Сэйити Моримура - Плюшевый медвежонок
Может, да. а может, и нет… Он обнимал всех подряд, и за ночь его партнерши менялись несколько раз.
- Меня зовут Кёхэй Коори. А тебя?
Наверно, она назвала свое имя, когда они познакомились в баре, но воспоминания об этом стерлись.
Зайдя в бар «Джорджи», он наглотался химинала. Таблетки горькие, но, если хорошенько разжевать, действуют как надо. В последнее время «лекарство» доставать все труднее. В аптеках химинал несовершеннолетним не продают.
В поисках «лекарства» порой проходят целые дни. Некоторые ездят за ним по всей стране, заменяют его глазными каплями, болеутоляющим, некоторые пьют даже тонизирующее средство для волос.
Химинал стал для Кёхэя и его друзей редкостью. Вчера впервые после долгого перерыва им повезло.
Как видно, он познакомился с этой девушкой уже «под кайфом». Кажется, они с ней танцевали. Если она пасется в баре «Джорджи», то, может быть, она из той братии, которая перебралась сюда из центра.
В последнее время «дикие» и хиппи переместились из Синдзюку в Накано, Огикубо, Дзиёдзи, Дзигогаока и другие окраинные районы Токио. Конечно, в большинстве юноши и девушки не были хиппи по убеждению, а лишь, так сказать, играли. Среди «диких» встречались молодые люди, не сумевшие поступить в университеты и колледжи или исключенные оттуда, сбежавшие из дома, выдававшие себя за дизайнеров, натурщиц, журналистов, взбалмошные студентки, непризнанные художники-авангардисты, неудавшиеся кинооператоры, несостоявшиеся композиторы, бывшие «юные дарования» и другие, им подобные.
Все они были просто позерами и бездельниками, играющими в хиппи и битников. Вскоре их излюбленные места сборищ - Синдзюку и Гэндзюку - стали знаменитыми на весь Токио, и туда повалили толпы. «Диким», считавшим себя аборигенами, это пришлось не по вкусу, и они начали перебираться на окраины. Росшая, как снежный ком, «община» тунеядцев делала вид, что протестует против общественной морали, против существующей социальной структуры, против обезличивания человека. «Что принадлежит нам, молодежи?» - гневно восклицали они, палец о палец не ударяя, чтооы действительно что-то изменить, и оглушая себя наркотиками, джазом и бешеной ездой на мотоциклах. «О завтрашнем дне заботиться нечего! Прожить бы сегодня!» До недавнего времени в их среде попадались и «настоящие», которые, протестуя против всех социальных установлений, в конце концов понимали, что нет шансов победить, когда противник - целое общество, и покидали город, селились на уединенных островах или в горах. Большинство же гривастых молодых людей боролись против общества, вполне мирясь с тем, что в этом самом обществе их обеспеченные родители занимают прекрасное положение. Такие хиппи громогласно отказывались жить с родственниками, но в трудную минуту всегда возвращались под отчий кров. А некоторые и жили с родителями, а на сборища приходили время от времени. Переодевшись в «общем доме» и моментально превратившись в хиппи, они жаловались на одиночество и затерянность в большом городе, делали вид, что они чужие в своей стране. Но если б они и в самом деле были аутсайдерами, им не нужно было бы притворяться деятелями искусства или журналистами. В их позе явственно сквозило разоблачавшее их «антиобщественные настроения» восхищение людьми «свободных профессий» - людьми, которые на деле служили прежде всего интересам общества.
Наверно, и эта девица из той же стаи, подумал Кёхэй.
Какая разница, как меня зовут? - С улыбкой она уклонилась от ответа.
Да не ломайся. Ты мне понравилась. Ну, скажи.
Мы скоро расстанемся и, наверно, никогда уж не встретимся.
А я хочу еще с тобой увидеться.
Смотри-ка, какой чувствительный оказался.
Я и есть чувствительный. Иначе не стал бы жить здесь один.
Повезло тебе, в таком доме - и один.
Да уж, повезло. Живу как сирота.
Ты сирота? И я тоже.
Кажется, в ней проснулось сочувствие к Кёхэю. Она теперь смотрела на него с интересом.
А у тебя нет родителей? - спросил Кёхэй.
Да все равно что нет.
И v меня тоже. С тех пор как я поехал на экскурсию с медведем, я лишил их родительских прав.
Но разве ребенок может лишить родителей их прав? И что это еще за медведь такой?
Кёхэй рассказал ей про экскурсию к горному озеру.
Вот оно что. Да. Тебя тоже жалко…
А у тебя что за история?
Самая обычная. Моя мать - она на содержании, а отец… ну, он просто скотина, помыкает матерью, как хочет. Я убежала из дома.
Как же все-таки тебя зовут?
Митико Асаэда.
Ну, хорошо. А почему ты сбежала только сейчас? Ведь ты и раньше знала все о своих родителях?
Я забеременела. Не хотелось слушать, как начнут стыдить: «В твоем возрасте, в твоем возрасте…»
Митико хотела было плюнуть, но вовремя вспомнила, что она в чужом доме.
Значит, тебе некуда было податься, и ты вчера пошла с нами… А что дальше собираешься делать?
Еще не знаю. У меня есть немного денег, на первое время хватит.
А когда деньги кончатся?
Я так далеко вперед не загадываю.
Хочешь пожить у меня? - решительно предложил Кёхон.
А можно?
Буду очень рад.
Для меня это просто спасение.
Тогда решено.
Кёхэй протянул руку. Митико невольно ухватилась за нее. Так они без обиняков заключили «договор о сожительстве».
Из соседней комнаты послышался шум. Выспавшиеся гости наконец начали подыматься.
2
Кен Шефтен, инспектор двадцать пятого участка шестого управления нью-йоркской полиции, не спеша шел по восточному Гарлему с равнодушным видом. Равнодушие его было напускным. Изучивший этот квартал вдоль и поперек, Кен прекрасно понимал: здесь надо спиной чувствовать, что творится позади. Предписание гласило, что патрульный обход производится вдвоем, но Кен, прекрасно знавший о враждебном отношении гарлемцев к полиции, всегда ходил один, и в участке не возражали. Большую часть населения восточного Гарлема составляли пуэрториканцы, и уровень жизни здесь был еще ниже, чем в негритянской части.
У старого, готового развалиться дома собрались молчаливой праздной толпой подростки и дети. В грязи на панели валяются пьяные и наркоманы, а вокруг носятся малыши. Местные жители провожают Кена враждебными, настороженными взглядами. Он здесь чужой, а от чужих нечего ждать хорошего. Кен уверен, что кое-кто из этих неприязненно поглядывающих на него людей прячет за пазухой оружие. Гарлем - «резервная армия» преступников Нью-Йорка: почти все совершеннолетние здесь имеют уголовное прошлое.
«Мафиози Чикаго» - солидная организация, работающая по-крупному, в Нью-Йорке же по большей части действуют молодчики-одиночки, жертвами которых часто становятся случайные прохожие.
Здесь никогда не знаешь, что тебя ждет в следующую минуту. Напасть могут беспричинно и внезапно. Даже соседи не доверяют друг другу. При встрече два обитателя трущоб не обнаруживают ни тепла, ни радости - иссохшие души, порожденные громадным центром механической цивилизации под названием Нью-Йорк. Каждый держится особняком.
Шефтен ненавидел Гарлем. Тем не менее он взвивался от ярости, когда при нем поносили этот район. Тому, кто не жил здесь, не понять безысходного отчаяния гарлемцев. В клетушке, снимаемой за 50 долларов в месяц, можно только спать, днем там и повернуться негде. В Гарлеме дети не ходят в школу и целыми днями слоняются по узким улочкам. Больше деться некуда. Чтобы вырваться отсюда, люди становятся преступниками или идут на войну.
Кен Шефтен некогда сам жил в восточном Гарлеме. Выгнанный из дома, он с трудом нашел себе здесь каморку, куда едва проникал тусклый дневной свет. В Гарлеме уличные приятели научили его воровать. Мчась на роликовых коньках, он будто случайно сшибал лоток улич-
ного торговца, и, пока разъяренный хозяин пытался его догнать, приятели Кена набивали карманы рассыпавшимся товаром. Иногда жертвой хулиганья становились случайно забредшие в Гарлем туристы. Подростки делали вид, что фотографируют туриста - в аппарате, конечно же, не было пленки,- и просили заплатить за будущий снимок. Простак доставал бумажник, который мальчишки тотчас вырывали у него из рук, а сами смывались. Случалось, что Кен лазал и по чужим квартирам.
Проходя сейчас по Гарлему, Кен словно воочию увидел омерзительные картины собственного прошлого. Однако именно здесь были его корни. И когда об этом районе с неприязнью говорили те, кто на себе не познал его ужас, все в Кене восставало.
Кен искал многоквартирный дом на 123-й улице и наконец нашел его. За входом зиял темный лестничный проем. Стена была разукрашена надписями - главным образом непристойными,- сделанными красками, фломастерами, лаком из пульверизатора. Антивоенные лозунги и критические замечания в адрес правительства производили впечатление инородных вкраплений. У подъезда на Кена уставился пустыми глазами курчавый юнец. Рядом с ним стояло несколько малышей со вспученными от постоянного недоедания животами.
