Эдуард Фикер - Современный чехословацкий детектив
— Да.
— Поздравляю, пан доктор, — такое место и лунный свет...
— Ну, знаете, — перебил его доктор Гаусер. — По-моему, это не ваше дело.
— Не мое, — согласился Экснер. — Просто я не смог удержаться. Мне сейчас, в общем-то, не до шуток. Необходимо поговорить с вами, а я никак не мог вас найти. Правда, время не совсем удобное. Только при моей работе не приходится думать о том, насколько подходит то или иное время. В субботу ночью недалеко отсюда был убит человек. Вы его знали. Говорят, даже уважали и ценили, пан доктор. Во время убийства вы находились в замке или в его окрестностях. Примерно до одиннадцати вы играли в канасту. А потом? Это одно. Далее: вы — едва ли не единственный в городке — защищали Рамбоусека. Вы даже платили ему за картины. В Опольне это уникальный случай. Вот мои вопросы. Дело серьезное, ведь совершено убийство с целью ограбления. Заверяю вас, что о нашей беседе и всех обстоятельствах, с нею связанных, никто не узнает. Ваши личные дела меня не интересуют. Я хочу знать все о смерти пана Рамбоусека. И больше ничего.
Хирург почесал волосатую грудь.
— Ладно, доктор, — сказал он. Экснер удивился, как внимательно Гаусер изучил его служебное удостоверение. — Ваше поведение необычно, но не мне о нем судить. Насчет этики вы не рассуждаете, и тут мы с вами заодно. Можно мне закурить?
— Конечно.
Гаусер отошел куда-то за угол, чиркнул спичкой, осветив на миг бело-голубую постель с белым пологом, подушку и голову светловолосой девушки — ее Экснер видел во дворе замка в летнем костюме и туфлях на каблуках-ходулях.
— Прямо как в сказке о гордячке принцессе, — заметил он.
Гаусер уселся на стул рядом с постелью. Во тьме светился огонек его сигареты.
— Да, — сказал он сухо. — Ну что ж, начинайте, доктор.
— Гм... — Экснер откашлялся. — Я хотел бы попросить вас вспомнить... Значит, в субботу вы были у Калабовых и играли в канасту. Так?
— Так.
— Вы не заметили во время игры что-нибудь необычное, особенное? Прошу вас, не говорите сразу «нет». Подумайте. Оба. Вспомните весь вечер. Вы бывали у них много раз; мне не нужны детали обычные. Только если вдруг случайно... Что-то из ряда вон выходящее.
— Нет, — сказал через минуту Гаусер. — Я ничего такого не помню. Ольга!
— Я тоже... не припоминаю. Все было так же, как всегда. Правда, вот скатерть ты залил вином, и Вера, то есть пани Калабова, сняла, ее, простирнула и вынесла сушить. А утром оказалось, что кто-то ее украл.
— Куда она ее вынесла?
— Вера повесила скатерть на балюстраду. Когда мы уходили, мы ее видели.
— В котором часу вы уходили?
— Около половины одиннадцатого, — ответил Гаусер. — В половине двенадцатого я уже был в больнице. Я как раз дежурил. До одиннадцати меня подменил коллега Ваничек. Он уезжал в отпуск, а его поезд уходил около часу. Ему не хотелось идти спать. Я отвез его на станцию к скорому.
— Давайте немного вернемся назад, — терпеливо сказал Экснер. — Пан доктор пролил вино, пани Калабова выстирала скатерть и повесила сушить. Когда примерно это было?
— Потом мы еще довольно долго играли... В девять? Видимо, в девять.
— Барышня Домкаржова?
— Думаю, в девять. А может, раньше.
— Вы закончили игру, потому что вам надо было уходить. В котором часу? Это вы должны помнить точно.
— В десять двадцать пять.
— До больницы тут десять минут, — заметил Экснер. — А может, и меньше.
— В больницу я пришел около половины двенадцатого.
— Так, — удовлетворенно произнес Экснер. — Вот оно! Вы меня понимаете?
— Понимаю, — сказал хирург. — Вопрос стоит так: что я делал от пол-одиннадцатого до, скажем, полдвенадцатого.
— Совершенно верно.
— Вы, наверное, удивитесь... — Он запнулся, потом тихо рассмеялся. — Хотя вряд ли вас удивишь. Мы шли в больницу.
— Вы оба?
— Да.
— Одни?
— Одни.
— Каким путем?
— Через парк.
— Значит, через парк. И вдоль пруда. И мимо мельницы.
— Да, — подтвердил Гаусер. — Потом наверх, на площадь...
— Напрямик?
— Да ну? Вы и этот путь знаете? — удивился Гаусер. — Нет, не напрямик. По улице.
— Мостовая там — булыжная.
— Да, по улице, — подтвердил Гаусер. — И простились прежде, чем вышли на площадь. Ольга пошла...
— Минутку. Это барышня скажет мне сама. А вы?
— Прямо через площадь в больницу.
— Куда вы явились около половины двенадцатого.
— Да, около того. Я машинально взглянул на часы в проходной, но они неточны.
— Благодарю вас, пан доктор, — сказал капитан Экснер. — А теперь вы, барышня. Вы простились с доктором и вернулись в замок. Или нет?
— Вернулась. Боковой улочкой. Той, короткой, что идет от угла площади. Я пошла прямо домой. Отперла ворота...
— Где вы носите двухфунтовый ключ?
Она засмеялась:
— В руке.
— Хорошо. Стало быть, вы открыли ворота...
— И пошла прямо к себе, спать.
— А что скатерть?
— Не знаю. Нет. Врать не стану... Я не посмотрела на балюстраду. А у пана Рамбоусека еще горел свет.
— Это не показалось вам странным?
— Вовсе нет. Я решила, что он вернулся из «Лесовны». Он ходил туда почти каждую субботу.
— Если я вас не задерживаю, — сказал капитан Экснер удовлетворенно, — мы повторим еще разок... Послушайте, пан доктор!
— Да?
— Вы не угостите меня сигаретой?
— Само собой. Только идите сюда. У меня тут пепельница. Вообще-то здесь курить нельзя.
102На стене за спиной Гаусера блестело венецианское зеркало. Ольга Домкаржова, закутавшись в простыню, спустила босые ноги с постели и присоединилась к курильщикам. Княгиня Беатриче, особа весьма чопорная, помешалась бы, увидав их.
— Значит, так, — начал капитан Экснер о присущей ему педантичностью. — Попробуйте еще раз все вспомнить. Вы спустились из внутреннего двора в парк по лестнице, Идя к лестнице, вы ничего не заметили?
Оба ответили отрицательно.
— По какому крылу лестницы вы шли?
— По левому, — сказала она, — западному.
— Почему вы избрали именно этот путь? Почему именно по западному?
— Это естественно, — ответила Ольга. — Ведь мы шли к выходу из парка.
— А когда спускались по лестнице, ничего не заметили? Скажем, какие-нибудь звуки? Людей? Вы никого не встретили? Ведь через парк возвращаются из «Лесовны».
— Так поздно мало кто ходит, — ответила она. — Чаще идут на станцию, чтоб успеть на вечерний дизель до Подгорья. Впрочем, кое-кто порой ходит. Рамбоусек ходил. Но в тот вечер я ничего не слышала.
— А вы? — спросил Экснер доктора Гаусера.
— Тоже ничего. Мы никого не видели. Всю дорогу.
— Возвращаясь к замку, я встретила пьяного пана Штрунца. Он по субботам всегда пьян. И не только по субботам. И еще какого-то мужчину с девушкой. Я их не очень рассматривала. Они, видимо, шли из кабачка.
— Пока вы шли парком, вы время от времени останавливались...
— Не очень часто, — сказал Гаусер. — Если прикинуть...
— Знаю, — кивнул Экснер. — Выходит, как раз. Точно так же у меня выходит, что именно тогда, когда вы были в парке, именно в ту минуту... — Он замолчал.
— Что? — опасливо спросила Ольга. — Что в ту минуту?
— Именно то, — заметил он сухо, — о чем вы думаете.
103— Иисусе, — прошептала она, и огонек ее сигареты заколебался.
Доктор Гаусер тщательно раздавил в пепельнице окурок. Твердой рукой, как и подобает хирургу.
— У нас нет алиби, — сказал он. — Мы были там. И все же вы, кажется, не подозреваете нас.
— Ошибаетесь, — ответил капитан Экснер. — К сожалению, я не могу не подозревать вас.
— А вы смелый, — заметил Гаусер.
— Почему? — удивился Экснер.
— Прийти сюда, к нам...
— Вы должны принять во внимание, пан доктор, — возразил Экснер приветливо, — когда я шел к вам, я знать не знал о том, куда вы ходили, и, следовательно, не предполагал, что мне надо опасаться.
— Ваша правда. Что дальше? — сухо спросил Гаусер.
— Завтра, каждый в отдельности, вы продиктуете свои показания для протокола. Вы оба под подозрением, но я не вижу необходимости арестовать вас.
— У вас удивительная манера шутить, доктор, — заметил Гаусер.
— Видите ли, к сожалению, это скорее усталость, чем юмор. Да, еще говорят, вы симпатизировали Рамбоусеку.
— Ну, я, пожалуй, любил старика, — сказал Гаусер сдержанно.
— За его живопись, за характер, за то, что он для вас сделал?
— Он ничего для меня не делал. Я починил ему руку. Два пальца. Он не мог нахвалиться, что рука в порядке, как прежде. Пытался всучить мне бутылку, я не взял. Сказал ему, что купил бы у него картинку. Он предложил зайти и выбрать. Я зашел, выбрал две и спросил, сколько за них должен. Он сказал, двести крон. За каждую по сотне. При встрече мы всегда перебрасывались парой слов. А в маленьком городе люди все замечают.
— Я, в общем, даже любила его, — сказала Ольга Домкаржова, — но никогда с ним не разговаривала, мы только здоровались. Он знал про нас. — Она замолчала.
![Эдуард Фикер - Современный чехословацкий детектив [Антология. 1982 г.]](/uploads/posts/books/155031/155031.jpg)
