Наталья Солнцева - Мантия с золотыми пчелами
– Господи! – в ужасе шептала царская дочь. – Почто караешь? В чем моя вина?
Преданная мамка, которая всюду сопровождала Ксению, успокаивала:
– Какие у тебя грехи, дитя? Чиста ты перед Богом и телом, и помыслами.
– А гордыня? – рыдала Ксения. – Разве батюшка мой не тем же грешен?
Мамка испуганно озиралась: не колыхнется ли парчовая занавесь, не скрипнет ли дверь? Доносчиком мог оказаться кто угодно: и постельница[8], и простая прислужница.
– Тише, тише…
– Я завет нарушила, повидалась с женихом до венца, – стуча зубами от нервного озноба, призналась Ксения. – Лицо свое ему открыла. Поклялись мы друг другу в верности навеки…
Мамка затрясла рогатой кикой[9], запричитала.
– Нельзя было! – сокрушалась она. – Кто ж тебя надоумил?
– Сама… сама! Не утерпела.
Царевна прижала руки к груди, так забилось сердце при воспоминании о тайной встрече. Датский принц был изящен, воспитан в европейском духе, по-русски знал всего пять слов, но у любви – свой язык, понятный лишь двоим. По тому, как засияли его глаза, дрогнули красивые губы, Ксения догадалась, что вызвала у нареченного ответное чувство.
– Мы созданы один для другого, мамушка…
Старуха прижала ее к себе, как в детстве, гладя по густым шелковистым волосам.
– Даст Бог, сыграем свадебку! Уж я меду напьюся досыта. А ты спи, спи…
Она запела колыбельную, коей убаюкивала маленькую Ксению, и та сладко вздохнула, закрыла темные очи. Ишь, брови-то собольи, ресницы в полщеки, губы алые, будто спелые вишни. Как же красу такую не полюбить, яблочком наливным не соблазниться? Сказывают, иноземки сухи, желты и корявы, волос не моют, в мыльню не ходят…
Мамка уложила царевну, подлила маслица в лампаду, опустилась на колени и давай бить поклоны, молить Богородицу о заступничестве, просить счастия для своей любимицы.
В полночь Ксения проснулась, вскочила, потребовала зажечь свечи. Во сне ей привиделся диавол в царском обличье. Кто то был, она не узнала. Московский люд и бояре поклонялись сему диаволу, а царевну отдали ему на растерзание. «Ежели жить хочешь, покорись!» – шептал скрипучий голос. И стоял в палатах запах серы, дыма и крови…
– Они все м-мертвые… – бормотала Ксения. – Мертвые…
– Кто? – наклонилась над нею мамка.
– Батюшка… матушка… и б-братец…
Забегали прислужницы, принесли святой воды, кинулись окроплять все углы, и кровать, и перину с подушками, и саму прелестную боярышню.
– Никак порчу кто навел, – бубнила мамка, вздрагивая от каждого шороха. – Не уберегли голубицу! Ох, горе нам! Горе!
Наутро царь Борис приказал собираться в обратный путь, в Москву. Ехали медленно. То и дело пускался дождь. Ветер срывал с бояр и стрельцов шапки. Деревья стояли наполовину голые, унылые. Дорожные колеи развезло. Из-под колес летела жидкая грязь, возки приходилось вытаскивать из колдобин вручную. Хрипло кричали возничие, громко ржали лошади. Рыжие поля вокруг деревень мокли под дождем, крестьяне боязливо смотрели с обочин на царский поезд…
Ксения всю дорогу плакала, изнемогая от тоски. Царица Марья страдала головной болью, ее растрясло, она едва дышала. Бориса снедало беспокойство. Вся семья словно предчувствовала недоброе. К вечеру из Москвы прискакал гонец, доложил о внезапной болезни герцога.
– Зело опасен недуг? – всполошился Борис.
– Врачи уверяют, что болезнь излечима. Королевич «неосторожно нарушил пределы воздержания и умеренности». Ежедневно доставляемые из дворца кушанья прилежно отведывал, вот и захворал.
Об этом писал и сам Иоанн в своем послании нареченному тестю. Однако царя это не утешило. Он пока ничего не говорил дочери, не желая расстраивать ее раньше времени.
Теперь процессия ехала почти без остановок, невзирая на непогоду. По прибытии в столицу Борис собрал на совет лучших лекарей, в том числе и прибывших с дружиной жениха. Те в один голос клятвенно заверяли: есть средства, способные вернуть герцогу пошатнувшееся здоровье.
Вопреки надеждам, Иоанну становилось все хуже. Болезнь без видимых причин «принимала более и более зловещий характер», и когда царь, взяв с собою патриарха и ближайших бояр, решился проведать будущего зятя, тот уже никого не узнавал и не мог говорить. «С ним сделалась сильнейшая горячка».
Напрасно царь давал обеты и сулил за спасение королевича «великия милости». Напрасно молились царица Марья и царевна Ксения. Высокородный жених скончался, несмотря на все усилия врачей и аптекарского приказа. Царю донесли об этом ночью, сразу как свершилось прискорбное событие. Ксения, услышав горькую весть, лишилась чувств…
– Сглазили мою ягодку, – причитала мамка. – Сие порча и колдовское заклятие! Наговор!
По Москве поползли слухи, что королевича отравили. Некоторые указывали на князя Белосельского, который не скрывал своей страсти к дочери царя Бориса. Иные подозревали самого Годунова, который-де возревновал будущего зятя, быстро снискавшего народную любовь, и поспешил избавиться от него.
Ксения была безутешна. Бояре тишком прозвали ее «вдовствующей невестой», переглядывались, шушукались. Она заперлась в кремлевских палатах и никого к себе не допускала, кроме мамки.
Однажды старуха сообщила царевне, что ее желает видеть придворный из свиты почившего герцога Иоанна. У него, мол, поручение от господина.
Ксения тотчас же накинула шубу и, никем не замеченная, выскользнула из дворца. Каблучки сафьяновых сапожек с хрустом проламывали лед. В ночном воздухе летали белые мухи. Темноту освещал смоляной факел, прикрепленный к стене…
– Царевна, – на ломаном русском произнес мужской голос. – Ты ли это?
– Я…
Она показала кольцо, подаренное Иоанном, с его вензелем.
Человек, укутанный в теплый плащ, вытащил из-под полы шитый серебром кожаный мешочек.
– Возьми. Велено тебе передать от королевича. Он когда слег, но был еще в памяти, попросил…
Ксения, затаив дыхание, подошла ближе. Она, презрев приличия, осмелилась без ведома родителей и охраны покинуть дворец, встретиться с иноземцем, говорить с ним! Ее поведение неслыханно. Батюшка будет недоволен.
Человек в плаще прошептал ей на ухо несколько слов. Мешочек перекочевал из его обветренной руки в нежную белую ручку царской дочери. Ксения половину из услышанного не поняла – посланец плохо изъяснялся на языке московитов. Она с трудом уловила смысл. В мешочке – военный трофей Иоанна, который был отозван королем Дании прямо с поля боя. Покинув баталию, принц направился к невесте, трофей захватил с собой. Чувствуя приближение смерти, Иоанн не нашел, кому доверить мешочек, и поручил передать его Ксении. Она одна в чужой Московии стала ему роднее всех…
– Сохрани это, царевна, – добавил датчанин. – Спрячь подальше. Так, чтобы никто не нашел. Герцог вернется за трофеем…
– Вернется?
Из глаз Ксении покатились слезы. Она укрыла мешочек под меховой шубой. А посланец растворился в ночи, словно бестелесный призрак…
Москва. Наше времяВенецианское зеркало было овальным, в раме из бронзового багета, украшенной завитками. От этих завитков рябило в глазах.
– Все, не могу больше…
Астра встала и прошлась по комнате, разминая затекшее тело. Десяток свечей догорали на столе, в воздухе стоял сизоватый туман и запах крашеного парафина.
– Фу! Хоть топор вешай, – ворчал Матвей. – Неужели у тебя голова не болит от этого чада?
– Болит… только по другой причине. Два часа прошло, а она молчит.
Астра имела в виду женщину-двойника, которая жила в зеркале.
– Что ты хочешь у нее узнать? С чего начинать расследование?
– Я его уже начала…
Было около десяти вечера. Матвей приехал с тренировки и с порога почувствовал запах дыма. Бросив в кухне пакеты с едой, он ринулся в гостиную открывать окно. Если в квартире Астры горят свечи, значит, она проводит сеанс с зеркалом. Такой особый вид гадания, при котором она задает вопросы собственному отражению, принимая его за мифического двойника.
Зеркало, бесспорно, интересное – сделанное неизвестно кем и когда, с золотистой амальгамой, с надписью латинскими буквами на обратной стороне: ALRUNA, что означает сокровенное, тайное. Если долго вглядываться, поверхность мутнела, в ее глубине словно клубился желтоватый туман. А дальше вступала в игру фантазия Астры…
