Василий Шепетнёв - Чёрная земля-2 дети Луны
– Какие деньги?
– Обыкновенные. Российские рубли. Впрочем, если есть свидетельство санэпидстанции, что вас покусала бродячая собака, вакцина пойдет за счет обязательного медицинского страхования. А нет свидетельства – за счет страхования добровольного.
– Так я согласна – добровольно.
– Внесите тогда добровольный взнос.
– Куда?
– В кассу, как положено. Мы заключаем договор: больница проводит антирабический курс вакцинаций по вашей просьбе, вы предупреждены о возможных неблагоприятных последствиях.
– Каких неблагоприятных последствиях?
– Аллергические реакции, энцефалит, мало ли что. Но это бывает нечасто.
– Если нечасто, то давайте этот договор – и колите вакцину.
– Договор-то я могу дать, а уколю только после оплаты.
– Оплаты?
– Да. В этом и смысл добровольного страхования. Можете заплатить сразу за весь курс, а можете частями, за каждую дозу отдельно. Есть и третий вариант: если инфекционист поставит вашему мужу диагноз бешенства, то, разумеется, вас будут лечить за счет казны.
– Так пусть ставит поскорее!
– Хорошая идея. Анна, кто у нас сегодня дежурит по больнице?
– Федор Федорович.
– Вот пусть он и организует осмотр Ивана Харитоновича. Тем более, Иван Харитонович – наш сотрудник.
– Но Федор Федорович того… – Анна покосилась на Харитониху.
– Ничего, если надо, он сможет, – я записал в журнале переработку, она пойдет в оплату, как сверхурочные, век бы их не иметь. – Если что, я теперь домой.
– А как же я? – спросила Харитониха.
– Как только Федор Федорович поставит диагноз бешенства, я тут же вернусь, – успокоил я жену сторожа. – Вернусь и сделаю вакцину по всем правилам антирабической науки.
Ушел я без сожаления. Дело свое сделал, рану обработал, а вакцинировать только из-за вздорной прихоти нелепой бабы – никогда.
А Федор Федорович выпьет нашатырю с водой, протрезвеет и развеется. Ему полезно.
Федор Федорович пил, и пил крепко, но его держали. Не сколько из жалости, просто другого невропатолога поди, найди. Невропатологом Федор Федорович был отменным. Знающим, опытным и даже известным. До буржуазного переворота (или революции?) он возглавлял кафедру нервных болезней в Черноземске и, подойдя к пятидесятилетию, совершил обычный для этих лет профессорский поступок, женился на студентке. И это бы не беда, но в порыве благородства Федор Федорович (заглазно – Фе-Фе) отдал семье квартиру и сберкнижку, решив начать жизнь сызнова на всех фронтах. Время тому благоприятствовало: Фе-Фе пригласили на должность заведующего кафедры в азиатскую республику, посулив и какой-то совершенно громадный оклад сразу, и чуть ли не трехэтажный дом вскоре, а затем и звание академика той самой республики.
Он и поехал. Провожали его слезно, кафедра рыдала, клялась в вечной любви и памяти, и лишь сознание того, что большому кораблю требуется большое плавание, как-то скрашивало горечь разлуки.
Но стоило профессору приехать в братскую советскую республику, как приключился очередной переход количества в качество. Выяснилось, что освободившейся от ненавистного русского ига стране требуются кадры исключительно титульной нации, а уж об окладах, жилье и академической мантии чужеземцу и думать нечего. Чемодан-вокзал-Россия, такой лозунг вывесили над входом в университет обретшие национальное самосознание студенты.
Фе-Фе и уехал. Вернулся в Черноземск немного напуганный, немного голодный, но предвкушающий радость воссоединения с любимым коллективом.
Коллектив же отчего-то радости не испытал. Бывшее его место стало для кого-то своим, и чтобы его вернуть, требовались не только связи, но и доллары. А у Фе-Фе и рубли-то кончались. Хорошая должность в больнице тоже стоила доллары. А на плохонькую брать профессора, доктора наук, без пяти минут академика как-то не решались. Долго тянулась история трудоустройства Фе-Фе, долго – и закончилась здесь, в центральной районной больнице.
Могло быть и хуже.
Новая, молодая жена осталась где-то в Черноземске, но это уже совсем неинтересно – так заканчивал рассказ Фе-Фе после очередной попойки. Я выслушал эту историю раза три, после чего под благовидным предлогом от общения за бутылью самогона уклонялся. Не то, чтобы брезговал Фе-Фе, кто я такой, просто тягаться с ним в пьянке мне не под силу.
Одна работа как-то оживляла Фе-Фе, вот я ему работу и подкинул.
Сделал доброе дело.
Начало дежурства. Солнце только-только село за горизонт, и потому невропатолог выпить успел немного, граммов сто настойки боярышника. Еще пятьдесят он выпьет к полуночи, еще – часам к трем утра, и последнюю стопочку уже после сдачи дежурства. Проверено многажды. Снимает, некоторым образом, стресс. Но по виду не скажешь, пятьдесят граммов настойки он выпил, или пятьдесят капель.
Я столь долго думал о Фе-Фе потому, что судьба его меня и занимала, и пугала. Пройдет совсем немного времени и я, не став ни доктором наук, ни профессором, тоже буду начинать дежурства с пузырька боярышника
Я опять порадовался, что день прошел трезво. В новооткрытом обществе анонимных алкоголиков районного центра Теплое, состоящем из одного меня, подобная психологическая поддержка считается действенным средством.
Придя домой, я поздоровался с Маркизой, переоделся в затрапез, выпил стакан противного зеленого чаю (противный, а аппетит отбивает) и начал рассматривать подарки. Пистолет мне понравился куда больше баллончика. Умом я понимал, что он, пистолет, может запросто спровоцировать на выстрел из оружия настоящего, того, что с пулями. Баллончик в этом смысле предпочтительнее. Но, с другой стороны, сам вид пистолета действует на хулигана весьма отрезвляюще, а баллончик, что баллончик… Одни слезы…
Фу, какие хулиганы! Мне ведь упырей бояться велено, «мнимовоскресших». Детей Луны.
Колышков, что ли, натесать. Дубовых по одним источникам, осиновых по другим.
Топор у меня был, туристский, когда-то я в туристские походы ходил. Потом в другие походы, не туристские. От первых остался топорик, от вторых – лопатка саперная. И топором, и лопатой – хоть брейся, до того остры. Лежат себе в кладовочке, всегда готовые к труду и обороне. Я, словно известное животное господина Буридана, гадал, что выбрать. Если я возьму лопатку, соседи решат, будто мне хочется выкопать ямку и посадить дерево. Вишню у дороги, например. А если я возьму топорик, то они решат, что я хочу срубить что-нибудь, вроде засохшего клена у той же дороги, который часто цепляет прохожих, а некоторым даже рвет одежду.
Топорик я положил под диван, а лопатку носил то в коридорчик перед дверью, то в ванную. Никак не мог решить, где она нужнее. Моюсь я, например, намылился мылом душистым, а в дом упырь пробрался. Что прикажите делать?
Решил, раз уж пришла идея, помыться. И только ступил ногою в горячую воду, как стук в дверь.
Положим, упырь стучать вряд ли станет, но я все равно вздрогнул. Потом вытащил из воды ногу, вытер ее. Закрыл кран и накинул банный халат.
Вышел в коридорчик и покосился на Маркизу. Та оглядела меня с сомнением, но давешних воплей не повторила.
Ну, не упырь, значит.
И я пошел к двери.
Стук повторился. Сейчас, когда мне не мешал шум набираемой ванны, я готов был поставить бутылку «Гжелки» против бутылки яблочного уксуса, что стучит Фе-Фе.
И не обманулся. На пороге стоял именно он – пахнувший настойкой боярышника, в криво сидящем халате (не банном – медицинском) и с перебинтованной правой рукой.
– Угадай с трех раз, кто это меня тяпнул? – сунул он повязку мне под нос.
– Собака Баскервилей?
– Осталось две попытки.
– Просто упал и ударился о камень?
– Два раза за неделю я не падаю. Последняя попытка.
– Иван Харитонович?
– Кусачий, однако, у нас сторож, собаки держать не нужно.
– Глубоко? Нужно обработать?
– Уже. Даже противостолбнячную сыворотку ввели. Анна и ввела.
– А как насчет антирабической?
– Никакого бешенства нет, хоть я и не рабиолог. Отличие очевидное.
– Нет? А что есть?
– Случай спонтанной ликантропии.
– Чего?
– Наш Иван Харитонович вообразил себя оборотнем. Кто ни подойдет – укусит.
– Что же делать?
– Что, что… в Соколовку вести, вот что.
В Соколовке находится областная психиатрическая больница, и среди жителей Черноземской губернии бытует выражение «Соколы по тебе плачут», выражение явно не лестное для того, кому адресуется.
– Он, поди, не дастся.
– Я, пока он кусался, вколол ему реланиума изрядно.
– Значит, Иван Харитонович…
– Еще часов пять проспит, или даже шесть.
– Где?
– В машине. Я его по скорой и отправил. Созвонился с Соколовкой, там мой знакомый работает. Примут.
– С кем отправил?
