Мария Очаковская - Книга предсказанных судеб
О! Нашим глазам открылась печальная картина. В дорожной пыли в окровавленных одеждах перед нами лежал оруженосец Гальгано, любимец графа и его верная тень. Несчастный был мертв, заколот кинжалом, но тело его еще не успело остыть, как заметил брат Микеле. Вместе с ним мы тотчас осмотрели все вокруг, но ни дорогого оружия, ни кошеля, ни его баула с вещами поблизости не оказалось. Вследствие этого мы с Татуш заключили, что оруженосец был убит какими-то бродягами из корысти.
«Рискну предположить, графиня, что всадники, встретившиеся нам в лесу, вовсе не похожи на бродяг, живущих грабежом. Иначе они бы украли и лошадь», – возразил мне монах, но я по глупости тогда не придала значения его словам.
Оставив подле несчастного нашего слугу, мы поспешили вернуться в замок, и я сообщила мужу печальное известие. Вне себя от гнева, граф стал кричать и топать ногами – убийство оруженосца он расценил как личное оскорбление. Позже, успокоившись и выслушав подробный рассказ фра Микеле, он отдал распоряжение о похоронах Гальгано и даже объявил награду тому, кто поможет отыскать его убийц.
«Грешно так говорить, но горевать по нему я не стану. Невзирая на молодость, Гальгано был дурной человек. Его длинный злой язык не раз служил причиной наших размолвок с мужем», – шепнула я тогда няне Татуш.
Ни с кем другим, кроме моей верной доброй служанки, бывшей подле меня еще в доме отца, я бы не могла поделиться своими мыслями. За четырнадцать лет с моего приезда в Помар среди приставленных ко мне фрейлин доверенных лиц так и не сыскалось. К тому же глупая женская болтливость, как учили меня дома, подобна обоюдоострому клинку, который больно режет с обеих сторон.
Между тем замок готовился к празднику. В последний день вкушения мясной пищи перед Рождественским постом всех: и хозяев, и свиту, и званых гостей, коих ожидалось до двадцати человек, и прочих обитателей замка – ждала обильная трапеза. Дети мои, я называю Помар замком в силу привычки, в действительности в ту пору это сооружение таковым уже не являлось. Наше графство, как и те, что соседствовали с нами, не помышляя о войне, жило в мирных трудах и заботах. Еще задолго до моего приезда в Бургундию замок не использовался для военных целей, был изрядно увеличен, перестроен и вполне сравнялся с нынешними дворцами. Ров, некогда служивший ему защитой, сильно обмелел. Подъемный мост, опутанный плющом, врос в землю. Южную башню, к которой примыкали хозяйственные службы, снабдили широкими воротами, таким образом сделав проездной.
Итак, в главном зале, именуемом «залом сенешалей»[11], шла работа. Уборщики выметали из углов паутину, лакеи составляли козлы для столов, мальчишки-прислужники сносили туда во множестве светильники и канделябры. Трое слуг были заняты подвеской новой шпалеры, доставленной накануне из Лилля. Во всем желая следовать правилам герцогского двора и потрафить своему тщеславию, граф сам ездил к мастерам и уплатил им изрядно. За ходом работ, подгоняя людей и покрикивая, наблюдал мажордом Боншан. Он сообщил мне, что еще накануне сговорился с комедиантами, которые будут представлять перед гостями аллегорию с кораблем и китом. Пригласил он и музыкантов с певцами, и азиатских жонглеров. Мое внимание привлек находившийся в зале незнакомец с загорелым лицом. Мажордом подвел его ко мне и представил как господина Деложа, поэта, весьма известного в Париже под именем Франсуа Вийон. Господин Вийон улыбнулся и тотчас с поклоном адресовал мне довольно дерзкое стихотворение. Не знаю, будет ли уместным повторять его сейчас вам…
– Ах, бабушка, прошу вас, повторите, мне очень нравятся его стихи! – Ее миловидная внучка с живым лицом и озорной улыбкой захлопала в ладоши.
– Что ж, изволь, Элинор. Вот то, что мне удалось сохранить в памяти:
Но я еще любил тогда
Так беззаветно, всей душою,
Сгорал от страсти и стыда,
Рыдал от ревности, не скрою.
О, если б, тронута мольбою,
Она призналась с первых дней,
Что это было лишь игрою, —
Я б избежал ее сетей!
Увы, на все мольбы в ответ
Она мне ласково кивала,
Не говоря ни «да», ни «нет».
Моим признаниям внимала,
Звала, манила, обещала
Утишить боль сердечных ран,
Всему притворно потакала, —
Но это был сплошной обман.
Позже кто-то мне сообщил, что помимо поэтических талантов господин Вийон не обделен еще и многими другими, среди коих числились пьянство, распутство, богохульство, сквернословие. А в Париже он подозревался не только в воровстве, но и в убийстве. После беседы с ним у меня не осталось никаких сомнений, что его приглашением на наш праздник мы обязаны его милости графу де Рабюсси.
Однако, любезные слушатели, в горле моем пересохло. Элинор, не сочти за труд налить мне глоток гипокраса… – Графиня приняла бокал и, сделав несколько глотков, поморщилась.
– Что-то не так, бабушка? – спросила внучка.
– Увы, он уже порядочно остыл. И коль зашла речь об этом напитке, я скажу вам, что прежде гипокрас был намного вкуснее, не то что готовят ныне. Он обладал поистине целебными свойствами, недаром имя свое получил от древнего лекаря Гиппократа. Тогда его приготовлял для стола главный повар замка, славный мэтр Мартен. В чем был его секрет, не знаю. Хотя сказывали, что потом он, подобно кулинару Тайевану[12], собрал воедино все секреты и составил книгу рецептов. Впрочем, как ни искусен повар, но хорошей хозяйке накануне торжеств не стоит полагаться на одних лишь слуг. Ей надлежит самой наведываться на кухню и проверять, все ли идет как положено. Так уж у нас повелось. Тогда с легкой руки мэтра Мартена, а возможно, с тяжелой руки моего мужа, частенько угощавшего повара и поварят тумаками, вошли в обиход нежные суфле, гратены, фрикасе и прочие изысканные кушанья. Причину вы знаете. Вследствие недостатка зубов у самого хозяина и у прочих благородных мужей и жен на трапезах более не подавали грубое мясо медведя, оленя, кабана на вертелах и заменяли его кушаньями тонкого вкуса, а также птицей: фазанами, куропатками, каплунами, перепелами, утками.
В тот момент, когда я пришла на кухню, там вовсю кипела работа.
«Держи на огне, пока не прочтешь до конца молитву Богородице», – строго научал повар своих помощников, варивших медовый сироп для фруктов.
Сам же он стоял у броштурнюра[13], наблюдая, как на трех вертелах одновременно жарятся тетерева, перепелки и куры. Сей механизм тогда был внове, и мэтр Мартен не доверял его никому.
«От непрожаренного мяса на кладбище новых холмиков масса», – с улыбкой произнес он, увидев меня, и поклонился.
Прочие его помощники, сидевшие на лавках у большого очага, чистили овощи, толкли в ступках орехи, имбирь, измельчали травы, ощипывали птицу, отмеряли мед. Всего на праздничный стол мэтр Мартен намеревался подать шестнадцать блюд, из коих семь следовало приготовить загодя.
Однако я немного увлеклась. Мое повествование имеет другой предмет. – Пожилая дама с улыбкой посмотрела на Жакино и его соседа, тот был несколькими годами старше и доводился графине внучатым племянником.
По правде говоря, я вовсе не собиралась вести рассказ о кухонных премудростях, до которых, не будь они нанизаны на вертел, благородным мужьям нет никакого дела. Юным девам, стоящим на пороге замужества, напротив, следовало бы послушать да поучиться. Иной раз славно приготовленное и вовремя поданное кушанье ценится дороже шелка и парчи. – На сей раз почтенная дама обратила взор на внучку и, поправив меховую накидку, продолжила:
– Подумай, Элинор. Ведь любая крестьянка, будь у нее под рукой жирный каплун и полкувшина красного вина, в два счета поднимет мужу настроение, приготовив ему coq au vin…[14]
7. Ставки сделаны!
Франция, Париж. Пять лет назад
– Я и представить себе не могла, что сумею приготовить coq au vin, а это оказалось довольно простое блюдо, старое, деревенское. Филипп же сам очень здорово готовит. Словом, я у него учусь. – Ольга радостно делилась с тетей впечатлениями из ее новой парижской жизни.
– Ну, это всегда пригодится, – сдержанно говорила в трубку Нина Семеновна.
Вообще после переезда во Францию Ольге многому пришлось учиться. Учиться и переучиваться, привыкать к новому и отвыкать от прежнего. И напрасно говорят, что Россия почти Европа, что культурная многоликость постепенно стирается. Нет, время всеобщей уравниловки, слава богу, еще не наступило. Оно существует лишь в мутном сознании глобалистов, которым, вероятно, никогда не приходилось бланшировать в сливочном масле гребешки Сен-Жак, томить в желтом вине бресскую курицу со сморчками или печь слоеный пирог со спаржей. Не имея при этом даже мало-мальского кулинарного опыта, потому что в прежней, холостой, жизни следящая за фигурой Ольга относилась к еде довольно равнодушно.
Но, как бы то ни было, учиться готовить ей нравилось. Как, впрочем, и одеваться. Да-да, одеваться. Ибо представления о хорошо одетой женщине в России и во Франции совершенно разные. Парижское «изящно-дорого-сдержанно-по фигуре» отличается от российского или даже московского «ярко-броско-модно-дорого». Увы, феномен дефицита, столь укоренившийся в сознании советских и постсоветских модниц, изжить непросто.
