Димитр Начев - Неуловимый
— Я вернулся только сегодня утром.
— Вернулись? Откуда?
— Из Софии. Ездил к дочери. У нас родился внук.
— Поздравляю! В котором часу вы приехали?
— Поездом в половине седьмого. Несчастье уже произошло.
По знакомой тропинке я возвратился в дом отдыха. Возле дуба я задержался, примерно полчаса. Сломанный сук был отодвинут в сторону: там все измеряли, фотографировали. Снег бы утоптан, березовая роща показалась мне какой-то сникшей, вокруг царила зловещая тишина. Опершись о ствол дуба, я выкурил одну за другой две сигареты. Я представил себе, как женщина встает в полшестого, одевается, говорит сестре: «Ну, я пошла!», а та ей отвечает: «Счастливо!» (отвечает, вероятно, в постели — зачем ей вставать так рано?) Женщина выходит на террасу. Белизна снега ослепляет ее, минуту-другую она глядит на него, потом направляется к сараю, ищет веревку, находит. Веревка у нее в руках — живая, гибкая, угрожающая… Если до этого имелось известное колебание, теперь оно должно возрасти вдвое, втрое… Может, ей захотелось вернуть веревку обратно… Или собиралась это сделать, но огромным усилием воли преодолела свою слабость… Потом она открывает дверь сарая, там темно, но чувствуется дыхание жизни: шевелятся овцы, у одной ягненок — он блеет, это тоже жизнь, только возведенная в сотую степень… Женщина всхлипывает, поворачивает назад, выскакивает из калитки на улицу; здравый разум еще не покинул ее: нет, нет, нет, при чем здесь моя сестра, при чем здесь они («они» — это овцы, ягненок, все живое, все, что хочет жить) — я не имею права сделать это здесь, надо уйти куда-нибудь, где никто не сможет меня увидеть, чтобы никого не могли обвинить, это должно произойти где-то за селом, кругом лес… Она бежит по дорожке, в горле ком, руки сжимают веревку, снятую с гвоздя под навесом…
И так далее…
И тому подобное…
Могло ли так быть?
А. почему нет? В подобных ситуациях логичные вещи выглядят нелогичными и наоборот. Однако нормальный человек на это возразит: ну и что? Вы хотите заставить меня поверить, что она замерзшими руками рылась в снегу в поисках камней, о потом аккуратно клала их один на другой так, чтобы каменная пирамида не рассыпалась, когда она на нее ступит? Хотите, чтобы я поверил, что, стоя на этой шаткой опоре, она привязала к суку веревку, сделала петлю, накинула ее себе на шею?..
В ответ я снова скажу: а почему нет?
Мне приходилось читать, как самоубийца завязывал петлю на оконной раме, а затем опускался на колени возле окна. И ему удавалось таким образом покончить с собой. Это кажется невероятным, но кому? Нам, людям с нормальным поведением, в здравом уме.
Но есть ли у меня полная уверенность в том, что бечевка, на которой она повесилась, висела под этим навесом? Что сестра ее спала, а не проводила до улицы или еще дальше, коль скоро женщина еще не оправилась от шока и боялась идти одна в дом отдыха?
И зачем ей кончать самоубийством? У нее расстроены нервы? Это верно, мы с Лелей сами в этом убедились. Крики, уверения, что к ней в комнату влез Царский… Но почему нервы у нее не в порядке? Какова причина этой депрессии?
Завтра, когда растает снег, я тщательно осмотрю весь двор и получу ответ хотя бы на один из многочисленных вопросов, которые мне надо решить.
Покинув место происшествия, я вернулся в дом отдыха. Здание казалось вымершим. Я бросил взгляд на окно на втором этаже: занавеска висела спокойно. И все же на мешало бы проверить, кто живет в этой комнате. Но сначала надо зайти к Леле. Как она? На обед не появилась, когда я выходил, не ответила на мой стук.
На этот раз, постучав, я услышал лаконичное «да», открыл дверь и вошел. Леля лежала на кровати и читала.
— Добрый вечер! — буркнул я, стараясь показать обиду. Отложив раскрытую книгу, она удивленно взглянула на меня:
— Добрый вечер!
— Уже скоро пять.
— Пять? А я думала, что сейчас не позднее трех. Глаза у нее были красные, волосы растрепаны, выражение лица отсутствующее.
— Что с тобой? — Я присел к ней на кровать. — Почему не пришла обедать? Почему не отозвалась на мой стук? Из-за истории с женщиной?
Она продолжала смотреть на меня отсутствующим взглядом. Я взял книгу, посмотрел на обложку. Агата Кристи «Загадка Эндхауза». Все ясно.
— И ты тоже? — воскликнул я трагически.
— Что?
— И ты пригубила чашу с этим ядом?
Я глядел на нее с неподдельным сожалением.
— Это не для тебя, моя милая.
— А для кого? Детективы читают все, от мала до велика. Тут пет возрастных границ.
— Если тебе нечего читать, — искренне разозлился я, — я дам тебе «Даму с камелиями» или что-нибудь еще полегче. Например, «Королеву Марго». Она есть у суфлерши В крайнем случае читай Клиффорда Саймака. Эта английская старушенция Кристи ужасна! Она расстроит тебе соя до конца смены.
— Я читаю и других! — Леля подняла подушку, и я оторопел. Там, притаившись в засаде, ждали своей очереди штук пять книг — мне не было нужды гадать — каких: их обложки были мне бесконечно знакомы — Конан Дойл, Жорж Сименон, Агата Кристи и один болгарский автор, который, по мнению знатока этого жанра критика Венко Христова, пишет хорошо, с чем, однако, лично я отнюдь не согласен.
— И ты все это собираешься прочесть?
— Уже прочла, — устало ответила Леля, зевнула, прикрыв свой красивый рот еще более красивой рукой, и, одним махом откинув одеяло, вскочила с постели. Ничуть не смущаясь моего присутствия, Леля прошествовала в прозрачной ночной сорочке в ванную. Может, я и старомоден, или, как говорят наши студентки, — ретро, но мне не по душе такая фривольность, и я всегда краснею. Но Леля не удостоила меня ни малейшего внимания: в данный момент я был для нее пустым местом. Она захлопнула дверь ванной, пустила воду, и до моего слуха донеслось сперва тихое мурлыканье, а потом громкое пение, заглушаемое шумом воды. Взяв книгу, которую читала Леля, я взглянул на раскрытую страницу. Это была уже последняя глава.
— Вы хотите, чтобы я объяснил? — Пуаро оглядел всех с довольной улыбкой и с тем выражением напускной скромности, которое было мне столь хорошо знакомо. Мы уже перешли в гостиную, и ряды наши значительно поредели.
И так далее… Я очень хорошо помнил содержание романа. Излюбленный прием старушенции мне известен. Как всегда, Пуаро устроит хитроумную ловушку, и голубок, сирень преступник, сам в нее влетит. В свое время, когда мы с капитаном Аидоновым расследовали преступление у Боевой мельницы, я буквально зачитывался Кристи и Сименоном, восторгаясь ловкими ходами Пуаро и Мегрэ, но Андонов безжалостно опускал меня на землю. В романах одно, а в жизни другое. Запомни: преступление может совершить каждый — и самый большой подлец, и самый честный и хороший человек. В криминалистике каждый случай сугубо индивидуален. Я тоже люблю детективы, уважаю их авторов, но, к сожалению, в практике нет шаблона. Так что напрягай свои мозговые клетки, как говаривал Мегрэ, и рассчитывай только на самого себя.
Через десять минут Леля уже стояла передо мной — свежая, подтянутая, с задорным огоньком в глазах:
— Пошли!
Она была в брюках, пуловере с высоким воротом и теплой куртке. Я не понял, что означает это «пошли», Леля коротко добавила:
— А жизнь идет вперед, мой милый! Когда мы вышли наружу, я спросил:
— Куда направимся?
Мне не хотелось идти туда, откуда я только что вернулся, поэтому с облегчением услышал ее ответ:
— Прогуляемся по лесу, заодно принесем и дров для камина. Ты забыл, что сегодня двенадцатый день, как мы здесь? Правда, начался он плохо, но должен закончиться хорошо. Вечером мы усядемся возле камина, и я отдамся тихому невинному занятию.
— Какому?
— Вязанию. Хочу связать тебе свитер. Скоро мы расстанемся, и ты меня забудешь. А при виде свитера ты будешь чувствовать уколы совести.
— Значит, — сказал я, — ты читала книгу о Эдит Пиаф.
— Нет, не читала. А при чем здесь Эдит Пиаф?
— Притом, что каждому своему любовнику она вязала свитер. Это был самый искренний и честный подарок, который она могла им сделать. А, как тебе известно, у Эдит Пиаф было много поклонников. Представляешь, сколько ей приходилось вязать!
— Интересно! — засмеялась Леля.
— Вот я и спрашиваю себя: каким по снегу будет мой свитер?
— Ну и вредина! — воскликнула она и, верная своей странной привычке, приподнявшись на цыпочки, укусила меня за ухо. Я отстранил ее и смущенно оглянулся, Она расхохоталась:
— Не бойся, никого нет. Крысы сидят в своих норах. Как раз в этом у меня не было уверенности, так как я уже успел заметить, что занавеска на окне второго этажа слегка отдернута — вполне достаточно для того, чтобы я почувствовал, что за нами кто-то наблюдает.
Маршрут нашей прогулки был немного странным. Над домом отдыха проходила заброшенная дорога, мы отправились по ней, но метров через триста Леля свернула в лес и, следуя какому-то известному лишь ей направлению, заставила меня взойти на гребень горного хребта, описывавшего дугу над домом отдыха и селом. Лес здесь был мелким и редким: местами хилые дубки, грабы, орешник. Землю покрывал топкий слой снега, неприятно липнувшего к ногам. Там и сям виднелись собранные в кучу сухие ветки, я было направился к одной из куч, но Леля коротко меня одернула:
