Юлий Файбышенко - В осаде
— Трудное время, — сказал он, не желая спорить, — надо потерпеть.
— А мало мы терпели? — тут же вскинулась Нюрка. — Мы-то, бабы, одни и терпим, не вы — жеребцы кормленные.
— Давно замечаю, — сказал он, косясь на нее, — больше всех кричит не тот, кому на самом деле плохо, а тот, кто как раз лучше живет.
— Это про кого ты? — Нюрка, выставив грудь, повернулась к нему. — Про меня что ли?
— Почему про тебя, — пробормотал он, слегка смущенный.
— Я те дам на честных женщин наговаривать! Вот ребятам скажу, они те холку намнут, дубина жердявая.
— Пошли, Нюрк, пошли, — потянула ее собой рослая работница. А женщина в калошах шепнула, дотянувшись до уха Гуляева:
— С энтой не вяжись, парнишка, а то перо в бок получишь…
Скоро Гуляев и Верка остались одни в опустевшей приемной. Дверь к председателю была открыта, и из-за нее порой доносились отдельные фразы и слова. Верка сидела на диване. Пружины в нем торчали, и Верка все время ерзала, стараясь сесть поудобнее.
— Вер, — Гуляев присел на валик, — ты Нюру хорошо знаешь?
— Чего бы ее не знать, — ответила Вер прислушиваясь к тому, что говорилось за дверью. — На нашем заводе лет пять уж как работает. Ребенок у нее. Баба занозистая, но дурного от нее нету.
— Вер, — сказал Гуляев, — а как мне Панфилова повидать?
— Зачем он тебе? — спросила Верка, недоверчиво окидывая его серыми непримиримыми глазами. — Он при карауле тут.
— Здесь? — обрадовался Гуляев.
— Хоть бы и здесь! Я его к тебе не потащу! — отрезала Верка. — Что ты нам тут за начальник?
— Никакой я не начальник, — сказал Гуляев. — А просто нужно мне знать все про Нюрку. И это не личный интерес, а дело. И как сознательный товарищ, должна мне помочь, а не собачиться.
Верка посмотрела на него, и он увидел золотистые ресницы и почти белые брови, которые, если присмотреться, придавали курносому Веркиному лицу вид добродушного шпица — тот очень хочет выглядеть свирепым, а на само деле веселый и мирный.
— Должна ты мне помочь в расследовании, Костышева, — сказал он деловым тоном, и это действовало.
— Если по делу, — размышляюще пробормотала Верка, потом встала, потопталась немного, чтоб согреться, и вышла…
— Наши товарищи посланы для выполнения этого задания, — услышал он низкий голос Бубнича. — Пока от них нет вестей. Как революционеры-марксисты мы должны быть готовы ко всему. Даже к их гибели. Такова диалектика борьбы. Но та же диалектика учит нас ждать и надеяться до последнего мига. Ждать не сложа руки, а действуя. Мы и действуем. Принимаю на свой счет критику в адрес ЧК и милиции. Да-да, товарищ Иншаков, не отмахивайся. Поработали мы неважно, раз дали контре совершить два таких преступления, как грабеж одного и поджог других складов. Но, товарищи, вы должны принять во внимание: все наши силы отвлечены на борьбу с Хреном. Положение в городе сложное. Сегодняшнее поведение женщин-работниц говорит за то, что даже самый надежный пролетарский элемент города переживает сомнения. На все у нас физически не хватает сил. Сякинский эскадрон ненадежен. Наша задача заставить его стать военной и сознательной силой. Мы занимаемся этим… Главная же угроза сейчас — это усиливающаяся деятельность массированного элемента и буржуазии в городе. Мы должны быть готовы ко всему. По данным ЧК…
Кто-то подошел и закрыл дверь. Гуляев молча глядел в заплеванный, усеянный шелухой семечек пол.
Вошла Верка, подталкивая перед собой невысокого ловкого парня, в армейской фуражке, длинном штатском пальто и обмотках. Винтовка без штыка висела у него на плече дулом книзу.
— Вот Панфилов, — коротко сообщила Вера и снова устроилась на диване.
— Гуляев — следователь милиции, — сказал Гуляев, вставая и подавая руку.
— Фу-ты ну-ты! — сдавив руку Гуляева, засмеялся парень. — Так чего понадобился?
— Скажите, товарищ Панфилов, — Гуляев сознательно вел разговор официально. — Сахар, который дала вам Власенко…
— А-а! — покраснел парень. — Я ж не крал его!
— …она на ваших глазах его доставала?
— Как доставала?
— Вы видели, где и как он у нее хранится?
— Видел. В мешочке таком.
— Большой мешок?
— Махонький.
— Сахару в нем было много?
— Кила три.
— Немало.
— По нонешним временам — клад.
— Откуда ж она его добыла, этот клад?
— Говорит: с прежних времен хранила.
— А вы верите?
Парень подумал, посмотрел на Гуляева, отвел глаза.
— Нюрка, она девка-то ничего, своя.
— Скажите, а что за знакомства у нее?
— У Нюрки? — парень рассмеялся. — Ну я — знакомство. Еще наши парняги…
— А кроме?
Парень посмотрел на Верку. Та вмешалась.
— Выкладывай, Вань. Милиция знает, зачем ей это надо. Давай, как на ячейке. Крой.
— Нюрка — она у нас лихая, — сказал Панфилов с некоторым усилием, — так, навроде, в доску своя, но есть у ей один изъян. — Он остановился и снова взглянул на Верку. Та тоже пристально и настороженно смотрела на него. — В общем, значит так! — решительно рубанул Панфилов рукой по воздуху. — Она, понимаешь, с блатными шьется. Шпана вокруг ее… Тут такое дело. Ребенок-то у нее — он при прошлом режиме еще сработан. Был у нас в городе Фитиль, не слыхали?
Гуляев покачал головой.
— Сперва был как все, потом подался в Харьков, еще огольцом, а потом уж наезжал чуть не в своем шарабане. В большие люди пробился. Говорили — шайкой заправлял. Вот от него Нюрка пацана-то и нагуляла. Перед самой революцией накрыла его полиция. А потом вроде мелькал он в городе. И, главно, стали к Нюрке ходить разные налетчики… И всех она примает. Одно время перевелись они тут, а вот опять, значит, появились.
— А Фитиль?
— Про Фитиля ничего не знаю.
— Ясно, — сказал Гуляев. — Вера, могла бы ты мне помочь в одном деле?
— Если общественное — помогу, — сказала Верка.
— Будь спокойна — не личное… А вы, товарищ? — он посмотрел на Панфилова.
Тот спокойно встретил его взгляд.
— Раз Верка с вами, я тоже.
— Мне надо, чтобы вы ввели меня к Власенко. А потом придется, возможно, провести и обыск.
Верка помрачнела.
— Неудобно как-то.
А Панфилов сказал прямо.
— На такие дела я не мастак. Живу рядом, шабер. А тут — обыск.
Гуляев усмехнулся, хотел что-то сказать, но вмешалась Верка.
— А на революцию ты мастак? — спросила она Панфилова. — Так что давай, Вань, бросай дурака валять. Раз требуется, надо сделать. Как договоримся, Гуляев?
— В шесть часов я прихожу к вам на Слободскую и мы все идем.
Уже смеркалось, когда впереди замерцали огни, стал доноситься собачий лай, рев скота.
— Посоветоваться надо, — сказал, сползая по склону оврага, Аристарх Григорьевич. — Кабы на свою голову приключений не схлопотать.
Фитиль заскользил по мокрой глине оврага и ловко затормозил перед самым ручьем.
Клешков последовал за ним. Аристарх зачерпнул ладонями воду, выпил из них, как из ковша, стряхнул последние капли на лицо, обтер его длинным платком, добытым из-под чуйки, и присел на свой «сидор». Фитиль нагреб палых листьев и уселся на них. Клешков стоял, рассматривая узкую балку, заросшую рыжим кустарником и заплесневелым бурьяном, ивы, склонившие все еще свинцовые свои шапки над ручьем. Вода в ручье глухо шумела, она была темной и холодной…
— Вот жизнь какая путаная, — сказал Аристарх, добывая в таинственных карманах под чуйкой спички, — сидишь в городе, так тебе этот Хрен на каждом шагу мерещится. Вышел за окраину — его днем с огнем не сыщешь.
Фитиль мрачно разглядывал отстающую подошву сапога. Маленькая кепочка была натиснута до самых ушей. Его хищное и зоркое лицо, с вечно готовыми взбухнуть и пропасть желваками было в непрестанном движении. Он то прищуривался, оглядывая своих попутчиков, то начинал хмурить лоб и нервно улыбаться, то весь словно чугунел — становился неподвижен и черен.
— Эй, милиция, — спросил он, — у коммунистов-то был шмон после твоего побега?
— И после твоего был шмон, — огрызнулся Клешков.
— Как дети малые, — с ласковостью в голосе, не заглушавшей строгого предупреждения, остановил их Аристарх.
— Я вот к чему, — покусывая травинку, сказал Фитиль. — Если красные разъезды выслали, а Хрен со своими хреновину порет, как бы нам не засыпаться, кореша!
Все помолчали. Негромко шелестел у ног ручей.
— Я так скажу, — решил Аристарх, — айдате, братики, в деревню. Деревня должна наскрозь быть за него. Иначе как же? Поведаем кому из головастых мужиков об нашем деле, не обо всем, а так — с краюшку, он нас и сведет. Ась?
— Пошлепали! — сказал Фитиль. — Эй, чемурило, кончай портки просиживать!
Они вылезли из оврага и, следуя за емко вышагивающим Аристархом, дошли до первой поскотины. Позади всех, пришлепывая надорванной подошвой и затейливо матерясь, плелся Фитиль.
