Роберт Пайк - Жертва. Путь к пыльной смерти. Дверь между…
— Да? — саркастически ухмыльнулся Терри, надевая шляпу. — Он доказал вам, что камень не имеет никакого отношения к убийству. Мне это было известно еще в понедельник.
14
Венеция ожидала Макклуров с накрытым для обеда столом и приготовленными ваннами. Уклоняясь от бурного ликования черной служанки по поводу его возвращения, доктор поспешил погрузиться в теплую ванну. Несколько страниц из записной книжки, исписанных старательным почерком негритянки, дожидались Макклуров в холле на телефонном столике рядом с грудой писем, телеграмм и букетами цветов.
— О, боже, — вздохнула Ева. — Вероятно, нужно ответить всем этим людям. Я и не знала, что у Карен так много друзей.
— Это не ее друзья, — фыркнула Венеция. — Это друзья доктора Джона.
— Что, доктор Скотт звонил?
— Нет, милая, не звонил. Ну-ка, иди скорее сюда. Сними-ка платье и ныряй в ванну. Ты слышишь меня?
— Да, Венеция, — послушно отозвалась Ева и прошла в свою спальню. Венеция взглянула на телефонный аппарат и, ворча, отправилась на кухню.
Пока Ева купалась, телефон звонил четыре раза. Но ей было безразлично. Ей вообще все стало безразлично. Когда она пудрилась, стоя перед огромным стенным зеркалом в ванной комнате, выложенной черным кафелем, то подумала: интересно, что думает человек, когда он умирает? Если умереть как Карен, то почувствуешь укол, боль, а потом?.. Что потом? О чем думала Карен, когда лежала там, в эркере, не имея сил двигаться, ни даже открыть глаза и зная, что она умирает? Может быть, она слышала все, о чем разговаривали между собой Терри Ринг и Ева? О, если бы только у Евы хватило смелости вовремя послушать, бьется ли у Карен сердце. Может быть, Карен сказала бы что-нибудь? Может быть, в последний момент она сказала бы что-нибудь такое, что помогло бы разрешить загадку ее убийства… А этот ее пристальный взгляд, когда в горле у нее что-то забулькало, но она все еще была жива. Молодой человек подумал — Ева была уверена в этом, — что своим взглядом Карен обвиняет Еву. Но Ева знала, что это не так. Она знала, что это был просто последний взгляд перед смертью, когда Карен уже чувствовала, как глаза ее все плотнее заволакивает темная пелена, а сердце перестает биться.
Сидя перед туалетным столиком, Ева сердито припудрила веки и стала смазывать лицо кремом.
А все эти телефонные разговоры, телеграммы, цветы… Вероятно, все недоумевают и вообще чувствуют себя неловко. Они, собственно, не знают, как им поступить. Когда человек умирает обычной смертью, все просто звонят по телефону, посылают цветы и письма с выражением соболезнования. Все получается печально и красиво. И каждый думает: как приятно остаться живым. Но когда человека убили? В книге этикета по этому поводу ничего не говорится. Особенно когда убийство произошло при таких загадочных обстоятельствах и никому не известно, кто именно это сделал. Может быть, ты посылаешь цветы убийце?
Все было абсурдно и трагично. Ева опустила голову на туалетный столик и заплакала, так и не стерев толстый слой крема. Если бы только люди знали! Если бы только они знали, что Ева единственный человек, который мог убить Карен Лейт. Она, Ева Макклур, только она… Если бы только знал Дик…
— Ева, — послышался голос доктора Скотта за дверью ванной комнаты.
Он пришел!
Ева быстро стерла крем, плеснула на лицо холодной водой, вытерла его, попудрилась, сделала на губах три мазка губной помадой нового оттенка — кораллово-персикового, под цвет ногтей и блесток в ее волосах, — закуталась в турецкий купальный халат, распахнула дверь и упала в объятия доктора Скотта.
Венецию, стоявшую в дверях спальни, чуть не хватил удар.
— Ева, ты… Это неприлично.
— Убирайтесь отсюда, — сказал доктор Скотт.
— Ева, послушай меня, девочка моя. Я сейчас же пойду к доктору Джону и скажу…
— Венеция, уходи, — процедила сквозь зубы Ева.
— Но твои волосы… все спутались. И ты босая.
— Наплевать, — сказала Ева, целуя доктора Скотта в третий раз и прижимаясь к нему трепещущим телом.
— Ты простудишься. Стоишь босиком на холодном полу.
Доктор Скотт освободился из объятий Евы, подошел к двери и захлопнул ее перед самым носом разъяренной Венеции. Потом вернулся, подхватил Еву и усадил ее рядом с собой на кресло-качалку.
— О, Дик, — проворковала Ева.
— Молчи, милая.
Он крепко держал ее в своих объятиях. Но несмотря на приятную теплоту его рук, несмотря на свои страдания, Ева продолжала лихорадочно думать: его что-то беспокоит. Да, совершенно определенно. Он успокаивает ее, но в действительности он пытается успокоить самого себя. А его нежелание разговаривать свидетельствует о том, что он просто не хочет ни о чем думать. Ему просто хотелось сидеть здесь, обнимать ее, чувствовать ее близость.
Она слегка отодвинулась от него и откинула с глаз непокорные локоны.
— Что случилось, Дик?
— Случилось? Почему ты так спрашиваешь? Ничего не случилось.
Он попытался снова притянуть ее к себе.
— Давай не будем ни о чем говорить, Ева. Просто так посидим.
— Но что-то случилось. Я знаю.
Он попытался улыбнуться.
— Откуда вдруг такое обострение интуиции? Просто был плохой день. Вот и все.
— Что-нибудь в госпитале? Бедняжка.
— Да, неудачные роды. Кесарево сечение. Все было бы в порядке, если бы она вела себя как следует.
— О!
Ева снова прижалась к его груди.
Теперь, наоборот, ему вдруг захотелось говорить, как будто по необходимости в чем-то оправдаться.
— Она мне все время лгала. Я назначил ей строгую диету. Но не мог же я следить за ней, как сторожевой пес. Правда? И оказывается, она поглощала неимоверные количества мороженого, взбитых сливок, жирного мяса и бог знает чего еще.
Затем он с горечью добавил:
— Если женщина лжет врачу, какой же может быть шанс у мужа, что она ему будет говорить правду?
Ах, вот оно что! Ева спокойно лежала в его объятиях. Теперь она все поняла. Это его обычная манера задавать вопросы. Прижавшись к его груди, она прислушивалась к неритмичному биению его сердца. А эти вопросительные взгляды, какие он бросал на нее с вечера понедельника!
— А потом меня целый день преследовали эти проклятые репортеры.
«Ага, — подумала Ева, — теперь его прорвало. Он сейчас все расскажет».
— Какого черта они хотят от меня? Я ведь ничего не сделал. В какой-то грязной газетке сегодня даже поместили мой портрет с надписью: «Молодой светский врач отрицает». Что отрицает? Боже мой! Я же ничего не знаю.
— Дик, — спокойно сказала Ева.
— И куда бы я ни пошел, всюду натыкаюсь на целые своры этих молодчиков. Как дела, доктор? Кто убил Карен Лейт? Каково ваше мнение? Какова ваша роль? Правда ли, что она страдала сердечными приступами? Это вы запретили вашей невесте говорить? Почему? Когда? Где? — Он в волнении прикусил губы. — Они буквально заполонили мою приемную, докучали моим пациентам, охотились за мной в госпитале, допрашивали моих нянечек, сестер. И все хотят знать, когда мы поженимся.
— Дик, послушай меня, милый. — Она приложила обе руки к его раскрасневшемуся лицу. — Я хочу тебе кое-что рассказать.
Кончик его красивого носа, который Ева так часто целовала, слегка побелел. Он произнес: — Да? — чуть хрипловатым, испуганным голосом. Он испугался. Он не мог скрыть свой испуг, который проступал во всем. Ева чуть было не спросила, чего он так боится. Но она отлично знала.
— Полиции не все известно о смерти Карен. Есть одно очень важное обстоятельство, о котором там еще не знают.
Он сидел, не двигаясь и не глядя на нее.
— Да? — снова проговорил он. На сей раз он даже не пытался скрыть, до какой степени был испуган.
— О, Дик, — торопливо начала Ева. — Эта дверь была заперта. Она была заперта на задвижку со стороны спальни.
Вот так лучше. Теперь все сказано. И она сразу почувствовала огромное облегчение. «Пусть он еще больше испугается, — подумала Ева со злорадством. — Если он уже был сильно перепуган, то теперь он буквально онемеет от страха».
И он онемел. Доктор Скотт слегка приподнялся с кресла, чуть не столкнув Еву на пол. Затем снова опустился, обратив на Еву бессмысленный взгляд.
— Ева! Какая дверь?
— Дверь из спальни Карен в мансарду. Когда я вошла в спальню, дверь была заперта на задвижку. Заперта со стороны спальни.
Ева с любопытством смотрела на него, удивляясь, почему она совсем не волнуется. Сейчас она испытывала только чувство сострадания. У него был такой несчастный вид. Дважды он пошевелил губами, пытаясь начать разговор.
— Но, Ева, — наконец произнес он чужим голосом. — Как же мог кто-то… Значит, в спальню никто не мог пройти через мансарду.
— Да.
— И окна в спальне…
