Василий Шепетнёв - Чёрная земля-2 дети Луны
Полковник отремонтировал дом, «Победу» и мотоцикл, и зажил жизнью простой и здоровой. Той, о которой задумываюсь и я. Из живности полковник держит дюжину гусей и пару собак, лохматых и злых. Дважды в неделю походы в лес, летом – пешком, зимою на лыжах. По средам полковник садится верхом на мотоцикл и разъезжает с фотоаппаратом по нашему и соседним районам. Пьет полковник только чай и травы. Не курит. В шахматы не играет, но решает задачи. И еще, и еще, и еще – в Теплом трудно что-либо скрыть от народного взора. Тысячеглазый Аргус есть народ (мое открытие)!
Обо всем я думал по дороге к полковнику. Думы мои приняли форму повествовательную, получилось почти как у некоторых писателей, предваряющих явление героя его биографией, описанием быта, привычек, и прочего и прочего. Почти – так как я ничего не знал ни о до-Теплинской биографии Нафферта, ни о его близких, если они вообще существуют, а главное – потому что я пришел раньше, чем разрозненные мысли выстроились в стройную конструкцию. Живи полковник подальше, за Уралом или в Приморье, тогда…
Дом полковника не утопал в зелени – такой дом не потонет. Зелень его маскировала, скрадывала – и черемуха, росшая вокруг дома, и виноград, и фасоль, и плющ, ползущие вверх, к звездам, под самую крышу. Да и крыша какой-то особенной зеленой черепицы, сверху, с самолета, поди, растворяется среди окружения.
Зеленой была и сетка, растянутая на железных столбах, выкрашенных опять же зеленою краской. Вдоль сетки росла какая-то колючая дальневосточная флора, образуя второй эшелон обороны. Но в здравом уме никто через забор не полезет, да и в калитку не сунется. Двортерьеры!
Для гостей, званых и незваных, на калитке висит табличка «Осторожно! ОЧЕНЬ злые собаки!». А рядом – кнопка звонка. Звонок у полковника старинный, на батарейках, и потому происки чубайцев ему не страшны.
Я нажал кнопку. Собаки меня, конечно, знают, а рисковать все ж не стоит.
Вилли вышел на крыльцо через минуту.
– А, Корней Петрович! Проходи, проходи. Я как раз самовар ставлю!
Только сейчас я открыл калитку (она простая, без запоров и крючков, на слабой пружине, все равно без позволения никто не войдет) и пошел по дорожке, вымощенной желтым кирпичом. Двортерьеров я не заметил – верно, лежат под кустами смородины и ждут, не передумает ли хозяин.
Хозяин не передумал, напротив – вынес из дому самовар и поставил на привычное место, вымощенный все тем же кирпичом каменный круг метр в поперечнике. Специальный самоварный круг.
Специальным же сапогом он наладил огонь. Я стоял рядом, любуясь изделием тульских умельцев. Самовар был небольшим, полуторалитровым, и закипал быстро. Начищенный до блеска, он отражал и меня, и хозяина, в комнату смеха идти не нужно.
– Пойдем, посидим, – убедившись, что огонь горит, как положено, предложил полковник.
Мы прошли на террасу.
Два плетеных стула, взятые из дореволюционной жизни, ждали нас.
Я сел – осторожно, опасаясь упасть, но стул выдержал и на сей раз.
– Труп, насколько я понял, не нашли? – полковник кивнул на соседний дом, что стоял в двадцати метрах. В том доме жила уборщица из пивбара, и все, услышанное за день она передавала своей матери. Мать же была глуховата, и потому дочкин голос разлетался далеко, осведомляя полковника о каждом мало-мальски значимом событии в поселке и окрестностях.
– Не знаю.
– Тайна следствия?
– Просто не знаю.
Вилли Соломонович поверил. Или сделал вид, что поверил.
– Ну, в твоей практике такого, пожалуй, и не было.
– А в твоей? – мы с ним были на «ты», хотя, признаюсь, мне это давалось нелегко. Разница в возрасте, в жизненном опыте, в чине, наконец. Но Вилли Соломонович настаивал. Он вообще был очень настойчивый человек.
– В моей? – полковник усмехнулся. – В моей практике торпедный катер однажды пропал – из Аральского моря! Но тебе не до катеров, пусть и торпедных. А вот насчет трупов… Минуточку, самовар закипел.
Пока он заваривал чай четкими и уверенными движениями, я терпеливо ждал. Терпение, оно хирургу первый помощник. Иной раз важнее пенициллина.
– Был у нас один немец. Свято верил в превосходство нордической расы и прочие нацистские штучки, но специалист – поискать! Собственно, мы его и нашли в Берлине в сорок пятом… Так вот он, немец этот, считал, что, вопреки общепринятому мнению, подавляющее большинство египетских гробниц отнюдь не были разграблены кладбищенскими ворами. Да, археологи не нашли сокровищ, не нашли даже забальзамированных мумий, но…
– Но? – подал реплику я.
– Но причиной тому являлись сами мумии. Полежав отведенное время, они восставали из саркофагов и начинали существование потаенное и страшное. Египтяне не охраняли Город Мертвых. Казалось бы нелепо – тратить огромные средства на сооружение гробниц и пирамид, и отдать их на откуп грабителям. Ан нет, никто не тревожится, патрули не снаряжает. Более того, согласно папирусу Хорихора, вор, приговоренный к смерти, может заслужить помилование, если он отправится в Город Мертвых и достанет из некой гробницы серебра на сумму ущерба. Описан случай: вор согласился, ушел в Город Мертвых – и больше его никто не видел.
– Чего ж удивительного? Бежал куда-нибудь с награбленным серебром.
– Куда ж ему бежать? Древний Египет – чрезвычайно организованное государство, каждый человек на строгом учете. Уйти из города в пустыню – смерть. И зачем бежать, если обещано помилование, а слово тогда держали? Нет, дело в другом.
– В чем же?
– Египтяне считали, что бессмертная душа, «ка» – не бесплотна и нуждается в пище. Поначалу «ка» питается соками собственного мертвого тела, но что такое одно тело? И ожившие мертвые – немец звал их детьми Луны, – выходят на охоту. Они сами прекрасно справляются с грабителями, а если те медлят, мертвецам приходится выбираться из гробниц и искать добычу. Вот почему не было стражи в Городе Мертвых – слишком накладно посылать воинов на верную смерть. Пусть гибнет сброд, воры и грабители. И дети Луны сыты, и добропорядочные люди целы.
– Ваш немец – человек не без фантазии. Ему бы книжки писать. Или сценарии для Голливуда.
– Мой немец, Георг фон Титц был прекрасным биохимиком и до войны выдвигался на Нобелевскую премию.
– Что с того? В лаборатории Резерфорда был клуб вралей, так его переименовали в клуб Капицы. Ученому человеку фантазии не занимать.
– Фон Титц не просто фантазировал. Он взял, да и смоделировал ситуацию.
– Как?
– На кошках. В буквальном смысле. Добился того, что умерщвленная, помещенная в особый раствор кошка еще долго совершала различные движения – открывала пасть, перебирала лапами…
– Ну, я слышал, что еще в двадцатые годы Брюхоненко собакам головы отрезал, и те головы чуть ли не кусались. Нам в институте об этом говорили, – почти извиняясь добавил я.
– А вам говорили, что Сергей Сергеевич и людьми не брезговал?
– Оживлял головы?
– Что головы, целиком оживлял.
– После клинической смерти?
– После всякой. Однажды на острове Врангеля нашли эскимоса из Ушаковском колонии, вмерзшего в лед в тридцатые годы. А оживили в пятьдесят первом.
– Слышу в первый раз.
– Ну, еще бы. Не хвастались, держали в тайне. Да и то – покушение на мировоззрение получалось. Чертовщина, мракобесие, а тогда с этим строго…
– В чем же – мракобесие? Наоборот, достижение отечественной науки!
– Ты, Корней Петрович, того эскимоса не видел. Когда он выбрался из лазарета, потребовался огнемет, чтобы его остановить. Пули только злили воскрешенного – по глупости у нас и были-то только ТТ.
– А зачем вообще стреляли, останавливали?
– Пришлось. Эскимос трех экспериментаторов сожрал, да санитара в придачу.
– Так и сожрал?
– Нет, не целиком, конечно. Понадкусал. Но крепко понадкусал, кто видел – ввек не забудет.
– Ты нарочно на ночь глядя страшные истории рассказываешь?
– Я нарочно на ночь глядя делюсь сокровенным. А ты, как тот маленький мальчик – акулов не бывает!
Книжку своего тезки Чуковского я читал, и потому намек понял.
– То есть ты, Вилли Соломонович, утверждаешь, что некий жрец или там профессор Брюхоненко оживил давешний труп, и он взял да и сбежал из морга?
– Я утверждаю совершенно другое, мой молодой и недоверчивый друг: если ты не можешь объяснить какое-то явление, это не значит, что явление не может существовать без твоего объяснения. Современная наука кое-что знает о жизни, но безобразно мало интересуется смертью.
Или – делает вид, что мало.
– Зачем?
– Зачем скрывали Манхэттенский проект? Секретили станцию «Северный Полюс – 2»? Утаили инопланетную капсулу, найденную при строительстве московского метрополитена? И, главное – зачем запретили производство искусственной «голубой крови»? Сколько людей она бы спасла! Средний человек отнюдь не желает жить в страхе. Знаток человеческой души не зря заметил, что во многом знании много печали. Счастлив ли ты будешь, если вдруг узнаешь: через пять лет вспышка на Солнце уничтожит жизнь восточного полушария, а западного, между прочим, смерть не коснется совершенно, ибо там будет ночь?
