Ежи Эдигей - Зарубежный детектив (Человек со шрамом, Специальный парижский выпуск, Травой ничто не скрыто) с иллюстрациями
Он потянулся к бутылке. Опередив его, я убрал ее.
— В другой раз, полковник Лунде. Пожалуй, нам обоим пора спать. Я погашу свет. Спокойной ночи, полковник.
Он встал. Как всегда, он автоматически повиновался приказу. Даже если этот приказ исходил от меня.
— Спокойной ночи.
В холле сидел сержант Эвьен.
— Полковник Лунде сделал вид, будто меня не заметил, — сказал он.
— Полковник не в своей тарелке, — объяснил я. — Он только что узнал, что в доме будет круглосуточная охрана. И недоволен этим. Ему кажется, будто его взяли под опеку. Да и кто на его месте обрадовался бы…
— Конечно, — согласился сержант Эвьен. — Нас не очень-то любят…
— Когда вас сменят?
— Завтра в восемь утра.
В доме все стихло.
Я разделся и принял ледяной душ. Он показался мне еще холоднее, чем обычно. Потом я пошел к себе.
Я осмотрел маузер полковника Лунде и удостоверился, что он не заряжен. Тогда я спрятал его в платяной шкаф, запер дверцу, а ключ положил в ящик ночного столика.
Потом лег и стал смотреть на синюю спортивную куртку с эмблемой Общества лыжников, висевшую на спинке венского стула у моей кровати.
Воскресный праздник на стадионе Холменколлен. Казалось, это было сто лет назад.
Я заснул как убитый.
Когда я наутро спустился вниз, сержанта Эвьена уже сменили.
Я не сразу заметил сменщика. Лучшей внешности для агента сыскной полиции нельзя было и пожелать. Запомнить его не мог бы никто.
— Сержант Вик, — вскочив, отрекомендовался он. Потом снова сел.
Я и сейчас ни за что не узнал бы сержанта полиции Вика. Он мог бы незаметно затесаться в какую угодно среду. Но пока что ему предстояло затесаться в круг семейства Лунде.
В управлении полиции я прошел прямо к Карлу-Юргену.
— Сержант Вик уже приступил к исполнению обязанностей, — объявил я. — А я по твоему совету еду к матери, чтобы немного развеяться.
Я чувствовал себя этаким бойскаутом, который свалился в водопад, едва не утонул, и теперь его посылают очухаться под материнское крылышко. И совершенно как мальчишка я радовался тому, что скоро окажусь дома у мамы.
— Я пробуду у нее самое большее дня два, — сказал я. — Как ты думаешь, ничего не случится за эти дни?
Он поднял на меня светлые глаза.
— Теперь я ни в чем не уверен, Мартин. Я не знаю, что и думать. Правда, Кристиан в безопасности, но я приказал ему исчезнуть с горизонта по меньшей мере на месяц. Работать ему не позволят. Когда же его выпишут из больницы, он отправится прямехонько к себе домой и будет вести себя тише воды, ниже травы — как в подполье.
— Этак он совсем покроется плесенью.
— Возможно. Но лучше ему покрыться плесенью на две недели, чем порасти травой на веки вечные.
«Порасти травой на веки вечные».
— Ты прав, — сказал я.
— Еще вопросы есть? — осведомился Карл-Юрген.
— У меня? Конечно, есть. Как всегда. Но, собственно, о чем бы я мог спросить у тебя сегодня?
— О револьвере, — сказал Карл-Юрген. — О пуле. И об отпечатках пальцев.
Я опять потянулся за сигаретой.
— Удалось что-нибудь выяснить?
— Конечно. В нашей полицейской работе эта часть самая легкая.
Он порылся в стопке бумаги на письменном столе.
— Лаборатория произвела баллистическое исследование револьвера и пули. Стреляли из револьвера полковника Лунде. Отпечатки пальцев также было нетрудно определить.
Я затаил дыхание.
— Они принадлежат фру Люси Лунде, — сказал Карл-Юрген.
Голубоглазая Люси. Люси, которую всегда манило все блестящее, Люси с ее просчетами и разочарованиями. Я не мог в это поверить.
— Не могу в это поверить, — сказал я. — Люси… Она… Она не способна на это…
— На что?
— Выстрелить кому-то в спину.
— А ты считаешь, что фрёкен Лунде, полковник Лунде или Виктория на это способны?
На мгновение все поплыло у меня перед глазами.
— Я рад, что еду к матери, — сказал я. — То есть… понимаешь, нервы у меня что-то сдают. Я знаю всю семью — по сути дела, знаю их всех как свои пять пальцев, и, на мой взгляд, ни один из них, ни один не способен выстрелить человеку в спину.
— А стало быть, мы с равными основаниями можем подозревать каждого.
— Понимаю. Так что же, ты… ты ее арестуешь?
— Нет. Подожду денек-другой. Если мы ее арестуем сейчас, я думаю, мы толку не добьемся.
— Что ты имеешь в виду?
— Арестовать ее легко. Нет ничего проще, чем арестовать человека, который оставил отпечатки пальцев на револьвере. Важнее узнать, зачем она брала револьвер. Ради чего она стреляла? Я твердо уверен, что она ничего не предпримет, если узнает, что Кристиан на целый месяц выбыл из строя. И еще одно я хотел бы узнать — что спрятано на чердаке.
— И ты думаешь, Люси найдет спрятанное?
— Не знаю. Но я хочу предоставить ей эту возможность.
— Ты хочешь предоставить ей возможность найти то, что все ищут и не могут найти, а потом ты ее арестуешь за покушение на Кристиана?
— Да.
Я молча смотрел на Карла-Юргена. На моего старого друга.
— Скверная у тебя работа, Карл-Юрген. И обязанности не из веселых.
— Да. И поверь, мне не всегда приятно их выполнять.
Я купил большой флакон духов «Жоли Мадам» и поехал через Берум в Бакке, где жила моя мать.
Мама встретила меня с обычным материнским пылом.
— Мартин, мальчик мой! Какой приятный сюрприз! Я надеюсь, ты побудешь со мной хотя бы несколько дней?
— Да, мама, — сказал я.
— Как мило, что ты вспомнил про день моего рождения!
Я вытаращил глаза. День рождения? Черт возьми, какое сегодня число? Ах да, 5 марта.
— Еще бы! — солгал я и протянул ей коробку «Жоли Мадам».
— Мои любимые духи, — заявила моя элегантная мать. — Как ты догадался, мой мальчик?
— Просто мне нравятся эти духи, — нашелся я. — И потом они тебе подходят. Так как же, мама, ты собираешься праздновать свой день рождения?
— Ты сошел с ума, Мартин! Ты ведь знаешь, что мне шестьдесят. Что тут праздновать? Но я очень тронута, что ты об этом вспомнил. Как поживает Кристиан?
— Кристиан простудился, — ответил я. С некоторой натяжкой это можно было считать правдой. — Он просил передать тебе привет и поздравления.
Второй раз за короткий срок я отмечал день рождения шампанским.
Только на сей раз все было как полагается. Бутылку извлекли не из шкафа, а из винного погреба, и была она по всем правилам заморожена на льду.
— С днем рождения, мама!
«С днем рождения…» Только ни о чем не думать! Только ни о чем не думать! Я приехал сюда, чтобы развеяться. И как нарочно, моя родная мать смутила мой душевный покой просто тем, что сегодня у нее день рождения. Только не думать о Виктории!
— Ты хорошо выглядишь, мама. Тебе ни за что не дашь больше пятидесяти.
— Спасибо, мой мальчик.
— От чего это зависит, мама? Я имею в виду — как тебе удается так выглядеть? Ведь забот у тебя хватает?
— Союз оздоровительных мероприятий… — начала моя мать.
Я вовсе не собирался наводить мою мать на разговор о Союзе оздоровительных мероприятий, Союзе помощи детям или Обществе содействия процветанию Берума. Я знал, что она может говорить об этом часами.
— Знаю, знаю, — сказал я. — Союз оздоровительных мероприятий благоденствует. Вы построили детский дом и собираетесь построить родильный…
— Дом для престарелых, — поправила мать.
— Тем лучше. Но я спросил тебя, почему ты выглядишь не больше, чем лет на пятьдесят. Я вовсе не хотел сделать тебе комплимент… то есть хотел, конечно… но не в том суть… В общем, мне непонятно, почему возраст так по-разному сказывается на людях!
Я смотрел на стройные ноги матери, обтянутые прозрачными нейлоновыми чулками и картинно закинутые одна на другую, на ее покрытые лаком ногти.
— Не знаю, сынок. Спроси лучше Кристиана.
— Кристиан прочтет мне длиннющую лекцию, — сказал я. — Разве ты сама не можешь мне объяснить? Возьми, например, Марту Лунде. Помнишь ее? Она ведь твоя ровесница. Может быть, даже года на два моложе тебя.
— Марту Лунде? Конечно, помню. И Виктора Лунде тоже.
— Ты имеешь в виду Викторию?
— Викторию и Виктора. Как это ни странно, они были тезки.
— Так что же Марта…
— Я не видела ее много лет. Она всю жизнь выглядела одинаково. Тип самоотверженной, благородной женщины.
— Согласен, мама. Но разве благородная женщина обязательно должна выглядеть как плакат «Долой привлекательность!»?
— Ты прав. Просто некоторые люди всю жизнь ходят с ярлыками.
— С ярлыками?
— Это семейная черта. Я помню малышку Викторию, я видела ее не так давно — всего несколько лет назад, но теперь она, наверное, уже взрослая девица… Помню ее лицо, на котором словно было написано: «Я взбалмошная». И помню Люси. Уверена, что она и сейчас носит слишком длинные волосы и вся усыпана драгоценностями…
