Полина Дашкова - Образ врага
Натан Ефимович так увлекся зрелищем этой невероятной первомайской демонстрации, так старательно вглядывался в транспаранты и лица, мелькающие в маленькой полусумасшедшей толпе, что не заметил, как выскочили из метро Алиса с Максимкой.
— Простите, мы опоздали, — Алиса чмокнула Натана Ефимовича в щеку, Максим пожал ему руку.
— Мы опять проспали, — сообщил Максимка, — я маму еле разбудил.
— Ничего, я привык. Вы всегда опаздываете, — улыбнулся Натан Ефимович, до сих пор не могу забыть, как в начале февраля, когда я только нашел вас, мы договорились покататься на лыжах и вас ждал сорок минут на кругу у Серебряного Бора. Ведь бог знает что о вас думал. Промерз насквозь, простудился, между прочим. А сейчас совсем другое дело. Тепло, солнышко светит. А главное, ужасно интересно.
— Натан Ефимович, — хмыкнула Алиса, — я никогда не думала, что вы такой злопамятный человек…
— Ужасно злопамятный, — кивнул Бренер, — так люблю поворчать, прямо язык чешется. Сижу целыми днями один в своей тихой квартире и думаю, на кого бы мне поворчать? Слушай, а почему у них свастика такая фигурная?
— Это чтоб покрасивей было, — объяснил Максимка.
— Я хочу посмотреть на их митинг.
— Ничего интересного, — фыркнул ребенок, — сейчас будут орать всякие глупости. Пойдемте лучше в итальянскую пиццерию или в американский бар, позавтракаем. Мы ведь с мамой как вскочили, так и побежали. Позавтракать не успели.
— Ну немного постоим, послушаем и пойдем, — сказал Бренер, — отсюда все отлично видно. Я такого не мог себе представить. Нет, по телевизору видел, конечно, но все равно не верил. Даже сейчас не верю своим глазам. Ни тебе танков, ни ровных шеренг. Транспаранты кое-как намалеваны, красные флаги несет не весь советский народ, а горстка сумасшедших. А рядом свастика.
На импровизированную трибуну поднялся пожилой седой человек. Голова его казалась четырехугольной из-за выбритых висков. Темные очки поблескивали на солнце.
— Товарищи! Сегодня особенный день. Большой праздник. Наш с вами праздник. День международной солидарности трудящихся! День борьбы пролетариев за свою свободу! За свое справедливое господство над миром жирных болезненных дегенератов!
— Ура, Цитрус! Да здравствует Цитрус! — завизжали голоса в толпе.
— Граждане! Товарищи! — Авангард Цитрус потряс над головой сцепленными в огромный кулак руками, горячо поприветствовал слушателей и продолжил речь: Прогнившее ельцинское правительство пытается сделать вид, что не замечает нас и не боится. На самом деле эти жирные тупые чиновники трясутся от страха! Они чувствуют нас! Они чувствуют нашу мощь! Россия ждет нас с трепетом, как единственного, сильного и красивого жениха ждут в разоренном доме. Он уничтожит врагов, все отстроит молодыми руками под крепкие песни… За нами будущее! За нами победа!
— Русская победа! Русская победа! Цитрус! Ура, Цитрус! — стала скандировать толпа.
И вдруг Натан Ефимович, ни слова не говоря, схватил Максима и Алису за руки, потянул их так резко, что они чуть не упали.
— Что случилось? — удивилась Алиса.
— После объясню! — Бренер тащил их вперед по Тверской, к Центру.
— Куда мы бежим?
Натан Ефимович не мог говорить от волнения. Сердце прыгало от желудка к горлу. Только что он случайно заметил в зеркальной витрине бледное белоглазое лицо. Он узнал бы это лицо даже в кромешной темноте.
Он не оглядывался. Он чувствовал, как вспыхивают у них за спиной сумасшедшие глаза бледно-голубым ледяным огнем. Инга Циммер рядом, быстро продирается за ними сквозь неторопливую толпу нарядных москвичей, которые гуляют по праздничной Тверской, не обращая внимания на грозные крики митингующих у памятника Маяковскому. Взрослые и дети смеются, глазеют по сторонам, едят мороженое. У детей в руках разноцветные воздушные шарики.
Ни Максим, ни Алиса больше не задавали вопросов. Им передался страх Натана Ефимовича. Они неслись по Тверской, не оборачиваясь.
«Она не могла выследить… это случайность… необязательно, что у нее с собой оружие, — задыхаясь на бегу, думал Натан Ефимович, — если бы меня не было с ними, она успела бы выстрелить… Они ведь не видели ее никогда и не сумели бы узнать. Может, подойти к милиционеру? Вон сколько милиции».
Он все-таки оглянулся. Сумасшедшие глаза были совсем близко. Он успел заметить, что Инга постриглась совсем коротко, под мальчика, и покрасила волосы в черный цвет. Черные узкие джинсы. Черная футболка. Через правую руку перекинут черный пиджак.
«Может, я ошибся? — мелькнуло в голове. — Может, это вовсе не она?»
На секунду они замедлили бег. Черный пиджак соскользнул на асфальт. Рука с пистолетом вскинулась. Кто-то ахнул.
Пистолет не выстрелил, негромко, тяжело стукнул об асфальт и тут же исчез, подхваченный чьей-то случайной шальной рукой.
Инга Циммер упала навзничь. Паренек в серой легкой куртке, который только что сильно и быстро толкнул ее в спину, проходя мимо, спрятал руки в карманы куртки и спокойно пошел дальше, растворился бесследно в праздничной яркой толпе.
— Натан Ефимович, что случилось? — отдышавшись, спросил Максим. — Почему мы так бежали?
— Там, кажется, кому-то плохо? — заметила Алиса, проводив взглядом машину «Скорой», которая с тихим воем вырулила из переулка за рестораном «Минск».
— Там убили Ингу Циммер, — тихо ответил Бренер, — она не успела выстрелить.
Эпилог
Черный «Линкольн» плавно вырулил на Садовое кольцо. Была глубокая ночь. Яркая полная луна повисла на тонком шпиле краснопресненской высотки.
— Эй, я смотрю, ты засыпаешь, Азамат? — спросил Геннадий Ильич, тронув Мирзоева за плечо. — Это уже старческое. Ты взбодрись. Давай выпьем.
— Ты хочешь помянуть Ингу Циммер? — лениво поинтересовался Мирзоев.
— Нет. Ингу я хочу забыть. Я нервничал из-за нее больше трех месяцев. Теперь я спокоен.
— Вот за это и выпьем.
— Ну давай, — зевнул Азамат. Геннадий Ильич плеснул густого, как мед, коньяку в крошечные рюмки. Чокнулись. Выпили.
— Есть у меня неплохая идейка, — задумчиво произнес Подосинский и отбил легкую быструю дробь по салонному столику, словно сыграл гамму на невидимых клавишах, — хочу быстренько провернуть кое-что в Германии. Прячется там один любопытный человек, вор в законе. Его скоро должны убить, но он мне нужен. Знает много интересного. Убить ведь дело нехитрое, это никогда не поздно. Я хочу, чтобы сначала рассказал, что знает.
Азамат молчал. Он прекрасно понял, какого вора в законе имеет в виду Подосинский. Он молчал долго и думал о том, что выкрасть этого «любопытного человека» невозможно. Убить — да. А довезти до России или до любой другой точки земного шара живым и невредимым — нельзя. Будь ты хоть трижды гений.
— Кто же за такое возьмется, Гена? — спросил он после долгого задумчивого молчания.
— Карл Майнхофф.
— Ты прости меня, Гена, но даже он не сумеет.
— Сумеет, — Подосинский откинулся на мягком диване и прикрыл глаза. Очень постарается. У него здесь сын.
