А. Федоров - Масон
Лестница была крутая и тесная – я представил, как в грозные времена для нашей страны с такой неудобной лестницы могли спускать вниз головой задержанных и уже допрошенных. Это могло быть сильной "наградой" за неразговорчивость! Но в нашем случае все происходило иначе: майор шел спокойно впереди, даже не оглядываясь. Но мне почему-то казалось, что у этого профессионала глаза были даже на затылке, и он контролирует наше движение. Во всяком случае, майор шел впереди именно на такой дистанции, достаточной для того, чтобы предотвратить попытку злоумышленника безнаказанно достичь его затылка. Однако, скорее всего, майор прекрасно разбирался в людях и быстро определил степень нашей безобидности в криминальном отношении.
Мы вошли в кабинет майора практически на "хвосте" телефонного звонка. Хозяин кабинета жестом успел пригласить нас сесть на свободные стулья, а сам снял трубку и назвал свою должность, звание и фамилию:
– Заместитель начальника следственного отдела, майор Колесников вас слушает.
Диалог для наблюдателя со стороны выглядел немного странным: Колесников отвечал односложно, чаще – "Да, Нет". Даже направление разговора было трудно оценить. Но, между тем, абонент на том конце провода, скорее всего, был удовлетворен его ответами. Меня интриговало больше всего то, что выражение лица хозяина кабинета практически не менялось во время разговора. Казалось, что максимально уравновешенный, бодрый, знающий себе цену человек ведет малозначительную для него деловую беседу со своим хорошим знакомым. Но в какой-то момент, что-то переломилось в ходе "тайной беседы": наверное, абонент сообщил майору что-то такое, от чего смысл разговора изменил значение. Глаза нашего властелина наполнились любопытством и заметной теплотой. Он более пристально оглядел нас, пасуя нам отменную доброжелательность, даже некоторую "родственность чувств".
Я вдруг "выпал" из реальной действительности и по воле Высших Сил нырнул в далекое прошлое: "Первое десятилетие вновь образованный на Святой Земле девятью объединившимися рыцарями орден Тамплиеров не давал о себе знать слишком много. Все братство концентрировалось вокруг графа Шампанского, рыцари фактически были его вассалами, только Гуго де Пайен еще и являлся кузеном графа. Анре де Монбар – пятый Великий Мастер ордена приходился дядей Бернару Клервоскому – авторитетному церковному деятелю, даже именовавшемуся "вторым папой", а позднее причисленному к лику святых. Бернар Клервоский двадцатилетним юношей вступил в недавно основанный Цистерцианский монастырь и через несколько лет стал его аббатом. Он ценой значительных усилий за короткий срок сумел открыть около шести дочерних обители.
Бернар Клервоский тоже был выходец из Шампани, наверно, потому, давая свое согласие на разработку и помощь при утверждении устава ордена, он настоял на том, чтобы местом основной "ставки" тамплиеров стал город Труа во Франции, в графстве Шампань. В основу поведения тамплиеров были заложены суровые требования: "бедность, целомудрие, послушание". Монастыри были полностью изолированы от внешнего мира, тамплиер не имел право на наличные деньги, имущество, даже книги должны принадлежать всем братьям. Рыцарь носил особые кожаные подштанники, не снимая их никогда. Он не принимал ванну, не купался, не имел право обнажать тело даже в присутствие своих братьев. Во время сна в помещении монахов не гасили свет во избежание попыток гомосексуальных контактов. С женщинами запрещалось не только говорить, но даже смотреть на них. Письма, получаемые рыцарем-монахом из дома, зачитались для всех братьев в присутствие мастера и капеллана. На поле боя рыцарь не имел право отступить, если противник не превосходил его силами более, чем в три раза. И делалось это только после получения приказа своего командира. Сдаваться тамплиеру не имело смысла, так как его не выкупали из плена. Потому сраженного или плененного тамплиера добивали, а не даровали ему жизнь. Поверх доспехов рыцарь носил белый плащ с красными крестами. Войсковое знамя было черно-белым, символизирующим непорочность, борющуюся с греховностью. Знамя – это была первостепенная реликвия, его название Вeau Seant (Бо-сан), его названию был созвучен и "штурмовой крик". Боевой клич толковался шире: "Бо-сан!" означало "К величию!", "К славе!"…
– Да, да мы подождем вашего приезда. Адрес, надеюсь, знаете? – то были последние слова, вычлененные моим органом слуха из телефонного разговора майора.
Я почему-то машинально потянулся ко внутреннему карману куртки, где была спрятана рукопись новой книги. Я так и не успел за остаток ночи ничего почитать: мы с Олежеком бездарно "кимарили", застывая в самых неудобных позах. Слов нет, "обезьянник" – не лучшее место для сна и редакторской работы.
Колесников поймал мой взгляд и улыбнулся, протянул руку к папке, лежащей у него на столе и произнес "вещее слово":
– Александр Георгиевич, ваша рукопись у меня, не беспокойтесь, я верну ее вам. Кстати, именно благодаря этой рукописи и тому, естественно, что она попалась на глаза разумному человеку – "нашему человеку" многозначительно добавил майор – вы и провели относительно спокойно остаток ночи, а теперь сидите у меня в кабинете…
Я насторожился и послал Колесникову непонимающе-любопытствующий взгляд. Майор все понял и дал некоторые пояснения:
– Сержант – старший по смене в эту ночь… Да вы его видели только что…
Я не дал майору закончить фразу, мое внимание тоже привлек этот парень с умным русским лицом:
– Я обратил внимание на его просветленный взгляд, такие глаза могут принадлежать только умному и порядочному человеку. – пояснил я свою мысль.
– Вот, вот,.. – включился снова в разговор Колесников, сержант и у вас, и у вашего друга тоже зафиксировал "разумный взгляд", только сильно помутненный алкоголем. Потому он повнимательнее всмотрелся в рукопись, изъятую при задержании.
"Задержание"? – на меня надвинулась "детективщина"… Это же интересно! Вот она невольная "интрига", ради такого приключения можно и пострадать: меня с Олежеком, оказывается, "задержали до выяснения обстоятельств"…
Я взглянул на Верещагина – он был просто "никакой"! Переживания ночи, проведенной в совершенно некомфортных условиях – за решеткой! в незнакомом доме! в очаге насилия! – делали Олега излишне флегматичным и несговорчивым. А пары еще не выветрившегося алкоголя возбуждали раздражительность и общее недовольство жизнью, к международному положению страны тоже выявлялась масса претензий… Короче говоря, мой друг не был настроен на "душевную беседу"…
Я перевел взгляд на Колесникова, подыскивая вариант светского обращения к приятному собеседнику.
– Может быть, вам удобнее будет называть меня по имени, отчеству – Павел Олегович? – пришел он ко мне на помощь.
Я ухватился за эту "ниточку", способную заштопать огромный изъян доброжелательности, всегда ощущающийся при контактах с "родной милицией".
– Павел Олегович, поясните откровенно: что все же стряслось с нами. Просто какая-то напасть!.. Облава!.. Волюнтаризм!.. Тоталитаризм!.. И прочие, прочие гадости…
Хозяин кабинета рассмеялся и направился к маленькому столику в дальнем углу: на нем стоял вполне современный электрочайник, сахарница, изящные чашки с блюдечками, вазочка с печеньем. Вода быстро закипела, к этому времени и уголочек рабочего стола был сервирован на скорую руку для чаепития. Олежек почуял звон стекла и встрепенулся, но когда ему предложили только чашечку чая с печеньем, несколько погрустнел. Нет спору, Олежеку требовался более серьезный вариант "опохмеления"!
Медленно пили чай, и майор рассказывал:
– Сержант Васильев Георгий из моего подразделения – толковый парень, отслужил армию, учится заочно на юридическом. Он быстро сообразил, что в отделение привезли "не тот товар". На ваших лицах, хотя и сильно помятых дружеской попойкой, "блуждали волны интеллектуального беспокойства", так свойственного потомственным интеллигентам – коренным петербуржцам. Это слова сержанта – видите, ему тоже свойственны поэтические волнения. Парень много читает, а потому знал ваши некоторые книги, Александр Георгиевич…
Чего же греха таить! Слов нет, я должен был напыжиться – гордыня могла попереть из меня: писателю приятна популярность, признание массового читателя. Но то имеет отношение к профессиональному писателю, а я-то был явным "любителем в литературе". Мне нравилось заявлять с апломбом, что свободная творческая личность создает книги только для себя лично!.. Впрочем, я не меняю эту точку зрения и теперь. Но приятно все же встретить единомышленников – людей функционирующих с тобой на одной волне, обращающихся к тому же сегменту Вселенского Информационного Поля. С такими парнями приятно поговорить, как говорится, по душам, – обсудить общие мысли, догадки, откровения… Еще есть один немаловажный искус в нашем деле: любопытство предлагает поинтересоваться психологическими доминантами различных читателей. Интересно разглядеть и взвесить основательно механизм того, как слова, которым ты придавал одно значение, почему-то трансформируются в нечто другое в голове читателя. Порой диву даешься, как все лихо переворачивается с ног на голову…
