Артур Конан Дойль - Самые знаменитые расследования Шерлока Холмса
Он стоял перед большим стеклянным шкафом, помещенным между окнами, содержавшим часть его китайской коллекции. Дверцы шкафа были открыты. Когда я вошел, барон обернулся, держа в руке коричневую вазочку.
– Прошу, садитесь, доктор, – сказал он. – Я оглядывал мои собственные сокровища и прикидывал, в состоянии ли я еще их пополнить. Этот маленький образчик времен Тан, датируемый семнадцатым веком, возможно, вас заинтересует. Уверен, вы никогда не видели более изящной работы или более чудесной глазури. Минское блюдечко, которое вы упомянули, у вас с собой?
Я бережно распаковал блюдечко и вручил ему. Он сел за письменный стол, пододвинул лампу и начал рассматривать блюдечко. Желтый свет озарял и черты его лица, так что я мог не спеша их изучить.
Он, бесспорно, был поразительно красивым мужчиной. Красота его славилась по всей Европе вполне заслуженно. Роста он, правда, был среднего, но прекрасно сложен и грациозен. Лицо смуглое, почти восточное, с большими темными томными глазами, бесспорно способными неотразимо чаровать женщин. Волосы и усы цвета воронова крыла, причем усы короткие, с закрученными кончиками и тщательно нафикстуарены. Черты лица – правильные и приятные, если не считать прямой линии узкогубого рта. Если мне когда-либо доводилось увидеть рот убийцы, то я видел его теперь перед собой: жестокий, неумолимый разрез над подбородком, крепко сжатый, свирепый и ужасный. Ему не следовало отделять губы от усиков, ведь рот этот был сигналом об опасности, которым его снабдила природа в предостережение его жертвам. Его голос ласкал слух, а манеры были безупречными. По его виду я дал бы ему немногим больше тридцати, хотя впоследствии выяснилось, что ему было сорок два года.
– Замечательно, поистине замечательно, – сказал он наконец. – И вы говорите, что у вас их шесть в наборе? Меня, однако, озадачивает, что я ничего не слышал о столь великолепных образчиках. В Англии мне известно только одно такое, а оно никак не может быть выставлено на продажу. Будет ли нетактичным, доктор Хилл Бартон, если я спрошу, откуда оно у вас?
– А это так уж важно? – спросил я с самым беззаботным видом, какой только сумел себе придать. – Вы видите, что оно подлинное, а что до цены, я удовлетворюсь оценкой эксперта.
– Такая таинственность! – сказал он, и на миг в его темных глазах вспыхнуло подозрение. – Имея дело со столь ценными предметами, естественно, хочешь знать о покупке все. Оно, бесспорно, подлинное, в этом у меня никаких сомнений нет. Но предположим… Я обязан принять во внимание любую возможность. Предположим, потом выяснится, что у вас не было права его продавать?
– Я гарантирую вам, что ничего подобного случиться не может.
– В таком случае возникает вопрос: чего стоит ваша гарантия?
– Ее подтвердят мои банкиры.
– Ах, так! И тем не менее вся эта сделка кажется мне крайне необычной.
– Вы можете согласиться или нет, – сказал я равнодушно. – Я сделал предложение вам первому, так как полагал, что вы знаток. Но мне будет нетрудно обратиться к кому-нибудь еще.
– Кто вам сказал, что я знаток?
– Мне известно, что вы написали книгу на эту тему.
– Вы ее читали?
– Нет.
– Бог мой! Мне становится все труднее что-либо понимать! Вы знаток и коллекционер с очень ценным предметом в вашей коллекции, и все же вы не потрудились ознакомиться с единственной книгой, из которой узнали бы истинное значение и ценность того, чем обладаете! Как вы это объясните?
– Я очень занятой человек. Я врач с большой практикой.
– Это не ответ. Если у человека есть увлечение, он ставит его на первое место, какими бы ни были его другие занятия. В своем письме вы указали, что вы знаток.
– Так и есть.
– Можно ли мне задать вам несколько вопросов, чтобы проверить вас? Я обязан сказать вам, доктор – если вы и правда доктор, – что ваш визит выглядит все более и более подозрительным. Я бы спросил вас, что вы знаете об императоре Шому и как вы соотносите его с Шосо-ин вблизи Нары. Бог мой, это ставит вас в тупик? Скажите мне что-нибудь о северной династии Вей и ее месте в истории керамики.
Я вскочил с кресла в притворном гневе.
– Это нестерпимо, сэр, – сказал я. – Я пришел сюда сделать вам одолжение, а не подвергаться экзаменовке, будто школьник. Мои познания в этом предмете, возможно, уступают только вашим, но, разумеется, я не стану отвечать на вопросы, задаваемые в столь оскорбительной форме.
Он вперил в меня взгляд. Томность исчезла из его глаз. Внезапно в них запылала ярость. Между жестокими губами блеснули зубы.
– Что это за игра? Вы тут как шпион. Вы приспешник Холмса. Вы устроили мне какую-то ловушку. Этот проходимец умирает, как я слышал, так он подсылает ко мне свои орудия, чтобы следить за мной! Вы явились сюда незваным, и, черт возьми, возможно, выйти вам будет труднее, чем войти.
Он взвился на ноги, и я попятился, готовясь обороняться, так как он был вне себя от бешенства. Возможно, он заподозрил меня с самого начала, и, уж конечно, этот допрос открыл ему правду. Но было ясно, что мне не следовало надеяться обмануть его. Он сунул руку в боковой ящичек и начал яростно там шарить. Затем его уши что-то уловили, так как он замер, напряженно прислушиваясь.
– А! – вскричал он. – А! – И кинулся в заднюю комнату.
В два шага я оказался перед распахнутой дверью, и в моей памяти навеки запечатлелась сцена внутри. Выходящее в сад окно было полностью открыто. Возле него, точно какой-то жуткий призрак, стоял Шерлок Холмс с головой в окровавленных бинтах, с осунувшимся побелевшим лицом. В следующую секунду он выпрыгнул в окно, и я услышал, как лавровые кусты снаружи затрещали под тяжестью его тела. С бешеным рычанием хозяин дома ринулся следом за ним к окну.
И тут! Произошло это в мгновение ока, но тем не менее я увидел все с полной ясностью. Рука – женская рука – высунулась из листвы. В тот же миг барон испустил ужасный вопль – крик, который всегда будет звучать в моей памяти. Он прижал обе ладони к лицу и начал метаться по комнате, страшным образом тыкаясь головой в стены. Затем упал на ковер, катаясь, извиваясь, и дом оглашали все новые и новые вопли.
– Воды! Бога ради, воды! – кричал он.
Я схватил графин со столика и бросился к нему на помощь. В ту же секунду в комнату из передней вбежали дворецкий и несколько лакеев. Помнится, кто-то из них упал в обморок, когда, опустившись на колени, я повернул это ужасное лицо к свету лампы. Его повсюду разъедала серная кислота, капая с ушей и подбородка. Один глаз уже побелел и остекленел. Другой был багрово-воспаленным. Черты лица, восхитившие меня несколько минут назад, напоминали чудесный портрет, по которому художник провел мокрой и смердящей губкой. Они были смазанными, все в пятнах, нечеловеческими, ужасающими.
В нескольких словах я точно сообщил о том, что произошло, но только про серную кислоту. Одни попрыгали из окна, другие бросились наружу на газон, но было очень темно и начинался дождь. Вопли жертвы перемежались проклятиями и поношениями по адресу мстительницы.
– Это адская кошка, Китти Уинтер! – кричал он. – Дьяволица! Ну, она поплатится! Поплатится! О господи, эта боль непереносима!
Я обмыл его лицо растительным маслом, наложил ватные тампоны на ожоги и сделал укол морфия. Под воздействием шока он забыл свои подозрения и цеплялся за мои руки так, будто у меня была власть исцелить эти уставленные на меня глаза, белесые, как у дохлой рыбы. Я чуть было не заплакал, глядя на его погубленное лицо, если бы не помнил со всей четкостью, какая гнусная жизнь привела к этому безобразному преображению. Было отвратительно ощущать прикосновение его обожженных ладоней, и я испытал облегчение, когда в комнату вошли его домашний врач и специалист по таким ожогам и занялись им. Прибыл и полицейский инспектор. Ему я вручил мою настоящую карточку. Было бы не только глупо, но и бесполезно поступить иначе, ведь в Ярде меня знали в лицо, почти как самого Холмса. Затем я покинул этот дом мрака и ужаса. Менее чем через час я был уже на Бейкер-стрит.
Холмс сидел в своем таком привычном кресле, очень бледный и измученный. Вдобавок к последствиям избиения событий этого вечера не выдержали даже его железные нервы, и он с ужасом выслушал мой рассказ о преображении барона.
– Возмездие за грех, Ватсон, возмездие за грех! – сказал он. – Рано или поздно оно сбывается. А грехов, Бог свидетель, было предостаточно, – добавил он, беря со стола коричневый том. – Вот дневник, о котором она говорила. Если он не положит конец помолвке, значит, она нерасторжима. Но он сработает, Ватсон. Иначе быть не может. Ни одна уважающая себя женщина не стерпит подобного!
– Его любовный дневник?
– Или дневник его похоти. Называйте как хотите. Едва она рассказала нам о нем, я понял, какое грозное оружие мы обретем, если нам удастся его заполучить. Тогда я скрыл свои мысли, так как она могла проболтаться. Но я все время о нем думал. Затем нападение на меня дало шанс внушить барону, будто против меня не нужно принимать никаких предосторожностей. Все сложилось к лучшему. Я выждал бы подольше, но его путешествие в Америку не оставило мне выбора. Он не расстался бы с таким компрометирующим документом. Поэтому действовать надо было безотлагательно. О ночном взломе не могло быть и речи: он принял все предосторожности. Но вечер давал шанс, если бы я мог рассчитывать, что его внимание будет отвлечено. Вот тут-то нашлось дело для вас и вашего синего блюдечка. Но мне требовалось знать точно, где искать дневник, а я знал, что в моем распоряжении будет лишь несколько минут, поскольку время мне гарантировали только ваши познания в китайском фарфоре. Вот почему я в последний момент прихватил с собой эту девушку. Как я мог догадаться, что скрывает пакетик, который она столь бережно несла под накидкой? Я полагал, что везу ее туда для выполнения моих намерений, но оказалось, что у нее имелись собственные.
