Фридрих Глаузер - Современный швейцарский детектив
Я взял портативную камеру «Агфа» из ящичка для перчаток. Я мог бы успеть отвезти эту пленку в лабораторию Роже, но после допроса у Феша у меня пропала всякая охота работать, поэтому я снял только два новых образчика продукции нашего концерна — средства от тли. А главное — не должна же пленка с мертвым Кавизелем вновь исчезнуть таинственным образом.
В почтовом ящике торчали два счета (пора платить за квартиру), открытка с Сейшельских островов, где чудаковатая лаборантка из нашего концерна проводила две недели своего трехнедельного отпуска, выложив за это две месячных зарплаты, а еще в ящике лежал конверт с информационным листком противников использования атомной энергии. Примерно раз в три недели мне приходил такой конверт из экологически безопасной бумаги; вот только не помню, платил ли я какой-либо из многочисленных рассорившихся организаций годовой членский взнос. В подвале моего дома, где кроме запасов вина было немного дров для кухонного очага (Ида навела тут порядок и отдала мусорщикам все, что сочла ненужным), я захватил бутылку алжирского красного и пошел пешком на пятый этаж. Кашель у меня поутих, но я сильно запыхался, когда открывал дверь квартиры.
Газовая печь в коридоре более-менее поддерживала тепло в двухкомнатной квартире (хотя Ида всегда считала ее неуютной и холодной), она потихоньку потрескивала, поставленная еще утром на третье деление. Теплая армейская куртка, которую я иногда надевал по утрам, если мне все-таки было холодно, висела на своем крючке в прихожей рядом с меховой шапкой и бежевым дождевиком.
Не знаю, что показалось мне необычным, однако у меня появилось какое-то странное чувство. Что-то было не так. Может, в квартире ощущался чужой, незнакомый запах?
Я прошел в комнату, которая служила мне кабинетом, включил верхний свет и принюхался. Ничего, только чуть сладковатый запах от газовой печи и вонь холодного сигаретного дыма. На некогда модном металлическом стеллаже рядком стояли книги, прочитанные еще в юности. На письменном столе обычный беспорядок, даже похуже, чем у Бет на работе: неоплаченные счета, картонные спички, оставшиеся без ответа новогодние открытки, рекламные проспекты мебельных фирм, английский словарь, копии объявлений о поиске дешевой трехкомнатной квартиры, остатки ластиков, приклеившиеся к круговым следам от рюмок и бокалов, — если кто-то тут шпионил, то ему пришлось бы восстанавливать весь этот беспорядок. Но даже этот вроде бы нетронутый беспорядок не успокоил меня; я сел в режиссерское кресло и выдвинул верхний ящик стола. Здесь у меня был порядок, таким он и остался. Конверты авиапочты, конверт с банковскими формулярами, папка с документами, резная деревянная шкатулка, давным-давно подаренная бабушкой, три пластиковых паспарту с западногерманскими марками, франками и лирами — все аккуратно сложено. Деньги на месте, в том числе и шесть еврочеков, которые лежали в бумажнике из крокодиловой кожи, подаренном мне по случаю конфирмации, — он был слишком шикарен, поэтому я никогда не носил его с собой.
И тут я заметил, что косой свет от настольной лампы хорошо высвечивал тонкий слой пыли на стеллаже, где стояли книги. В некоторых местах этот слой был чуточку стерт, будто кто-то слегка выдвигал книжку, а потом задвигал ее обратно. А я уже две недели не трогал этих книг, так как взял почитать роман Патриции Хайсмит у Буки, когда он последний раз навещал меня.
Значит, кто-то здесь все-таки был и что-то искал. Причем проверяли книжные полки, а между книг можно спрятать только что-либо тонкое. Фотографии? Может, пытались найти те два снимка с покойником? Ну и ну! Неужели прокуратура прибегает к подобным методам? Или это ты, Феш, подослал пару своих подручных? Нет, маэстро, негативы в надежном месте.
Я вытащил средний ящик письменного стола, где хранились самые ценные негативы. Туго скрученные рулончики пленок были вроде в сохранности. Однако еще дальше сзади, в самой глубине (чтобы туда не дотянулась Ида), за тремя кассетами диапозитивов лежали порнографические журналы, привезенные когда-то из Кёльна, куда в лучшие времена меня посылали в командировку на выставку-ярмарку «Фотокина».
Я уложил эти журналы по понятным причинам и на всякий случай обложками вниз, а теперь белокурая шведка с обложки журнала «Флеш» номер 5 глядела прямо на меня.
Значит, кто-то действительно побывал сегодня в моей квартире, чтобы что-то отыскать. Мой дверной замок открыть нетрудно, так как до сих пор не удалось уговорить домовладельцев поставить надежные замки. Я даже не испугался, а скорее успокоился, потому что теперь у меня было доказательство, что визит посторонних не был просто плодом моего воображения.
Феш струхнул, сегодняшний допрос подтвердил это. Он опасается, что в концерне были люди, знавшие об аварии на объекте номер 71 больше, чем написано в его коммюнике для прессы. Феш подозревал, что информацию для ШАП передал именно я. Не случайно пленка, отснятая в тот вечер, проделала столь загадочный путь и затем попала прямо к нему. Феш боялся, это ясно. Понятно и то, что кто-то действительно проинформировал ШАП. Но, стало быть, в тот вечер произошла вовсе не безобидная утечка, как уверял общественность Феш. Кто-то из сотрудников концерна знал об этом и не захотел молчать. Меня же подозревали потому, что почти стал свидетелем аварии.
Я задвинул ящик и поспешил в кухню — мне был просто необходим глоток вина. Накинув пиджак на спинку стула, я подсел к столу, смахнул с него крошки, потом достал штопор и взял бутылку алжирского красного. Сделав изрядный глоток прямо из горлышка, что ужасно возмущало Иду, я открыл папку и пробежал глазами структурный план группы С-НИ/ПТ-2, который мне достала Бет.
Этот индекс расшифровывался так: сельхозпродукты-научные исследования/промышленная технология-2. Бет расстаралась и разыскала мне структуру всего подотдела научных исследований и разработки промышленной технологии химикатов, использующихся в сельском хозяйстве; к двум отксерокопированным листочкам она из чистого любопытства пришпилила записочку с вопросом: «Зачем тебе эта мура?». Подотделом руководил профессор, вероятно, свежеиспеченный и экстраординарный, так как согласно установленной в концерне «Вольф» иерархии ординарные профессора назначались не меньше чем начальниками отделов, хотя совершенно не годились для такой должности. Подотдел состоял из шести групп, одну из которых возглавлял доктор Джан Кавизель. Ему подчинялись два ассистента (один из них тоже был доктором), пять лаборантов, две секретарши и четыре техника. Значит, группа Кавизеля имела примерно такую же численность, как и наша группа «внутренней коммуникации» под началом Виктора. Лишь одна фамилия показалась мне знакомой — Габор Месарош. Он был ассистентом (тем, кто не имел научной степени). На каком-то банкете профсоюза служащих, который похож скорее на клуб, чем на настоящий профессиональный союз, Ида познакомила меня с венгром, у которого была похожая фамилия; кажется, в то время он руководил группой контроля за промышленными стоками. Во всяком случае, звали его Габор, это точно. Потом Ида пригласила его на прощальную вечеринку по поводу ее отъезда. Тот ли это Габор, что упомянут в структурном плане?
Я отложил листки в сторону, чтобы освободить место для холостяцкого ужина — две копченых колбаски и свежие булочки, которые прихватил по дороге домой. Хоть мне и не терпелось проявить пленку из портативной камеры, но голод пересилил любопытство. Однако ел я торопливо и, управившись с половиной колбаски, тут же поднялся и достал пленку из кармана пиджака. Я прошел в ванную, закрыл дверь и вытащил бачок для проявки из ящика под раковиной. Зарядив пленку, я снова зажег свет и аккуратно насыпал проявитель в бачок. Слава богу, пленка в портативной камере была черно-белой, цветную я не смог бы проявить сам.
Звонок! Я вздрогнул. Звонили снизу, у двери подъезда.
Неужели они вернулись? Не найдя того, что искали тайком, они решили взять это открыто. А я как раз держал улику в руках, покачивал бачок, чтобы проявитель распределился равномерно. Ничего не скажешь, застали с поличным.
Снова звонки, пронзительные, настойчивые.
Черт, что делать? На лестничной клетке горит свет, это видно через рифленое стекло входной двери. Значит, нельзя обмануть, будто меня нет дома. И дверь подъезда в это время еще не закрыта.
Я судорожно сжимал бачок и едва не забыл время от времени переворачивать его.
Обычно я любил этот момент неизвестности: вот слышно, как внизу открывается дверь, потом проходит с полминуты (чуть меньше, если гость очень спортивен), пока визитер поднимается ко мне. А ты гадаешь — кто же это? Может, сама удача? Например, в лице редактора еженедельника «Штерн», который оказался тут проездом на вернисаж в Милане, он знает твои фотографии и заодно решил поинтересоваться, не согласишься ли ты сотрудничать с его журналом. Он рассчитывает на десять — двенадцать работ в год, говорит он, пригубляя граппу, по полторы тысячи за разворот, гарантированный минимум — три тысячи; словом, в обиде не будешь. Само собой, мы перешли на «ты», едва лишь он скинул свою турецкую дубленку. А может, это манекенщица с обложки недавнего выпуска «Фотографи хойте» стоит за дверью? Она широко распахивает свои кодахромо-васильковые глаза и смущенно накручивая на пальчик длинный светлый локон спрашивает на ломаном немецком, не здесь ли проживает кинооператор Мартин. Она, дескать, получила мой адрес от одного знакомого из Лос-Анджелеса. И она счастлива, когда ты приглашаешь ее выпить бокал вина (it's cold outside), и находит твой школьный английский блестящим, или по крайней мере милым; ты ставишь пластинку Томми Дорси, а она, пробормотав извинения, стаскивает сапоги и уютно устраивается, поджав под себя ноги, в мягком кожаном кресле… Короче, каждый раз одни и те же глупые туманные грезы, которые не дают тебе оставить трубку лежать на телефоне, если раздается звонок.
