Росс Макдональд - Омут. Оборотная сторона доллара. Черные деньги
— Можно предположить, что в то время он действительно так думал.
— Но ведь позже он узнал от Стеллы правду и все-таки продолжал настаивать на своем заявлении, что я украл.
— Один бесчестный поступок неизбежно влечет за собой другие, — сказал я. — Это всем известно.
— Это камешек и в мой огород?
— Нет, я думаю, ты честен, поскольку понимаешь, о чем мы говорим. Но ты смотришь на все только с одной стороны, с той, которая тебе ближе, поэтому, естественно, у тебя накопилось так много недовольства.
— Да, мне многое не по душе, — согласился он и через некоторое время заговорил снова: — Вы ошибаетесь, думая, что я смотрю только с одной стороны. Я могу себе представить, что чувствовали мои приемные родители, но я знаю, что чувствовал и я сам. Я не мог оставаться расколотым пополам, а последние несколько ночей меня охватывало такое чувство, словно кто-то разрубил меня топором на две части. Я лежал и не спал на той старой медной кровати, где, как вы знаете, Майкл и Кэрол зачали меня, а в другой комнате храпел Сайп, и я был там, и меня не было. Понимаете? Я никак не мог поверить, что я — это я, и что эта жизнь — моя жизнь, и что эти люди — действительно мои родители. Вообще-то я никогда не верил, что мои родители — Хиллманы. Мне казалось, они всегда разыгрывали какой-то спектакль. Я только не понимал — зачем и почему. Может быть, — добавил он полушутливо, — я свалился с другой планеты?
— Это научная фантастика. Так ты — начитанный мальчик.
— Нет, не то чтобы я действительно верил в это. Я знаю, кем были мои родители. Кэрол сказала мне. Майкл сказал мне. Доктор сказал мне и подтвердил, что все было сделано официально. Но я еще никак не могу понять самого себя.
— Не надо так сильно сосредотачиваться на этом. В конце концов, кто именно твои родители — не самое главное.
— Для меня, самое, — сказал он тихо. — Самая важная вещь в моей жизни.
Я ехал медленно, стараясь растянуть время разговора, а поравнявшись с почтовым ящиком Хиллманов, свернул на обочину и остановился вовсе.
— Я иногда думаю, что дети и родители — две противоположности.
— Что вы хотите этим сказать, мистер Арчер?
В первый раз он назвал меня по имени.
— Ничего особенного. Я только хочу подчеркнуть разницу между ними. Взрослые, как им это ни трудно, пытаются продлить свою жизнь через детей. А дети, в свою очередь, пытаются отбросить все, чем жили их родители. Каждый живущий, кроме всего прочего, должен быть с кем-то «за», а с кем-то «против». В этом не очень много смысла, и не всегда правильно срабатывает.
Я пытался слегка освободить его голову, прежде чем он столкнется со своим следующим потрясением. Но, очевидно, успеха не достиг.
— Это и не может сработать, когда вам лгут, — сказал он, — а они лгали мне. Они вели себя так, будто я их собственная плоть и кровь. А когда увидели, что я не чувствую себя полностью их сыном, разочаровались во мне.
— Я разговаривал об этом с твоей матерью, с Эллен, и она очень сожалеет обо всем.
— Я тоже.
— Все не может остаться по-старому, Том.
Некоторое время он молчал.
— Конечно, я пойду и поговорю с ними, но я здесь жить не хочу. Не хочу, чтобы продолжался весь этот обман!
«Никаких обманов, — подумал я, — вот признак нового поколения. По крайней мере, оно не хуже других. В идеале это было бы прекрасно, но на практике иногда оборачивается жестокостью».
— Ты не можешь простить им «Проклятую лагуну»?
— А вы смогли бы?
Мне пришлось задуматься над ответом.
— У них могли быть свои причины. Я представляю себе совершенно отчаявшихся родителей, которые хватаются за подобные заведения, считая их спасительной соломинкой для своих непокорных сыновей и дочерей.
— Они были в отчаянии, это правда, — сказал он. — Ральф и Эллен очень легко впадают в отчаяние, они не могут жить без трудностей и буквально выкапывают их из-под земли. Но они боятся трудностей. Единственное, чего они хотели, когда я перестал быть их пай-мальчиком, — это убрать меня с глаз долой. И на меня посыпались все эти ужасы.
Он положил руку на голову, словно пытаясь защитить себя от ужасов, он был близок к тому, чтобы рассказать все.
— Прости меня, Том. Что же такое страшное произошло утром в воскресенье?
Он в упор посмотрел на меня из-под руки.
— Они не рассказали вам?
— Нет. Я прошу тебя мне рассказать.
— Спросите их.
Он не захотел говорить.
Я поднимался по извилистой темной аллее к вершине холма. Дом ярко освещался фонарями, и в потоках их света оштукатуренные стены выглядели уродливыми и какими-то нереальными. То, как Ральф Хиллман вышел из дверей, попав в луч света, слегка попахивало мелодрамой. Он вовсе не показался мне «разрушенным», как его описывала Сюзанна, по крайней мере, внешне он сохранял спокойствие. Его красивая серебряная голова была аккуратно причесана, лицо несколько напряжено, и держался он слишком прямо даже тогда, когда пробежал несколько шагов по направлению к машине. На нем был пиджак с круглым воротником цвета красного вина.
— Возвращение блудного сына, — сказал позади меня Том с наигранной бравадой. — Но они не убили убежавшего теленка, они убили блудного сына.
— Я думал, это лейтенант Бастиан, — сказал Хиллман.
— Вы ждете его?
— Да. Он хочет мне что-то показать.
В этот момент он увидел в машине Тома, и глаза его вспыхнули.
— Мой мальчик!
Окончательно поверить в нежность этих слов мешал его огрубевший от постоянного употребления виски голос.
— Ты вернулся?
— Вернулся, — отозвался Том.
Хиллман обежал машину и открыл дверцу с другой стороны.
— Иди сюда, дай мне взглянуть на тебя!
Бросив на меня взгляд, Том выбрался из машины, двигался он медленно и одеревенело, как старик. Хиллман обнял сына, потом отодвинул его от себя на расстояние вытянутой руки и повернул так, чтобы свет падал Тому на лицо.
— Ну как ты, Том?
— О’кей. Как вы?
— Когда ты дома, все прекрасно.
Несомненно, чувства Хиллмана были совершенно искренни, но выражал он их как-то неправдоподобно. И я увидел, что Том потихоньку высвобождался из его рук.
Из дома вышла Эллен Хиллман. Я подошел к ней, чтобы помочь спуститься с лестницы. В свете фонарей морщины на ее лице казались глубже, а лицо мертвенно побледнело. Она так исхудала, что напоминала мне жертвы концентрационных лагерей. Жизнь теплилась только в глазах. Но вот она увидела Тома.
— Вы привезли его, мистер Арчер. Да благословит вас Бог!
Она взяла меня под руку, и я подвел ее к Тому. Он стоял с видом послушного сына, и она, поднявшись на цыпочки, целовала его грязное, со следами слез лицо.
После этого он отошел от них и встал, прислонившись спиной к машине, засунув большие пальцы рук за поясной ремень. Мне уже приходилось видеть ребят, стоявших так же, как стоял сейчас он, спокойных и разъяренных одновременно, в тот момент, когда их допрашивали люди в полицейской форме. Отдаленный шум шоссе чуть нарушал повисшее в воздухе молчание.
Том заговорил:
— Я не хочу обидеть кого-нибудь и никогда не хотел. Или, может быть, хотел, я не знаю. Во всяком случае, выяснять это сейчас бесполезно. Я узнал, кто я. Моей матерью и моим отцом были Кэрол и Майкл Харлеи. Вы уже в курсе дела?
— Я — нет, — быстро ответила Эллен.
— Но вы же знали, что вы не моя настоящая мать?
— Конечно, я знала это. Но… Я люблю тебя, Том.
Она посмотрела на него, потом как-то задумчиво на своего мужа, но тот, казалось, вообще здесь отсутствовал. Все происходящее, по-видимому, причиняло ему боль, и он пытался спрятать ее от окружающих.
— А вы знали? — обратился Том к Хиллману.
Хиллман не ответил. Тогда Том заговорил высоким голосом, в котором звучало одно только отчаяние.
— Я не могу оставаться здесь. Вы оба мне лгали всю мою жизнь. Все эти годы вы разыгрывали длинный спектакль и, как только я отступил от правил игры, всадили в меня нож.
— Это не совсем так, Том, — пытался защититься Хиллман.
— О’кей. Значит, я не прав! Тогда поставьте меня к стенке и расстреляйте.
Мальчик был уже на грани истерики, но главным образом меня беспокоило не это. Он, видимо, метался с одной позиции на другую, от одного мира к другому, пытаясь понять, где же все-таки его место. Я подошел и встал с ним рядом.
Я хотел, чтобы он почувствовал опору хоть в ком-то.
— Никто не собирается наказывать тебя, — сказал Хиллман, — но покушение на человеческую жизнь — это то, над чем нельзя смеяться.
— Вы говорите ерунду! — сказал мальчик.
Хиллман вздернул подбородок:
— Не смей так разговаривать со мной!
— А что вы сделаете? Засадите меня в психушку и забросите ключ в море?
— Я не говорил этого.
— Не говорили! Зато уже сделали так.
