Шарль Эксбрайя - Пой, Изабель!
Агрийи улыбнулся:
– А кто утверждает, Лавердин, что сейф был сначала открыт, а затем закрыт?
Я запнулся. Дивизионный продолжал:
– Сейф открывался и закрывался только в том случае, если мы допускаем версию убийства месье и мадам Ардекур третьим лицом. Но ведь вы сами, Лавердин, признаете, что у нас на сегодняшний день нет ни одного стоящего доказательства, дающего право развивать эту версию. Итак, мне кажется, что прежде всего необходимо установить, произошло ли похищение денег. Для этого было бы полезно выяснить, кто знал шифр сейфа
На последнее замечание у меня был готов ответ:
– По показаниям Понсе, которого я допросил после того, как было установлено, что деньги мадам Триганс исчезли, шифр знали только господин Ардекур, его жена и сам Понсе.
– В таком случае, если в ближайшем будущем выяснится, что произошло хищение, по логике вещей нам придется первым подозревать господина Понсе.
– Но, господин комиссар, он же сам признался, что знает шифр! Кто смог бы это доказать? И что ему, например, мешало показать, что господин Ардекур в его присутствии взял из сейфа двадцать миллионов?
Главный проворчал:
– На вашем месте, Лавердин, я бы не очень доверял доказательствам о его невиновности. Во всяком случае, следствие нужно открывать. Я сейчас же позвоню прокурору.
* * *
В эту ночь я не мог уснуть. Возможно, что и Дивизионный комиссар тоже. Ведь если бы выяснилось, что я ошибся, и произошло обычное убийство с последующим самоубийством, шеф вряд ли простил бы мне это. Сказав "а", следует произнести и "б".
* * *
К полудню я узнал, что Дивизионному было приказано начать расследование, и он теперь уже официально поручил его мне, придав в помощь полицейских Эстуша и Даруа.
В Сент-Этьене я сразу же побывал в городской полиции, где повидался с Дивизионным, руководившим городской службой безопасности, потом устроил обоих моих агентов в "Черную лошадь", сам же вернулся на свою квартиру у вдовы Онесс. Менее, чем через час мы втроем уже встретились на площади Поль-Пэнлеве и направились к дому Ардекуров.
Увидев нас, Понсе стал похож на быка, смирившегося с тем, что его ведут на бойню. Меня это несколько смутило.
– Вы продолжаете утверждать, месье Понсе, что только Анри Ардекур, его жена и вы сами знали шифр сейфа?
– Да.
– Итак, если предположить, что мадам и месье Ардекур стали жертвами либо убийства, либо убийства с самоубийством, то кто же открыл и закрыл сейф?
– Я не знаю.
Мне не оставалось ничего другого, кроме как сказать:
– В таком случае, я могу предположить, что это были вы, месье Понсе.
Он отреагировал на мои слова вовсе не так, как я ожидал. Спокойно и тихо он ответил:
– Это не я, господин комиссар. Я бы мог вам поклясться, но что это даст?
– Вспомните, быть может, господин Ардекур кому-то сообщал шифр сейфа?
– Нет.
– Даже своей дочери?
– Он бы мне об этом сказал.
Одно было очевидно: Понсе ничего не предпринимал, чтобы снять с себя подозрение. Я решил бросить ему спасательный круг, чтобы увидеть, ухватится ли он за него.
– В конечном итоге, месье Понсе, ничто не говорит о том, что кто-то из Ардекуров открывал и закрывал сейф. Возможно, они к нему и не прикасались.
Он взглянул на меня потухшими глазами:
– В таком случае, господин комиссар, там должны оставаться двадцать миллионов.
– Почему?
– Потому что утром, в день смерти Ардекуров, они были там.
Этот диалог происходил в присутствии старшего офицера Эстуша, беспристрастный взгляд которого несомненно показывал, что мечты его находятся в его родном Авейроне, и его коллеги Даруа, лионца, которого, казалось, ничем нельзя было взволновать.
Внезапно в комнату вошла Мишель Ардекур. Узнав меня, она сразу же сказала:
– Господин комиссар, я вижу, что мой дом стал проходным двором.
– Мадмуазель Ардекур, я добился открытия следствия по делу ваших родителей. Ведь вы же хотели этого?
Казалось, она на миг смутилась, но тут же снова возразила:
– Это хорошо, но только при условии, что вы не станете трогать близких мне людей. Они должны быть вне всякого подозрения!…
Я отрицательно кивнул головой:
– Никто не может быть вне подозрений, мадмуазель, в расследовании дела, которое может стать уголовным.
– Но, месье Понсе… Почему вы выбрали объектом нападок именно его?
– Потому что месье Понсе был ближайшим сотрудником вашего отца.
– И по-вашему, этого достаточно, чтобы подозревать его в убийстве?
– О, мадмуазель, факт убийства еще не доказан, и поэтому моя задача намного бы облегчилась, если бы мне не совали палки в колеса.
– Что вы хотите этим сказать?
– Только то, мадмуазель, что мне не всегда говорят правду, отвечая на мои вопросы. Это относится и к вам…
– Ко мне?!
– Почему вы говорите, что не знаете Изабель?
– Ну, это уже похоже на наваждение. Я повторяю, нет, я клянусь, что никогда не была знакома с Изабель! Устраивает вас это или нет, но это так!
Она повернулась к Понсе:
– А вы, Жан, слышали ли вы когда-нибудь об этой Изабель?
– Думаю, что да, мадмуазель, но месье Понсе, как, впрочем, и вы, не признается в этом.
Понсе поднял руки в знак отчаяния:
– Господи, в чем меня только не подозревают: в том, что я встречаюсь с людьми, о которых никогда даже не слышал, в том, что я украл двадцать миллионов из сейфа хозяина!
Он громко вздохнул.
– Двадцать миллионов! Боже мой! Чтобы я стал с ними делать. Послушайте, господин комиссар, пойдемте ко мне, произведите обыск, ищите, где захотите, но только оставьте после этого меня в покое!
* * *
Обыск не занял много времени и не внес в дело ничего нового. В доме Понсе было много книг о растениях, птицах, мелких животных, мало приключенческих романов и ни одного романа о любви. Хозяин дома безропотно следил за нашими действиями.
– Похоже, вы очень любите природу, месье Понсе?
– Я люблю только природу, господин комиссар. Раньше, когда у меня выпадал свободный день, я одевал сапоги, брал крепкую палку и отправлялся в горы… Видите ли, господин комиссар, наверное, лучшими друзьями в моей жизни были горы. Только сейчас у меня уже нет силы… Работая, я собрал немного денег и отремонтировал домик, который мать оставила мне в Планфуа. Когда я перестану работать, я уеду туда, и если Богу так будет угодно, там и умру. Я даже купил уже себе место на кладбище.
– Вы умны, месье Понсе, и расчетливы.
– Нет, господин комиссар, я середнячок и довольствуюсь этим. Я никогда не питал никаких амбиций просто потому, что неспособен на это. Неужели вы думаете, что я вдруг изменился настолько, чтобы украсть кучу денег, с которыми даже не знал бы что делать?
– Нет, месье Понсе, я так не думаю и, кстати, никогда так не думал.
Он удивленно посмотрел на меня.
– Тогда почему же?…
– Потому, что мне кажется, что в ваших словах есть неправда. Хотите, один пример? Я уверен, что вы знаете Изабель!
Он потупил взгляд.
– Уверяю вас, господин комиссар…
– Хорошо, месье Понсе, хорошо. Не будем этого касаться до тех пор, пока этого не потребует следствие.
Было около полудня. Я отпустил своих сослуживцев, торопившихся на обед, и попросил их быть около четырнадцати часов в кабинете, который Претен любезно предоставил в мое распоряжение. Мне хотелось расспросить Понсе кое о чем без свидетелей.
– Месье Понсе, теперь, когда мы одни, я бы хотел услышать от вас несколько слов о Мишель Ардекур. Что она за человек?
– Хороший человек. Ее родители гордились ею, когда она была маленькой, но и после поступления в институт никто не мог сказать о ней ничего плохого. Можете мне поверить, господин комиссар, она далеко пойдет.
– Вы думаете, можно далеко пойти, выйдя замуж за Пьера Вальера?
Он возразил:
– Это будет еще не скоро!
Понсе ответил, не раздумывая, чем доставил мне некоторое удовольствие.
– Что вы хотите этим сказать?
– Только то, что именно семья Вальеров усиленно добивалась этого брака. Мадмуазель же никогда с этим не торопилась.
– Мне так не показалось.
– Месье Ардекур и месье Вальер-отец всегда были друзьями. Месье Пьер, конечно, никогда не был образцом в работе, но зато он красивый парень… Для женщин это имеет большое значение. Для Мишель, очевидно, тоже… Хотя до сих пор она всегда владела собой.
* * *
После ухода Понсе я решил, что пришло время подумать об обеде. Купив в мясной лавке продуктов, я направился к Леони Шатиняк.
– Леони, это опять я… Я хочу просить тебя помочь мне понять историю Ардекуров.
Мне показалось, что Леони была довольна той значимостью, которую я придавал ее словам. Но свое чувство она попыталась скрыть:
