Эдриан Мэтьюс - Дом аптекаря
— Пожалуйста, перестаньте! — в отчаянии взмолилась Рут. — Вам нельзя так волноваться.
Губы старухи тряслись от гнева.
В таком состоянии с ней могло случиться все, что угодно. Еще один приступ — и конец. И тогда ее обвинят уже не в краже, а в доведении до смерти.
— Ладно, признаю. Я украла картину. А знаете почему? Потому что иногда приходит время, когда, если хочешь что-то сделать, надо действовать самому. С первой нашей встречи все вертелось вокруг картины. Она свела нас, она же и разводит. Вы так хотели ее вернуть — по причинам чисто сентиментальным, как я тогда считала. Потом мы выяснили, что на нее положил глаз кое-кто еще — по причинам, скажем так, далеким от сентиментальных. Да, верно, я сделала кое-что, чтобы предопределить решение комиссии. Вероятнее всего, ее признают вашей собственностью. Но когда? Через год? Через два? Или пять? Вечно никто не живет, Лидия. Посмертное удовлетворение — полагаю, вы со мной согласитесь — полная чушь. Да, все так, я украла картину. И теперь выясняется, что она вам не нужна. Дело не в деньгах — упаси Бог! Она вам просто не нравится. Что ж — справедливо. Ничего не попишешь. Но, черт возьми, вы могли сказать мне об этом раньше? Мы с первого дня знакомства мусолили эту тему…
— Не грубите мне! Если мне не нравится картина, то виноваты в этом вы!
— Я?
— Да, вы. Вы нашли письма, так? И они все изменили… весь контекст. Мы, в семье, всегда считали, что женщина на картине — наш предок. Теперь же выясняется, что она не только не имеет никакого отношения к ван дер Хейденам, но еще и виновна в предательстве. Она, сама того не желая, сломала Йоханнесу жизнь, и картина хранит печать ее отвратительного поступка. Не представляю, как я могла бы терпеть ее присутствие в нашем доме. Для нас она все равно что чума!
— Попробуйте взглянуть на случившееся с другой точки зрения. Если бы она не дала Йоханнесу отставку, вас, может быть, и на свете бы не было. В любом случае Сандер, несомненно, прочитал письма. Он должен был знать. И все равно хотел вернуть картину.
— Я не сторож брату моему.
— Неужели? А я как раз думала, что вы только тем и занимались, что присматривали за ним.
Слова слетели с языка раньше, чем Рут успела остановиться.
Что-то изменилось.
Лидия окаменела. Глаза ее излучали холодную ярость.
— Убирайтесь! — прошипела она. — И забирайте с собой эту картину!
Рут колебалась.
Что это? Шутка? Может, Лидия просто переиграла?
Но потом в ней тоже всколыхнулась злость. Нет, не шутка. Далеко не шутка. Они обе дошли до предела. С нее хватит. С самого начала Лидия только и делала, что использовала ее. Уж не была ли их вторая встреча подстроена кем-то? Но чего ради? Ясно, что не ради картины. Картина ей не нужна. Все переплелось, перепуталось, и вот — замыкание на линии.
Краем сознания Рут понимала, что нужно остаться. Не из сострадания и жалости. По необходимости. В каком-то смысле она возложила на себя ответственность за Лидию. Стала ее матерью, сестрой, ребенком. Но теперь на первое место вышел вопрос чести.
Она скованно поднялась и взяла картину.
— Вы действительно этого хотите?
— Да, — твердо ответила старуха. — Я действительно этого хочу. Действительно. Забирайте вещи и уходите.
Глава тридцать четвертая
Туман над Кейзерсграхтом стал еще гуще.
Рут накинула на голову капюшон и затянула потуже шнурок.
Все получилось нескладно, но она не сказала ничего лишнего, только то, что думала, и в какой-то момент соединявший их с Лидией трубопровод симпатии не выдержал и лопнул. Возвращаться она не собиралась, разве что за вещами. А пока все ее имущество ограничивалось одной-единственной вещью. Вещью, от которой она с удовольствием бы избавилась. Картина лежала в пакете. Пакет Рут держала под мышкой.
Глаза слезились от холода. В ушах стучала кровь. Разрыв случился неожиданно, но, если подумать, все к тому и шло. Гнойник созревал несколько дней, и пары второпях, по неосторожности брошенных слов оказалось достаточно, чтобы он лопнул. И все же оставалось что-то похожее на сожаление. Слова ее были отравлены злостью и раздражением, и от понимания своего бессилия перед столь простым фактом становилось только хуже.
Переходя Мюнтплейн, Рут поскользнулась и присела, чтобы потереть икру. Мышцу как будто завязали в узел. Она огляделась. Старая башня Мюнт утеряла в тумане свой шпиль. Скрипели невидимые трамваи, надрывались велосипедные звонки. Она выпрямилась и зашагала дальше, надеясь, что мышца при движении сама разберется с узлом.
Автопилот вывел ее на площадь Дам. Рут свернула было на Рокин, но передумала и, развернувшись, направилась через мост в сторону Ньюивемаркт.
И оказалась в районе секс-шопов и эротических театров — la zona rosa, розовый рынок человеческих желаний. Как ни странно, несмотря на свою сомнительную славу, улица, по которой шла Рут, не вызывала ни отвращения, ни даже брезгливости. Скорее наоборот, располагала к уюту и покою. Проститутка в парике а-ля Долли Партон и отделанном оборочками и рюшечками неглиже сидела, подобрав под себя ноги, в окошке-витрине своего заведения с застывшей на лице улыбкой, предназначенной невидимым потенциальным покупателям. На углу бодро музицировал небольшой, в пять человек, оркестр Армии спасения с драматически охрипшей трубой. Неподалеку мирно беседовали полицейский и уличный торговец заводными собачонками, которые смешно виляли хвостами.
Рут замедлила было шаги перед пивным баром, манившим к себе мягким светом ламп и приглушенным звоном бокалов, но все же прошла мимо — нервное напряжение подобно заведенной пружине гнало дальше. Она знала, что завод надо выработать, напряжение сжечь, а для этого есть только один способ — шагать, шагать и шагать. Тем более что у нее была цель — «Спекулянт». Ей казалось, они не виделись целую вечность.
Рут хотела вернуться на баржу. Получить ее назад.
Баржа была ее старым, ржавым коконом. Ее кожей. Ее раковиной. Без баржи она была черепахой без панциря.
Какого черта она вообще связалась с Лидией? Что на нее нашло? Рут не знала. Но так было всегда. Она покидала баржу, чтобы вступить в контакт с окружающим миром, а потом, озлобленная и сытая по горло контактом и миром, уползала назад.
Сейчас она нуждалась в убежище как никогда раньше. Так, словно от этого зависела ее жизнь.
Каналы постепенно расширялись, и сырой воздух, пробиваясь через туман, холодил легкие.
Девчонка с рюкзачком за спиной налетела на нее и, пробормотав что-то неприятное на каком-то восточноевропейском языке, исчезла во мгле.
На привокзальной площади переминался с ноги на ногу уличный музыкант.
Что делать? Рут не знала.
Впрочем, за время странствования через утонувший в тумане город в голове у нее начал складываться план. Или по крайней мере направление.
За дорогой остановился идущий на восток трамвай. Дверцы открылись. Слегка прихрамывая, Рут пересекла улицу и успела вскочить в вагон. Пользоваться этим маршрутом раньше ей не приходилось, но трамвай шел в нужную сторону. Порывшись в сумочке, она нашла карточку. Судя по адресу, путь предстоял неблизкий. План никак не складывался, но менять что-то было уже поздно.
Так или иначе, баржу она найдет.
Надо только идти напрямик, доверяясь чутью.
Трамвай ритмично покачивался, и Рут позволила себе расслабиться. Убаюканная, она стала засыпать, но тут вагон остановился, и вагоновожатый объявил конечную остановку.
Рут сошла в числе последних и двинулась дальше на восток.
Из тумана проступали силуэты знакомых и незнакомых конструкций: буровых вышек, конвейерных погрузчиков, пристаней, бонов и маяков. Все они были отлиты или слеплены из того же, что и туман, призрачного материала и казались громадными иероглифами, вытисненными на серой визитной карточке. Проходя мимо склада, Рут услышала за дверью громкий собачий лай и лязг натянувшейся цепи.
Редкие корабли-невидимки перекликались сиренами, издавая один и тот же звук — священный звук «Ом».
Справа вытянулись жилые дома, но людей видно не было. Улица обрывалась у самой воды, в нескольких метрах от ощетинившихся мачтами парусных яхт, издававших жутковатые щелчки, стоны и хрипы. Туман превратил их в призраки. Туман был отравляющим газом. Обитатели домов уже испустили дух, тихо отошли в мир иной за серыми подъемными окнами и протекающими водосточными трубами в этот последний день Помпеи.
Эрстхавен… мостик через канал Амстердам — Рейн… впереди Зеебурги Эймеер.
Где-то поблизости проходила большая дорога — Рут слышала осторожное ворчание машин.
Чем дальше от города, тем ниже падала температура.
Сие маргинальное место принадлежало портовым грузчикам и матросам. В непогоду они сваливали со своих контейнеровозов, рефрижераторов и танкеров и собирались в тесных барах и ночлежках с украшенными всевозможными банкнотами потолками и оклеенными монетами полами, электронными часами в виде пивных кружек, музыкальными автоматами, спутниковыми антеннами на стенах и настроенными на футбол телевизорами над баром. Честно говоря, на улице Рут чувствовала себя в большей безопасности. Бары были шумными, пьяными глобальными деревнями кочевников-мужчин, убивающих время и мозговые клетки общепринятым мужским сообществом образом.
