Сэм Льювеллин - Тросовый талреп
— А завтра отшлифуем, — сказал Гектор. — Потом слегка пройдемся краской, если пожелаете.
— Хорошо, — согласился я. Все было выполнено отлично. — Если вам когда-нибудь потребуется работа, только дайте мне знать.
Гектор очень разволновался, услышав мое предложение, но потом решил, что с ним просто пошутили.
— Я вполне доволен своим местом, — серьезно сказал он. Потом мы сидели и пили чай. Кокпит прямо-таки дышал взаимным доверием. Поэтому я и спросил:
— А какого черта вы там делали без всяких огней?
Он осторожно отхлебнул из чашки и ответил:
— Так это же был вторник.
— Что вы хотите этим сказать?
— Ну, мы там были ночью во вторник. Крутились там. За Арднамеркеном. И в прошлый вторник тоже.
— А что вы там делали?
— Я работал на мистера Джека Бучэна, — сказал Гектор. — Теперь работаю на мистера Эвана Бучэна. И ни тот, ни другой не объясняли мне, черт подери, ничего из того, что они делали.
— И вы никогда их не спрашивали?
— Мне платят не за то, чтобы я задавал вопросы, — сказал Гектор. И посмотрел на дешевенькие часы, такие крохотные на его внушительном запястье. — Вам пора обедать.
Он отправился на причал и исчез в зарослях рододендронов. А я спустился вниз и достал из обшитого кедром рундука чистые брюки, красную рубашку и яркую куртку.
Фиона встретила меня в прихожей. На ней были короткие, свободно сидящие черные брюки и просторный серый свитер с поперечными полосами, которые походили на прожилки кварца в большом валуне. Она с любопытством осмотрела мою одежду и сказала:
— Опять звонили из вашей конторы. Они оставили свой номер.
Казалось, что до моей конторы отсюда далеко-далеко. Подумав о своей городской жизни, я вспомнил и о Проспере. И посмотрел на ноги Фионы. На ней были не сандалии, а элегантные зеленые комнатные туфли из тонкой кожи.
— Вы можете позвонить из моей мастерской, — сказала она. Я уселся за белым столом в уголке мастерской, увешанной разноцветными мотками пряжи, и набрал записанный Фионой номер телефона. Это не был номер моей конторы. На звонок тотчас ответил тонкий и очень встревоженный женский голос. Это был голос моей сестры Ви.
— Дорогой, — сказала она, — карты говорят, что ты находишься в страшной опасности.
Ви была истовой поклонницей телепатии и прочих инфернальных штучек. Поэтому, более вероятно, что она всего-навсего получила информацию о моей аварии от Проспера, с которым она флиртовала с тех давних пор, когда забирала нас, десятилетних мальчишек, домой из школы.
— И еще я слышала, что ты разбил свою лодку, — продолжала Ви. — У меня были самые дурные предчувствия насчет этой лодки. С первого раза, как я ее увидела. Я очень беспокоюсь.
Я представил, как она грызет свои длинные красные ногти дорогими белыми зубами, поглядывая на свое отражение в зеркале и проверяя, в самом ли деле она выглядит обеспокоенной.
— Тебе не о чем беспокоиться, — сказал я. — Мы уже все починили.
Настроение Ви было подвержено внезапным катастрофическим спадам. Если ее не подбодрить, она сделает это сама с помощью ярких красных таблеток туинала, или фенобарбитона, или секонала.
— А ты в порядке? — весело спросил я.
Как обычно, в порядке было все, кроме самой Ви. Я уставился на вставленную в рамку вышивку из Юкатана и ждал, когда бурный поток слов превратится в ручеек. У Ви было множество друзей, но все они были прекрасными говорунами и плохими слушателями.
— Давина! — сказала Ви. — Давина Лейланд. Ну, она увидела Джеральда... это ее новый муж, ты знаешь... прошлым вечером у Анабеллы с какой-то девицей. И Джулио дошел за ними до самого дома, так что они определенно занимались этим.
— Какой Джулио? — спросил я.
— Дружок Давины. Он стрижется у Рафаэля, но все равно он невероятно сильный. Так или иначе, они вернулись обратно в квартиру Джулио, и там произошла сокрушительная разборка по поводу всего этого. Представь себе, вдруг оказалось, что он частный детектив. В общем, Джулио его измолотил. Но он уже, по всей видимости, долго там слонялся, потому что теперь Джеральд говорит, что он будет добиваться развода на том основании, что Давина ему изменяет. Это так нечестно! И я ей обещала, что ты поможешь.
Я тяжко вздохнул. Британские законы о разводах могут повлиять на людей типа Давины Лейланд не более, чем полицейские на велосипедах воздействовать на водителей, сидящих за рулями скоростных машин.
— Это мне не очень нравится, — предупредил я.
— Но я же обещала! — Ви очень неодобрительно относилась к людям, нарушавшим ее обещания. — Во всяком случае, у тебя ведь не было никаких неприятностей с Лизой-лесбияночкой? Не так ли?
Я поборол первое побуждение — швырнуть трубку на рычаг. Когда я вернулся к адвокатской практике и стал работать у Артура Сомерса на Садовой улице, Ви спихнула на меня развод своей приятельницы Лизы, и мне каким-то чудом удалось распутать это дело ко всеобщему удовлетворению. Лиза-лесбияночка оказалась своего рода ключом, открывшим вход в мир друзей и знакомых Ви, а это для адвоката, специализирующегося на разводах, то же самое, что Ближний Восток для нефтяного брокера. Спустя год Артур оставил адвокатскую практику, и я получил во владение массу дубовой облицовки, письменный стол и в придачу клерка Сирила. Ви никогда не давала мне забыть об этом, как и о любой из прочих вещей, которыми, как она полагала, я был ей целиком обязан.
— Хорошо, — сказал я. — Вот только вернусь.
— Ради мамочки Ви! — взмолилась она.
Наши родители умерли, когда я был девятилетним школьником, а Ви — девятнадцатилетней восходящей кинозвездой. Ей нравилось считать, что в процессе вытаскивания меня из школы на прогулки по ресторанам Кингс-роуд она меня воспитывала. Ну, в каком-то смысле и воспитала.
— Ради Ви! — покорно согласился я.
Проспер всегда говорил, что для Ви положить телефонную трубку — примерно то же, что захлопнуть за собой дверь парикмахерского салона. Это впечатление усилилось, когда я вошел в столовую. Эван и Фиона сидели по разные стороны длинного стола. Пара свечей посередке создавала в сумерках этакий островок теплого желтоватого света. Это освещение делало Фиону похожей на индианку из племени чироков.
— Закусите сначала, — предложила она.
На буфете я увидел блюдо с аппетитными ломтями лососины. А на столе стояла бутылка «Гленморанжа» и массивный стеклянный кувшин с водой. Эван то и дело прикладывался к бутылке. Фиона пила только воду.
— И давно вы работаете адвокатом? — спросила Фиона.
— Десять лет. Из них пять держу свою контору.
Она кивнула и посмотрела через длинный стол на Эвана.
— Возможно, он как раз и подойдет для Морэг Салливан.
Эван пожал плечами. Он уже крепко перебрал. Это было видно по движениям рук, когда он отдирал от костей розовую лососину. Я вспомнил, как он меня просил: «Вы не могли бы не рассказывать этого Фионе?» Я внимательно наблюдал за ними: у Фионы стал более жестким ее птичий профиль, а Эван уже осушал новую рюмку. Фиона была главной в этой паре. В ней жило спокойствие, делавшее ее неуязвимой. А в Эване было нечто дикое и беспокойное, это его ослабляло.
— А кто такая Морэг Салливан? — спросил я.
— Одна из женщин, которые вяжут для меня кофты. Она живет недалеко отсюда, по побережью. Она замужем за Джимми Салливаном. Он занимается рыбной ловлей. А недавно он исчез.
— И куда же он уехал? — спросил я. Лосось у них был великолепный.
— Он не уезжал, — сказала Фиона. — Он исчез.
Я кивнул. Прозанимавшись разводными делами пять лет, я был достаточно хорошо осведомлен о том, что такого рода разница в словах обычно была чисто технической. Загорелая рука Фионы принялась отщипывать маленькие кусочки от хлеба домашней выпечки, лежавшего на ее тарелке, и лепить из них ровные кубики.
— У Джимми и Морэг четверо детей, — рассказывала она. — У Джимми есть катер. Рыболовный катер «Мини-Салливан». Ну и там несколько связок корзин. Здесь многие люди промышляют ловлей омаров. Это не самый легкий способ зарабатывать себе на жизнь. — Ее слова были четкими, словно она читала мне лекцию. — Джимми сказал Морэг, что он вроде бы выследил что-то, на чем можно хорошо заработать, но не сказал ей, что именно это было, а она и не спрашивала. И вот однажды вечером Джимми ушел в море, да так и не вернулся.
— Весьма сожалею, — привычно прокомментировал я и доел остатки лосося.
Наступила пауза. Комнату заполнило этакое безбрежное молчание, как в горах. Язычки пламени свечей вспыхивали в серо-зеленых глазах Фионы.
— Мне жаль и Морэг и детишек, — сказала она. Я хранил молчание.
— Вы не могли бы сходить и поговорить с ней? — попросила Фиона. Я опустил глаза на полустершийся позолоченный ободок своей тарелки.
— Не думаю, что в моих силах сделать там что-то полезное, — сказал я.
— Вы могли бы объяснить ей, как предъявляют иск, — попросила Фиона.
