Клара Санчес - Украденная дочь
Лаура смотрела на Марию с таким видом, как будто хотела сказать: я не стану этим заниматься, я возвращаюсь к своей устоявшейся жизни, это единственная реалия, которая мне известна, вы для меня — абсолютно чужие люди. Поэтому необходимо было ее ошеломить, не дать ей возможности подумать. Если она не хотела докопаться до правды, то я еще как хотела!
Я посмотрела на часы.
— Если мы поторопимся, то успеем, — сказала я, поднимаясь и направляясь к двери. Лаура, подхватив пакеты с покупками, последовала за мной.
И тут вдруг нас остановил голос Марии:
— Спасибо за крем. То, что делала Бетти, не пропало даром.
49
Лаура, пути назад уже нет
Мать Вероники и Анхеля, супругу таксиста, звали Бетти, и она была одержима идеей найти свою дочь, считавшуюся умершей при родах. Она считала, что эта дочь — я. Вероника, можно сказать, подхватила эстафету, когда ее мать умерла. Отец относился к этой идее прохладно, хотя и помогал кое в чем, а Анхель старался держаться в стороне. Теперь уже все мы были вовлечены в эту затею, и никто из нас не мог сказать, что он тут ни при чем. Лично я не знала, что думать и какие чувства мне следует испытывать. Я вроде бы должна была хотеть узнать правду, однако пытаться ее узнать мне было страшновато. Если бы только я могла снова стать обычным человеком — таким, каким себя до недавнего времени считала! В глубине души я даже не завидовала Кэрол. Веронике было психологически очень легко доискиваться правды обо мне, поскольку о себе она все знала. Правда была своего рода ядом, который потихоньку проникал в меня.
Я не нуждалась ни в каких официальных сведениях о рождении, чтобы выяснить, где я родилась. Я всегда знала, что родилась в родильном доме «Лос-Милагрос». Мама поступила туда в четыре часа утра, а в одиннадцать утра на свет появилась я. Маме не нравилось вспоминать роды, и как только о них заходила речь, она тут же меняла тему разговора. Кто мне рассказывал обо всем подробно, так это Лили, которая была во время родов рядом с мамой от первого момента и до последнего. Ей нравилось рассказывать об этом, хотя она при повторных рассказах иногда сообщала совсем другие подробности, но я списывала это на ее преклонный возраст, в котором память у людей уже начинает сдавать. Я никогда не придавала этим «неувязочкам» большого значения.
Именно родильный дом «Лос-Милагрос» и был тем роддомом, который фигурировал в метрической записи о моем рождении. «Ну что, видишь?» — сказала я Веронике. Она ответила мне, что сначала надо сравнить данные, взятые из разных источников, а потом уже делать выводы.
Я не возражала против того, чтобы съездить в родильный дом: у меня еще раньше не раз возникало желание взглянуть на то место, где я впервые открыла глаза. В этом роддоме возле некоторых дверей было много цветов в горшках и ходили монахини с младенцами в люльках. Мне подумалось, что, чтобы дорасти от беспомощного младенца до взрослого человека, нужна забота со стороны других взрослых людей. Много заботы. Когда мы попросили в приемной дать нам возможность заглянуть в журнале регистрации на список новорожденных от 12 июля 1975 года, монахиня спросила, зачем нам это нужно. Я уже хотела было ответить правду, но Вероника опередила меня и сказала, что в службе записи актов гражданского состояния проводится реорганизация архивов и что там куда-то подевалась метрическая запись о моем рождении, а потому нам нужна соответствующая справка из родильного дома. Монахиня, отвечающая за выдачу подобных справок, пояснила, что нам необходимо направить письменный запрос. Я уже повернулась, чтобы уйти, но тут услышала, как Вероника говорит, что хочет побеседовать с заведующей родильным домом. Монахиня ответила, что с заведующей невозможно вот так вот запросто встретиться, что они здесь, в родильном доме, выполняют очень важную работу и не могут тратить время попусту из-за какой-то там бюрократической возни. Вероника начала настаивать и заявила, что не уйдет до тех пор, пока ее просьба не будет рассмотрена кем-нибудь из местного начальства.
— Вы обязаны показать по моей просьбе журнал регистрации новорожденных, я это точно знаю.
В школе, где я училась, ученицам никогда даже в голову бы не пришло разговаривать подобным образом с монахиней. Большинство монахинь вели себя любезно — если понимать, в каком мире они пребывают, и не заставлять их покидать его пределы. Некоторые мои одноклассницы считали, что в монахинях форма должна соответствовать содержанию, а так ведь бывает далеко не всегда. Вероника как раз впадала в подобное заблуждение относительно соответствия формы содержанию и, как сказал бы доктор Монтальво, оказывалась в состоянии улитки. Мне пришлось одернуть ее, чтобы мы могли спокойно отсюда уйти.
— Простите ее, сестра, — сказала я. — У нее тяжелый характер.
Мы отправились к выходу, а затем прошли по коридору и поднялись на второй этаж. Из-за пакетов с покупками, которые мы с собой тащили, со стороны казалось, что мы пришли сюда с множеством подарков.
— Никто не покажет нам этот журнал регистрации, — сказала Вероника.
— Сейчас увидим, — возразила я.
Я принялась искать взглядом свою жертву. Вероника уже приходила в отчаяние, потому что все монахини казались ей одинаковыми и она готова была приставать со своей просьбой буквально к любой из них. «Не торопись, — сказала я. — Если мы будем суетиться, это вызовет негативную реакцию». И тут далеко впереди я увидела нужную мне монахиню. Она была молодой, тихой, с глуповатым лицом и принадлежала, по-видимому, к числу тех, к кому в нашей школе относились так пренебрежительно, что они либо переводились в какое-нибудь другое место, либо так и оставались на уровне прислуги, открывающей и закрывающей двери. Эта монахиня толкала перед собой тележку с едой и, подходя к очередной палате, изображала на лице радостную улыбку. Я сказала Веронике, чтобы она меня подождала.
Я подошла к монахине и сказала, что училась в школе, персонал которой состоит из монахинь той же конгрегации, к какой принадлежит она, — что, кстати, было правдой. Я также сказала, что заведует этой школой сестра Эсперанса — что тоже было правдой (хотя я и не знала, знакома ли эта монахиня с сестрой Эсперансой) — и что она поручила мне попросить кое о чем ответственную за журнал регистрации новорожденных, однако та все никак не может найти этот журнал, а я очень спешу, и меня очень огорчает то, что я не могу выполнить это поручение, потому что оно — очень важное. Я сказала, что ответственная за журнал регистрации новорожденных попыталась объяснить мне, как попасть в приемную, чтобы мне там помогли, однако у меня нет времени на хождение туда-сюда, потому что я совсем недавно устроилась на новую работу и если опоздаю, то меня уволят.
Монахиню, как выяснилось, звали сестра Хустина, и ей надо было закончить разносить еду. Я изобразила на лице безутешное горе, и тогда она сказала, чтобы я подождала несколько минут. Вероника, прислонившись к стене, наблюдала за моими действиями издалека. Я ждала, стоя в коридоре, и воспользовалась этим ожиданием для того, чтобы написать на клочке бумаги свое имя, фамилию и дату рождения. Сестра Хустина улыбалась мне каждый раз, когда входила в очередную палату и выходила из нее. Когда на тележке уже не осталось подносов с едой, она радостно сказала, чтобы я шла за ней. Вероника, держа в руках пакеты с покупками, последовала на некотором отдалении за нами.
Мы спустились на этаж ниже, и сестра Хустина постучала в дверь помещения, в котором хранились журналы регистрации. Ей никто не открыл, тогда она разыскала человека, ответственного за это помещение. Им оказалась то ли мирянка, то ли монахиня, одетая в обычную мирскую одежду.
— Ну ладно, я вас оставляю, у меня много работы, — сказала сестра Хустина.
— Извините, что беспокою вас. Меня прислала директор школы «Санта-Марта» сестра Эсперанса. Она поручила мне передать вам привет и обратиться к вам с просьбой.
— Ой, а как она поживает? Давненько уже она здесь не бывала.
Я от удивления замолкла на несколько секунд: она была знакома с сестрой Эсперансой! Впрочем, это было не очень-то удивительно — они ведь принадлежали к одной конгрегации. Теперь все становилось намного проще — если, конечно, эта женщина не вздумает сейчас же позвонить сестре Эсперансе.
— Она в отъезде и поручила мне проверить кое-какие данные в журнале регистрации. Мне кажется, это для нее очень важно.
Увидев по выражению лица и позе этой женщины, что она настроена позитивно, я достала подготовленный клочок бумаги. Я едва не упала в обморок от волнения, когда она встала и пошла искать соответствующий журнал. У нее были густые русые — не выкрашенные, а натуральные — волосы, сильно выпученные голубые глаза, толстые икры и разделенные большими щелями передние зубы. Одета она была в туфли на низких каблуках, чулки из лайкры, желтый шерстяной свитер — связанный, наверное, ею самой. Из-под свитера выглядывала белая кофта с вышитым воротником (его она тоже, наверное, вышила сама). Я не могла оторвать от нее глаз, и она буквально врезалась мне в память. Где-то за дверью стояла Вероника, ожидая сигнала с моей стороны.
