебли. Тяжесть, которую мне нужно было преодолеть, наверное, равнялась давлению на морской глубине в восемь тысяч метров. А я был огромным осьминогом, и щупальца мои утратили всякую силу. Я шарил по опавшей хвое, пытаясь найти какой-нибудь выступ, чтобы опереться и поднять то, что еще осталось целым от моего тела. Этим остатком была одна голова, огромная, распухшая и невероятно тяжелая. Ладонями, на которые налипли острые иголки, я наконец нашарил какой-то скользкий корень. И начал подтягиваться вдоль него, пока не удалось опереться о шершавый ствол дерева. В этот момент у меня ожили спина и живот. Хоть хребет и перебит, зато в животе торкается вверх и вниз непокоренный желудок, я все же не моллюск. Я homo sapiens, мужского пола. А вернее, глупая баба.
Иначе разве стал бы я затевать светскую беседу с паном инженером Дроздом, вооруженным резиновым шлангом? И не стоял бы как осел, когда он лупил меня этой кишкой, а сопротивлялся или по крайней мере убежал. Бог знает, с чего я взял, что мы будем вести поединок как цивилизованные люди, обмениваясь взаимными ухмылками и колкостями. В конце концов, мне еще повезло. Он мог спустить на меня собаку.
Вдохнув побольше воздуха, я сжал зубы и поднялся. У сосны были очень крепкие корни. Я обнимал ее обеими руками, как потерянную любовницу перед разлукой, стоял, прижавшись лицом к липкой коре, оттягивая момент, когда мне придется ее отпустить. Вдруг она меня покинет, и я останусь один-одинешенек в бездонной пустой тьме. Наконец я решился. Будь же все-таки мужчиной, сказал я себе. Тебе сорок лет, за свою жизнь ты уже покинул нескольких женщин, еще больше бросило тебя. А теперь ты как дурень втюрился в дерево. Отпустив бедную старую сосну, я зашатался, но, пошире расставив ноги, устоял. Я жил все-таки еще в юрском периоде.
Глаза мои, уже привыкшие к темноте, разглядели кое-что вокруг. Я был в лесу, но не пришел сюда на своих двоих. Меня принес заботливый пан Дрозд и осторожно уложил на мягкой хвое. Он был очень любезен, этот инженер. Мог ведь бросить меня в пруд или положить на рельсы.
В одном месте темнота была не столь густой. Я отправился в ту сторону. Это было не так уж трудно. Никаких помех, кроме деревьев, которые злонамеренно становились на моем пути.
Выйдя из леса, я заметил, что дождь перестал. Мое настроение слегка улучшилось. Когда я узнал шоссе, где не так давно оставил свою машину, то прямо-таки возликовал. Завидев свою «шкоду», я впал в преждевременную эйфорию. Но радость мою как рукой сняло, не успел я добраться до машины. У нее была какая-то странная посадка, словно обочина, куда я въехал двумя колесами, осела от дождя. Я наклонился над задней частью машины, дорога была на своем месте. А новые покрышки аккуратнейшим образом разрезаны.
Я оперся о капот. Металл был холодный и мокрый. Мои разгоряченные ладони от соприкосновения с ним едва не зашипели. Я не мог выпрямиться. Вновь ожила боль в спине, словно стокилограммовый валун давил на поясницу. Согбенный, обошел я машину с предчувствием, что передние покрышки выглядят не лучше задних. И не ошибся.
Итак, я, наполовину калека, стоял возле своей искалеченной машины на пустынном, безлюдном шоссе в добрых пяти километрах от благословенного города Брандыса. Конечно, здесь, за лесом, была деревня… Я вспомнил другого одинокого и покинутого человечка. Мальчика, доверие которого я сначала приобрел, а потом снова потерял. И я вернулся в лес.
* * *Дорога, которую днем я проделал за несколько минут, теперь заняла у меня не менее получаса, и уже это само по себе было подвигом, до конца исчерпавшим мои силы.
Когда я вновь вышел на шоссе, мне вдруг пришло в голову, что уже поздно. Я понятия не имел, сколько пролежал там, в лесу, часы мои остановились. Могло быть восемь или десять. Возможно, мальчик уже лег спать, калитка окажется заперта, а я не смогу перелезть через нее даже в том случае, если с другой стороны меня будет манить Гелена Вондрачкова. Я пытался припомнить, не было ли там звонка.
Звонка не было, но мокрый навес над крылечком отражал желтый свет, падающий из окна мансарды. Проковыляв еще несколько шагов, я ухватился за изгородь и свистнул. Потом еще раз. Из открытого окна высунулась голова с блестящими, как серебро, волосами.
— Кто там? — спросил мальчик, стараясь изо всех сил придать своему голосу грубоватую мужественность.
Я откликнулся. Он узнал меня.
— Что вам еще нужно? — Вопрос прозвучал неприветливо.
— Пожалуйста, подойди сюда, — попросил я, покрепче сжимая столбик изгороди. Серебряная головка вдруг заиграла бликами, а потом вспыхнула, как бенгальский огонь на рождественской елке. Я закрыл глаза.
— Зачем? — донесся до меня недовольный голосок. — Что еще опять за… — Он умолк, но тут же вскрикнул: — Что с вами? Вы пьяный?
— Нет, — прохрипел я.
Лукаш еще больше высунулся из окна, потом быстро исчез. Над крыльцом зажглась лампочка. Двери открылись, по ступенькам сбежала невысокая фигурка в каком-то пестром одеянии. Пока эта фигурка бежала через газон, меня ослепила еще одна вспышка бенгальского огня. На сей раз это был большой фонарик в руке Лукаша. Остановившись на некотором расстоянии от забора, он безжалостно осветил меня.
— Ну и вид у вас! — выдохнул мальчик. — В аварию попали?
— Да. Вышла у меня авария с одним грубияном. Убери свет. — Подняв руку, я заслонил глаза.
Лукаш опустил фонарик, и я увидел, что он босиком.
— Простынешь, — с трудом выговорил я. — Трава мокрая, а…
Внезапно он решился.
— Пойдемте в дом, вы хоть умоетесь. Да не туда! — закричал он, когда я послушно двинулся, но почему-то в обратную сторону. — Сюда, идемте сюда. — Открыв калитку, он снова на миг осветил мое лицо. Я закрыл глаза. Лукаш протянул мне руку. Забыв, что это всего лишь маленький десятилетний мальчик, я оперся на него, едва не свалив с ног. Лукаш охнул, но удержался. Втащив меня в сад, ногой прихлопнул калитку.
— Замкни, — непослушным языком промямлил я.
Он поднял на меня глаза и молча послушался. Потом обнял меня за талию, и мы, оба пошатываясь, кое-как доплелись до крылечка. Не представляю, как ему удалось втащить меня в дом.
Стянув мой выпачканный грязью дождевик, он швырнул его в прихожую. Потом достал откуда-то черно-коричневый плед и набросил его на кресло. Схватил меня, качающегося посреди комнаты, как огородное пугало, и сунул в это кресло. Края пледа накинул мне на плечи. Постоял надо мной минутку. Лоб под выгоревшей на солнце прядью озабоченно наморщился. Подумав, стал снимать с меня ботинки.
Я пошевелил губами, но не мог выдавить ни единого звука.
Лукаш метнулся за дверь и вернулся с бутылкой и стаканом. Наполнил его до половины темно-желтой жидкостью и подал мне. Я выпил и зашипел от боли. В стакане, видимо, было какое-то едкое вещество. Взглянул на бутылку. Шотландское виски. С жадностью сделал большой глоток. По телу медленно разливалось тепло. Я попытался выпрямиться в кресле.
— Сидите, — поспешно остановил меня мальчик. — Если вам что-нибудь нужно — скажите.
— Зеркало, — попросил я.
Лукаш принес мне овальный кусочек в перламутровой рамочке, привыкший отражать личико какой-нибудь холеной дамы. То, что сейчас ухмылялось на меня, было рожей, от которой в ужасе сбежала бы любая женщина. Моя рука с зеркальцем упала на колени.
— Удивляюсь, как это ты меня впустил, — сказал я Лукашу. Теперь мне было ясно, почему каждое слово и каждый глоток вызывают у меня такую боль. Губы мои были разбиты и отекли.
Лукаш презрительно улыбнулся.
— Что я, девчонка, что ли? Если сможете удержаться на ногах, хорошо бы вам умыться. Или еще лучше выкупаться. — Он провел меня в ванную и подал огромный махровый халат. — Это Фрэнка, — заметил он. — Потом я смажу вас йодом и налеплю пластырь.
Нет, это был не ребенок. Это была мать, брат, самаритянин милосердный. Светловолосый ангел в красном комбинезоне, вкривь и вкось испещренном крикливыми надписями. А сам я казался себе потерпевшим аварию летчиком, о котором заботится его верный механик. Окажись Лукаш рядом со мной там, на шоссе, я бы в две минуты поменял все четыре покрышки, нарвав их на ближайшей сосне.
Горячая ванна благотворно подействовала на мою спину. Смыв с лица кровь — у меня был разбит нос и рассечена бровь, — я снова стал похож на человека. Правда, над одним глазом у меня был фингал, величиной и цветом напоминающий спелую сливу, а на верхней губе — безобразная рана, но по сравнению с тем, каким я сюда заявился, теперь из меня был ни дать ни взять киношный красавчик. Особенно с того боку, где не было видать уха, распухшего вдвое против прежнего. Я осторожно отогнул ушную раковину — под ней оказалась цепочка черных кровоподтеков. Большинство ударов приняла на себя моя теменная кость. Мысленно я поклялся все вернуть инженеру Дрозду, и даже с процентами. Такое решение меня очень потешило. Это было признаком того, что я прихожу в себя.
